На кухне у порога стояла Каверина.
— Пришла тебя проведать, — сказала она. — Не помешаю?
Радостно суетясь, Маша пригласила Каверину к себе в комнату.
— Проходи сюда, — говорила Маша. — А я, знаешь, о тебе сегодня думала... Как хорошо, что ты зашла!
Грея у голландки руки и со смехом рассказывая о том, как впотьмах она по ошибке зашла в чужой двор, Каверина окинула взглядом комнату, оклеенную сиреневыми обоями, чистенькую, опрятно прибранную. Заметив в простенке над столом портрет молодого мужчины с едва приметными стрелочками белесых бровей над широко расставленными глазами, она подумала, что это наверно, муж Маши, но спросить не решилась.
Маша видела, как гостья смотрела на портрет. Прижимая к себе сына, она сказала:
— Это мой Павлуша...
В дверях появилась Катерина.
— Я за Коленькой, Мареюшка, пришла, — сказала она. — Давай-ка его сюда... А ты, Алеша, игрушки собери.
Невестка взяла на руки ребенка.
— Совсем забыла, — Каверина раскрыла кожаную сумочку и вынула из нее плитку шоколада в красной с золотыми разводами обертке.
— Тебе принесли. Бери скорее, — сказала она, протягивая мальчику шоколад.
Посмотрев на чужую тетю пристально и серьезно, мальчик еще крепче вцепился пальцами в кофту Катерины и засопел, собираясь заплакать.
После ухода Катерины и Алеши Маша и гостья некоторое время молчали. Первой заговорила Каверина.
— Я, Машенька, детей даже во сне вижу, — медленно начала она, поднимая свои задумчивые, внимательные глаза. — Как сейчас вижу... Кудрявая, с пухлыми щечками девочка. Прижимаю ее к груди, а она ручонками мою шею обвивает. И мне тогда кажется, что я самая счастливая на свете мать. А проснусь...
— А у тебя не было детей, Оля? — спросила Маша.
Наклонив голову, Каверина провела ладонью по гладкой спинке стула.
— Во всем, что случилось... во всем этом виновата только одна я, — бледнея, сказала гостья. — Когда я вышла замуж, я была такая глупая. И вот когда вдруг узнала, что у меня будет ребенок, я почему-то ужасно перепугалась. — Она помолчала, потом снова провела ладонью по спинке стула. — Ни муж, ни мама не знали... Никто не знал об этом моем страшном шаге... После аборта я чуть не умерла. Болела долго. А потом... Врачи говорят, Машенька, что у меня никогда не будет детей.
Каверина отошла от голландки и долго смотрела в темное окно.
— Позавчера и в парткоме и на комитете комсомола шел разговор о тебе, — заговорила, наконец, снова она, все еще стоя к Маше спиной. — Комитет одобрил твое начинание.
— О чем это ты? — растерянно сказала Маша.
— Не скромничай, мне Трошин все рассказал. — Каверина присела рядом с Машей. — Решение приняли такое: взять шефство над всеми буровыми промысла. Чистота, порядок, свежие газеты в культбудках... Так ведь, Машенька?
— Я тоже так думаю! — вырвалось у Маши, и она, еще больше краснея, наклонилась, стряхнула с подола платья только ей одной видимую соринку.
— Ты будешь руководить бригадой по обслуживанию культбудки Хохлова. Согласна? Ну и чудно! — Каверина поднялась с места. — Гони меня, Машенька. А то я до полуночи у тебя засижусь!
Когда на кухне Каверина надевала свою легкую заячью шубу, из-за печки вышел Дмитрий Потапыч. Маша познакомила свекра с гостьей.
Пожимая жесткую руку старика, Каверина проговорила:
— Теперь, кажется, я почти со всем семейством Фомичевых познакомилась... Вы не болеете?
— Что-то поясницу ломит. Да к утру пройдет, — неторопливо сказал Дмитрий Потапыч и посмотрел себе под ноги. — Мне болеть, скажу вам, никак не можно. Слово такое дал.
— Какое же слово, Дмитрий Потапыч, если не секрет?
Старик опять посмотрел себе под ноги, почесал широкую переносицу.
— Душой чую... Она, война-то, словно камень, на душу людям легла. Потому и должен каждый стараться. А у меня сын, Павел мой... В самые первые месяцы... Вот и дал я слово такое: пока карачун фашистам не придет, работать и работать... без передыху!
