— Вижу, дивчины бойкие. А с делом справитесь — посватаюсь, — сказал Устиненко и принял картинную позу, молодцевато выпятив грудь и расправив покатые плечи. — Чем не жених? А что усы побелели, так их, пес возьми, в два счета сапожной ваксой намажу!
Перебрасываясь с девушками шутками, Устиненко повел шумную толпу молодежи к траншее, прорытой от водокачки к насосному сараю буровой. На дне траншей уже лежали водопроводные трубы.
— Ваша боевая задача, — сказал мастер, — закончить утепление этой линии. Траншея наполовину уже засыпана землей. Берите лопаты, ломы и начинайте...
Работали девушки дружно и старательно. Ни в чем не уступали им и подростки.
В половине четвертого, во время очередного отдыха, к Маше подошла Каверина. Маша сидела на низеньком пенечке, обхватив руками колени, и весело смеялась.
Она смотрела на высокую Семенову и маленькую, толстенькую девчурку, чертежницу из геологического отдела, с визгом и хохотом бегавших друг за дружкой вокруг большого порожнего ящика с надписью: «Осторожно. Не кантовать!»
— Валька, берегись! — кричала Маша, когда подругу настигала проворная толстушка, и та, размахивая длинными руками и пронзительно взвизгивая, бросалась в сторону.
— А ты какая веселая! — сказала Каверина и посмотрела Маше в лицо.
— Девчонки озорничают, а мне смешно, как маленькой, — улыбнулась Маша и подвинулась, освобождая краешек пенька. — Присаживайся.
— Очень устала? — спросила Ольга.
— Немножко.
Маша посмотрела на буровую. По приемным мосткам рабочие волоком тащили чугунную часть какой-то машины.
Когда, возвращаясь домой, Маша с Егором проходили вблизи вышки, стоявшей в самой середине оврага, мальчишка сказал:
— А это, тетя Маша, девонская... Столько с ней осенью натерпелись! Если бы не Хохлов, наверно, в срок так и не пустили бы!
Маша остановилась.
— А я только собиралась тебя спросить, где буровая Хохлова... Я очень давно не была у Авдея Никанорыча...
— Зайдем? — спросил Егор, которому тоже хотелось заглянуть на буровую, хотя он и был здесь всего лишь два дня назад.
Они свернули на тропинку, ведущую к вышке.
Буровая работала. Лязганье цепей и грохочущий скрежет ротора становились все отчетливее и громче, и Маша уже не слышала, что говорил Егор, оживленный и веселый.
Около приемных мостков, поднимавшихся к воротам вышки, Маша взяла Егора за плечо и прокричала:
— Иди узнай, где Авдей Никанорыч.
На буровой мастера не было. Выйдя из ворот вышки, мальчишка помахал Маше рукой, показывая на культбудку. Но не оказалось Хохлова и в домике.
— На буровой говорят: если нет Авдея Никанорыча в культбудке, значит, на склад ушел, — сказал Егор, переступая вслед за Машей порог домика.
От раскаленной чугунной печки пахло золой и печеной картошкой, и Маше вдруг захотелось есть.
«А нас дома Катюша уже ждет обедать, — подумала она и оглянулась по сторонам. — Но до чего же тут грязно!.. Стены все в копоти, на полу кочки, в углах кучи мусора... У Авдея Никанорыча то же самое... Ну разве так можно? Сюда бурильщики приходят пообедать, согреться, а мастер... он здесь и ночует часто».
Маша остановилась в дверях комнаты Хохлова и прислонилась плечом к некрашеному косяку.
— Тронулись? — спросил Егор. — Теперь Авдей Никанорыч не скоро вернется.
Покрутив между пальцами конец платка, Маша повернулась к племяннику.
— Беги, Егорушка, на буровую за ведром и лопатой, а потом в котельную за горячей водой.
Она толкнула Егора к двери: — Да проворнее, смотри! А спросят — зачем, скажи — уборщица из конторы пришла. Ну, беги!
Племянник ушел, хлопнув разбухшей дверью, а Маша решила до прихода Авдея Никанорыча закончить уборку.
Она заглянула во все углы, под стол. В комнате мастера за железной кроватью Маша обнаружила старый мешок.
«Вот повезло! — обрадовалась она. — Теперь и начинать можно. Сначала мусор весь соберу».
...Маша домывала пол, когда дверь распахнулась и в культбудку вошел, задевая плечом за косяк, Трошин.
