Зиверт понимающе склонил голову, его живое смуглое лицо сковало выражение глубокой сосредоточенности.

— Из всех аспектов я выделяю два главных, — неторопливо начал он. — Первый — проучить газетчика, поднявшего руку на Форда. Второй — чтобы после операции не было... — он запнулся и закончил с мимолетной улыбкой: — Чтоб не было никакого дыма.

— Совершенно верно, — согласился Бризоль, подумав, что такого типа, как его собеседник, не мешало бы Форду иметь при себе постоянно.

— Однако обеспечить второй аспект в условиях Америки крайне трудно, — продолжал Зиверт. — Мистер Форд — фигура, все, что связано с ним, — сенсация, и понятно любопытство газетчиков. А эта публика может найти труп там, где его и не было.

— Именно. Мистер Форд тоже говорил об этом.

— Я рад быть его единомышленником, — усмехнулся Зиверт. — Но это только усиливает мое беспокойство.

— Вы отказываетесь?

— Нет, — твердо ответил Зиверт. — Но я обязан именно этот аспект тщательно продумать.

— Когда мне зайти? — спросил Бризоль, вставая.

— Завтра в это же время.

На другой день у Зиверта уже был готов план действий.

— По-моему, я нашел решение... У меня есть человек, который может это сделать, и всякий дым при этом будет исключен. Но этот человек сейчас сидит в немецкой тюрьме.

— Начало мне не нравится, — сказал Бризоль.

— Нас же интересует не начало, а конечный результат. Не так ли? — оживленно продолжал Зиверт. — Этот человек известен как владелец информационного агентства, занимавшегося делами Коминтерна. Его услугами пользовались и ваши газетчики. Им можно будет в случае чего об этом напомнить. Словом, информированность этого человека в делах Коминтерна вне сомнения. А сделав все, что требуется для вас, этот человек исчезнет.

— Совсем? — быстро спросил Бризоль.

— Нет, это было бы неосторожным шагом, исчезновение в данной ситуации немедленно вызовет подозрение.

— Но газетчики вездесущи, — сказал Бризоль.

— Этот человек будет знать, что свободу и жизнь он получит за то, что станет немым. Я хорошо его знаю, он будет образцовым немым.

Бризоль долго думал, перебирая вынутые из кармана четки.

— А все остальные щели? — спросил он наконец.

— Щель еще только одна, — ответил Зиверт. — Берлинский полицей-президиум. Но там есть достаточно солидный человек, он все, что нужно, сделает и тоже будет немым по причинам, которые объяснять нет надобности.

— Я бы хотел иметь дело только с вами.

— Со мной и с тем человеком в тюрьме. Все остальное я беру на себя.

Теперь они заговорили о гонораре, и надо думать, что эта операция стоила Генри Форду немало.

Подготовка заняла больше недели.

Дружиловский по-прежнему сидел в одиночке, ожидая суда, на котором собирался доказывать, что он непримиримый борец против коммунизма.

В это утро он, лежа на жесткой койке, репетировал свою речь на суде. Лязгнул запор, ржаво проскрипела дверь, и в камеру зашел незнакомый господин в ворсистом пальто и большой клетчатой кепке.

Дружиловский свесил ноги с койки, удивленно глядя на него.

— Я, с вашего разрешения, сяду, — не здороваясь, сказал незнакомец на хорошем русском языке. Он сел на табуретку и, вынув портсигар, протянул Дружиловскому: — Прошу.

— Спасибо, не курю, — хрипло ответил Дружиловский, хотя он чертовски хотел глотнуть табачного дыма.

По камере поплыл приятный аромат дорогого табака. Оглядевшись, незнакомец сказал:

— Тюрьма — это все-таки тюрьма, даже если она немецкая. — Он помолчал. — Моя фамилия Бризоль. Не слышали?

— Почему не слышал? Я знаю вас, — ответил Дружиловский. — Только я думал, что вы в Америке.

— В данное время я здесь, — сказал Бризоль. — Но дело у меня к вам все же американское, и направил меня господин Зиверт, который кланяется вам.

Затем Бризоль сообщил, что ему нужно.

— Разве господин Зиверт не понимает, что, сидя здесь, я ничего сделать не могу? — спросил Дружиловский.

— Понимает. И мы поступим так, — продолжал Бризоль. — Вы здесь, в камере, под присягой дадите свидетельские показания, что те документы, которыми оперировал Бернштейн, вы однажды видели у известного вам агента Коминтерна.

— Согласен, — ответил он.

«Ясно! Зиверт протягивает руку помощи», — пронеслось в его голове.

— Однако будет выглядеть странно, что я даю какие-то показания, сидя в тюрьме.

— Я получу от немцев справку, что вас попросту спрятали в тюрьме от мести коммунистов, — сказал Бризоль.

Дружиловский выжидательно молчал.

— Платой будет ваша свобода. Замечу, это будет стоить недешево.

Дружиловский сделал все, как ему было сказано, — под присягой и даже в присутствии православного священника дал необходимые показания.

Прощаясь с ним, Бризоль сказал:

— Оплата вашей работы произойдет неукоснительно и в самое ближайшее время.

Но прошло еще две недели, а свободой не пахло, и уже был назначен день суда — 3 ноября. Он решил, что его снова обманули, и, когда его везли в суд, чувствовал себя преданным всеми, кому он верно служил. Но нет, он так просто на колени не станет! Он будет ожесточенно бороться и на суде не пощадит никого!

Весь его запал пропал даром. Судебного разбирательства не было. Ему сразу объявили приговор. Время, проведенное им в тюрьме, определялось как наказание. Ему было предписано в сорок восемь часов покинуть Германию. Дружиловский подписал обязательство через два дня явиться в полицей-президиум для получения выездных документов, и его отпустили.

Резолюция на донесении:

Дружиловский вышел из здания суда на улицу, и в лицо ему ударил холодный ветер. Был тот утренний час, когда служивый Берлин уже приступил к работе, а праздный мог еще поваляться в постели, и улица была безлюдна. Ветер гнал по ней снежную поземку, она хлестала по ногам. Гремя и позванивая, катились трамваи, с ревом и фырканьем проносились автомобили, он смотрел на все это отрешенно — Берлин отказался от него. В шуме улицы ему слышались беспощадные слова: «в сорок восемь часов...», «в сорок восемь часов...».И когда полицейский на перекрестке вдруг уставился на него, он непроизвольно ускорил шаг.

Он быстро устал, начал задыхаться, его терзал нестерпимый холод. На нем было легкое пальто и светлая летняя шляпа. Редкие прохожие посматривали на него удивленно, подозрительно. От сознания, что он растоптан и обречен на унижение, комок подкатил к горлу и защипало в глазах. Он заплакал.

Пожилая женщина протянула ему на ладони медные монеты.

— Что вам надо? — отшатнулся он.

— Я хотела... вам помочь... — смутилась женщина и торопливо пошла прочь.

Немедленно к Зиверту. Вот кто еще может его спасти. Только он! Все остальные — продажные шкуры, они и от чужой беды норовят барыш получить. Зиверт, и никто другой, помог ему вырваться из тюрьмы. Он поможет ему и сейчас.