— Папаша у нас на лесозаготовках. Так старается — от молодых не отстает, — вставила Маша.
— Смотри, Мареюшка, не сглазь. У тебя глаза вон какие черные, — пошутил Дмитрий Потапыч.
— Хорошее вы дали слово! — Каверина посмотрела старику в глаза. — От всего сердца желаю здоровья и успехов.
Проводив гостью, Маша отнесла в комнату уснувшего сына, уложила его в кроватку.
«Завтра же поговорю с Валентиной и другими девчатами. Чтобы вместе в одной бригаде работать, — решила Маша и села у голландки на стул, подобрав под себя ноги, как она любила делать в детстве. — А начинать надо с побелки. Обязательно с побелки».
Вдруг она негромко рассмеялась.
— А я то, глупая, думала... думала, Трошин никому не расскажет, как я полы в культбудке мыла.
В комнату вошла Катерина и, закрыв на крючок дверь, заговорщицки прошептала:
— Батюшка на печке лежит, Егор уроки учит, а пострел Алешка самолет строит. Говорю, пойду к Мареюшке юбку кроить... Начнем, Мареюшка?
— Мы нынче будем писать предложения, — сказала Маша, раскладывая на столе тетрадь.
Но едва Катерина взяла в негнущиеся пальцы ручку, как кто-то сильно нажал на дверь.
На пол со звоном полетел крючок. В следующее мгновение дверь распахнулась, и на пороге появился Алеша.
— Ага, закрылись! — закричал мальчишка, хитровато сверкая глазами.
За его спиной стоял Егор.
— Я же говорил: тетя Маша с мамой занимается, — возбужденно сказал Егор. — Так оно и есть!
Прикрывая локтями учебник и тетрадку, Катерина смотрела на детей смущенно и растерянно, не зная, что ей теперь делать.
— Ну и правильно! — не замечая смущения матери, продолжал Егор, ероша волосы. — Ты это правильно, мам, одобряю.
Дмитрий Потапыч тоже одобрительно отнесся к учебе старшей снохи.
— Давно пора, — сказал он и, обращаясь к Егору, добавил: — А ты, Егорка, того... усерднее помогай матери по хозяйству. Дровишек там внеси со двора, за водой сходи. Все ей поменьше заботы будет.
— Теперь заниматься будем открыто, без всякого секрета! — смеялась Маша, обняв за плечи все еще смущенную Катерину. — Так-то лучше дело пойдет!
IX
Теперь Дмитрий Потапыч уже каждый день, вернувшись из леса, спрашивал:
— Свежая газетка имеется?
И если газета была, он тут же, не дожидаясь обеда, садился читать. Особенно радовали старика сообщения «В последний час». Когда же Дмитрий Потапыч не находил на газетном листе столь желанных вестей, он уверенно заявлял:
— Готовятся наши... А может, уж и опять устроили немцам жаркую баньку, только пока что не объявлено повсеместно об этом. А завтра узнаем!
Дмитрий Потапыч разглаживал мягкую волнистую бороду и добродушно улыбался.
— А ведь наша бригада, скажу вам, седьмой день по три нормы выполняет, — говорил он. — Думку имеем обогнать морквашан и знамя получить.
В этот вечер после обеда Дмитрий Потапыч не лег отдыхать, хотя и чувствовал себя уставшим. Торопливо выкурив трубку, он разложил на столе газету с сообщением о полной ликвидации немецких войск, окруженных в районе Сталинграда, и сказал Алеше:
— Подай-ка, внучок, очки. Они, кажись, на божнице лежат.
И когда мальчик принес очки с поломанным заушником, Дмитрий Потапыч, чуть тронув подолом рубашки пыльные стекла, оседлал ими нос и склонился над газетой. Он неторопливо водил по строчкам шершавым пальцем, пожелтевшим от табака, и губы его напряженно шевелились.
Закончив уборку на кухне, Катерина вышла во двор кормить корову, а когда вернулась, старик все еще читал, изредка вытирая рукавом лоб, покрытый крупными горошинами пота.
— Что там хорошего нашел, батюшка? — спросила сноха, направляясь к умывальнику.
Дмитрий Потапыч поделился с Катериной большой радостной вестью и добавил:
— Тут каждое слово вроде как кровью писано. И цена ему дороже золота... Чую сердцем, Катерина, смертельную рану нанесли наши зверю. Не оправиться немцу после Сталинграда!