«Куда же Егор делся? Ведь я просила его у двери подежурить и никого сюда не пускать?» — подосадовала Маша, одергивая юбку.
— Здравствуйте, Мария Григорьевна, — смущенно проговорил бурильщик, снимая ушанку.
Маша вскинула глаза и тихо ахнула. К ногам упала тяжелая мокрая тряпка, обдавая молочно-белые икры теплыми брызгами.
По скрипучему крылечку поднимался еще кто-то, раскатисто покашливая.
Маша протянула к бурильщику влажную руку с приставшей к запястью зеленой сосновой иголкой и торопливо, чуть не плача сказала:
— Пусть подождут. Я скоро кончу.
А Трошин все стоял, не трогаясь с места, как будто совсем и не слышал, что ему говорят, не спуская глаз с хорошенькой разрумянившейся Маши, стройной и гибкой, которой так шла и эта голубенькая вязаная кофта с разбросанными по всей груди снежинками, и эта черная немного узкая юбка.
— Ну, вы что же? Ведь я вас прошу? — повторила дрогнувшим голосом Маша и посмотрела парню в его серые, повлажневшие глаза.
Трошин виновато улыбнулся и полуоткрыл свежие, прямо-таки по-детски припухшие губы, собираясь что-то сказать, но дверь распахнулась, и он, крепко сжимая в своей сильной руке ушанку, повернулся к Маше широкой спиной, плотно обтянутой брезентовой курткой.
— Тебе чего надо, Иванников? — глухо сказал бурильщик, загораживая кому-то дорогу, и шагнул в дверь, осторожно прикрыл ее за собой.
VIII
Несколько дней подряд Маша только и говорила о прошедшем воскреснике, о промысле.
— Ты знаешь, Катюша, там так хорошо, — рассказывала она. — А сколько вышек новых появилось, построек разных!
Вспоминая, как она мыла пол в культбудке на буровой № 27, Маша весело улыбалась.
Еще в воскресенье, возвращаясь с промысла в Отрадное, Маша попросила племянника никому не рассказывать о посещении буровой Авдея Никанорыча.
— Понимаешь, Егорушка, — ни слова, — сказала она подростку.
— А почему? — удивился Егор.
— А так, ни к чему совсем, — уклончиво ответила Маша. — Ладно, Егорушка?
— Ладно. От меня никто ничего не добьется... Как от камня! — солидно пообещал Егор.
«Побелить бы в домике стены да плакатами украсить, — думала Маша. — Может, поговорить об этом как-нибудь с Кавериной? Чтобы тоже вроде воскресника... Или еще лучше — поход за чистоту всех культбудок объявить! Как вот осенью... Взялись комсомольцы за общежитие и такой порядок навели!»
В этот вечер обедали раньше, чем всегда. Обычно обедать без Дмитрия Потапыча не садились, а он всегда приходил поздно, но сегодня старику что-то нездоровилось, и он явился из леса еще засветло.
Когда все встали из-за стола, Маша убрала посуду и отправилась к себе в комнату кормить сына.
Занятия с сыном всегда доставляли Маше большую радость. Она не замечала, как быстро летит время... Накормив малыша, Маша посадила его на свою кровать, разложила по одеялу игрушки. Некоторые из них были куплены еще Павлом перед самым началом войны, и Маша особенно любила давать их сыну.
— А где у Коленьки утка? — спросила Маша мальчика, вертевшего в руках мяч.
Сын поднял на мать серые, широко расставленные глаза и замер.
— А где же у нас уточка? — снова повторила Маша. — Утя, утя, утя...
Мальчик улыбнулся, бросил мячик и потянулся к желтой гуттаперчевой утке с длинным красным носом. В комнату вошел Алеша.
— Иди скорее на кухню, — сказал он. — Там к тебе тетенька пришла.
— Какая тетенька? — спросила Маша.
— Какая-то... — мальчик посмотрел на Машу. Темно-карие глаза его озорно засияли. — Вся смешная какая-то! В вывернутом шубняке!
— Ну, ты, Алешенька, чего-то выдумываешь.
— Нет, тетя Маша, не выдумываю, — горячо, скороговоркой промолвил Алеша и, нагнувшись, поднял с пола уроненную малышом игрушку. — Я и сам так сумею, только у меня шубняк черный, а у нее белый.
— Поиграй с Коленькой, я сейчас приду.
Маша вышла.
