Ветер разыгрывался. Дмитрий Потапыч надвинул на глаза выгоревший картуз с потресканным козырьком и спросил Егора:
— Согрелся? Ну, тогда поехали.
Алеша еще спал. Маша заглянула ему в лицо. Оно светилось какой-то особенной, сонной улыбкой. Только у детей бывает такая улыбка.
— Алешенька, — тихо сказала Маша, — проснись.
Мальчик широко открыл большие глаза, все еще чему-то улыбаясь, увидал костер, Машу, серое небо с голубыми бездонными колодцами и окончательно проснулся. Дрогнули и разомкнулись вишневые губы.
— Я не сплю. Я это просто так, — молвил он и поднял голову.
А Егор с Дмитрием Потапычем уже скатали разбросанный по песку бредень. На желтом крупитчатом песке отпечаталась причудливая кружевная вязь.
— Поплыли? — спросил Егор, когда на дно лодки возле бредня и корзинки с рыбой уселись Маша и брат.
С кормы помахал рукой Дмитрий Потапыч. Егор толкнул лодку и повис у нее на носу, болтая над мутной водой ногами.
Старик умело направлял лодку навстречу волне, стремящейся захлестнуть борта, и каждый раз увертливое суденышко взлетало на пенистые гребни, так и норовившие подмять лодку под себя.
— А здорово Волга расходилась! — прокричал Егор, сильно налегая на весла и упираясь широко расставленными ногами в копань.
— Шалит, — ответил старик. — Когда она разыграется, так не то еще бывает.
Егор ощущал в себе неудержимый прилив молодых, растущих сил, ему не страшна была разбушевавшаяся стихия, он знал, что одолеет ее, и от сознания этого ему было весело. Он далеко закидывал весла и подставлял разгоряченное лицо под холодные, освежающие брызги.
Первые минуты Маша сидела с закрытыми глазами, взявшись руками за края бортов. Когда лодка срывалась с гребня волны и падала вниз, у нее замирало сердце и ей казалось, что сейчас они провалятся на дно Волги. Но вдруг лодку подхватывала какая-то неведомая сила, и она будто на крыльях вырывалась на простор. Постепенно Маша привыкла к этим ежесекундным взлетам и падениям. Наконец она полуоткрыла глаза. Посмотрела на качающиеся вдали берега и улыбнулась солнцу, поборовшему тучи и на минуту заглянувшему на землю.
Когда-то в давние времена, думала Маша, в такую же вот непогоду, увязая в сыпучих песках и глине, шел по берегу, спотыкаясь от усталости, бурлак Мартьян, и жесткий лямочный хомут больно врезался в израненные плечи. Какие сокровенные мысли тревожили перед смертью старого бурлака? Не о смысле ли жизни задумывался он? Не тосковала ли его душа о правде, которая, придет время, одолеет зло на земле, как бы велико оно ни было?
Все ближе и ближе угрюмые громады гор. Черной щетиной стоял густой сосняк. Маше показалось, что кто-то притаился в его таинственном мраке и пристально смотрит неподвижными темными глазами, и ей сделалось жутко, у нее по спине пробежали мурашки.
Внезапно с самой высокой сосны сорвалась большая серая птица и, взмахивая огромными крыльями, полетела над рекой.
— Ястреб! — закричал Алеша и заглянул из-под руки на небо.
Ястреб летел медленно, свесив вниз голову, зорко высматривал добычу. Были видны белые подкрылья птицы.
Тише стал ветер и спокойнее волны, а у подножия дальней горы, спускавшейся прямо в Волгу, вода казалась гладкой, словно по ней только что прошелся утюг.
Берег был совсем рядом. Над окнами белого домика четко вырисовывался номер поста. По каменистой дороге в сторону Яблонового оврага лениво плелась лошадь. В телеге трясся мужик с длинной хворостиной в руке.
У мостика в лодке сидел, ссутулившись, Константин. Он ездил тушить бакены, вернулся недавно и теперь, отдыхая, поджидал на смену старика, чтобы отправиться в деревню.
— Папа, а мы рыбу ловили! — закричал Алеша, махая отцу фуражкой. — Мы ее дяде Паше на фронт пошлем!
Лодка пристала к берегу. Дмитрий Потапыч положил на колени кормовник и сказал Константину:
— Всем стадом ездили. Да погода разненастилась, мало наловили.
Константин промолчал. Он перегнулся через борт и, зачерпнув в пригоршню воды, стал пить.
XIII
Домой Маша вернулась уставшей, ей хотелось спать. Она умылась, но прежде чем лечь на кровать, взглянула в зеркало. Она очень подурнела. Лицо вытянулось, щеки опали, и на них уже не появлялись ямочки, даже когда она улыбалась. На лбу и висках проступали землистые пятна. Зато большие черные глаза с золотистыми искорками стали еще приметнее.
«Катя сказала, что перед родами со всеми так бывает, а потом пройдет...» — утешила себя Маша, укладываясь спать.
По крыше шумел, все усиливаясь, дождь. Было приятно лежать в мягкой чистой постели, и волнение постепенно улеглось.
«Получил Павлуша мое письмо или нет? — рассуждала Маша. — Пожалуй, нет. Девять дней прошло, как я послала ответ. А он-то, должно быть, с таким нетерпением ждет!»
Она улыбнулась. Отяжелевшие веки закрыли глаза, и ей показалось, что она снова плывет в лодке по зыбким волнам, которые так укачивают, что хочется спать...
...В контору Маша пришла ровно в девять. Она торопилась, чтобы не опоздать, и запыхалась. Лицо у нее горело, над верхней губой и на подбородке проступили капельки пота.
Маша украдкой взглянула в угол и увидела склонившуюся над бумагами лысину. Бухгалтер поднял голову и кашлянул в кулак. Потом снял очки и, тут же опять оседлав ими нос, встал из-за стола.
— Мария Григорьевна, — сказал он, обращаясь к Маше, и как-то неестественно сжал сухие костлявые руки.
«Неужели замечание сделает? — пронеслось у нее в голове. — И почему «Григорьевна»? Он всегда меня только по имени звал».
И так ненавистен был сейчас Маше этот человек, что она не попыталась скрывать своего чувства к нему, когда их взгляды встретились.
— Я должен выразить вам, Мария Григорьевна, — продолжал бухгалтер, — свое крайнее... — он остановился, подыскивая нужное слово, и пожевал губами, — свое глубокое соболезнование в постигшем вас горе.
— Не понимаю вас, Борис Львович, — в недоумении пожала плечами Маша.
В комнате вдруг наступила напряженная тишина, и мерное постукивание ходиков, обычно неслышное, теперь стало угрожающе громким.
— Разве вы не слышали последних известий по радио? — растерянно спросил бухгалтер и, не дождавшись ответа, повернулся к окну.
Дрожащей рукой он долго не мог попасть в карман, потом вытащил из него помятый платок и поднес к лицу.
— Голубушка, — прошептал он.
В глазах у Маши помутился свет, она схватилась рукой за спинку стула и мешковато опустилась на сиденье.
* * *
Под утро Константин разбудил жену.
— Ну, ты и спишь, — вполголоса сказал он, ощущая неприятную сухость во рту. — Мне сейчас такое приснилось... будто наш дом сожгли.
Моргая сонными глазами, Катерина посмотрела в измятое и бледное лицо мужа. Впервые за всю их совместную жизнь Константин показался ей некрасивым и чужим.
— Чего ты уставилась на меня? — спросил Константин. — Ох, я и напугался. Строил, думаю, строил, а немцы взяли сожгли.
— Какие немцы?
— Будто фашист в Отрадное пришел. Стою будто я на берегу, а из деревни баба бежит. «Дом твой, — кричит, — немцы подожгли. Они всю деревню хотят спалить!»
— С ума ты спятил! — сказала Катерина.
Константин лег на спину и, закинув за голову руки, уставился в потолок. Через час Катерина встала и ушла доить корову, а он все еще беспокойно ворочался, кутался в одеяло. Наконец он задремал и проспал до самого завтрака.
Ел Константин мало и через силу. Как только Катерина стала убирать со стола посуду, Константин сказал:
— Пойду посмотрю, что там плотники делают.
Когда он пришел на постройку, плотников возле дома не было.
— Бездельники, — сердито проворчал он. — Велел вчера крышу крыть, а они и одной доски не прибили.
Константин поднялся по ступенькам в дом. На усыпанном стружками полу сидели плотники. Перед стариками стояла бутылка с водкой и глиняная чаплашка.
— Жизнь, она штука серьезная, — философствовал беззубый Маркелыч, не замечая остановившегося на пороге Константина. — На вид так себе, — неприметный был человек, а, гляди, силу какую жизнь в него вдохнула. И нет его больше среди нас, а славу о себе вечную оставил... Наливай, Федосеич. Воздадим должную славу герою и иже с ним. Как это царь Давид сказал?
