Нужно было прощаться. Заимов сказал об этом и протянул руку Другу.

— И все же на меня ты можешь рассчитывать, — услышал он вдруг.

— Спасибо... Ты вернул мне надежду... — Заимов крепко сжал его руку.

В течение года от Друга приходила информация, иногда очень ценная. Но, когда Гитлер напал на Советский Союз, связь оборвалась. Заимов решил, что Друг схвачен гестапо.

Заимов бывал потом в Германии еще — это было неизвестно следствию. В первую же поездку он попытался выяснить судьбу Друга. И узнал, что с ним ничего не случилось. Но, когда они встретились, он увидел совершенно другого человека — сломленного, парализованного страхом, жалкого.

— Оставь меня в покое, — умолял его Друг. — Это же смешно — мы с тобой хотим голыми руками остановить то, что уже стало самой историей, что уже перевернуло судьбу целых государств.

— И все-таки это будет остановлено, — сказал Заимов и, не попрощавшись, ушел.

Тогда, после поездки в 1939 году, Заимов передал в Центр обстоятельную записку о положении в Германии. Это был образец анализа внутренних сил нации, подвергшейся психологической диверсии. Он писал: «Психологический и мыслительный сдвиг в аморальную сторону коснулся и вполне честных и умных людей и даже не немцев. Для всех незаметность сдвига обусловлена все тем же ощущением реального или ожидаемого благополучия, которое связано с новым курсом Германии. Иные из них ненавидят фашистов и фашизм, не обнаруживая при этом никакого противоречия со своей жизненной позицией. Таков главный итог воздействия на людей демагогии нацистов. И, наконец, страх, который можно выдать даже за мудрость, — весь мир, стоя на коленях, дрожит перед Германией, зачем же мне быть храбрым безумцем?»

М л а д е н о в. Заимов, мы не закончили ваш допрос. Встаньте, ответьте, вы оставались довольны вашей пен ездкой в Берлин?

З а и м о в. Нет, я вернулся оттуда подавленный.

Н и к о л о в. Вас подавила мощь Германии, на которую вы подняли руку?

З а и м о в. Нет, я был потрясен падением нации.

Н и к о л о в. Слушайте, бе-Заимов! Как смеете вы, изменник своей нации, оскорблять великую нацию немцев?

З а и м о в. Я не оскорбляю эту нацию, я скорблю о ней и думаю, сколь тяжелым для нее будет пробуждение.

Н и к о л о в. А мы скорбим, что нам приходится иметь дело с человеком без совести!

З а и м о в. У нас разные понятия о совести, господин прокурор.

Отведенный на время перерыва в ту же маленькую комнатку, где он ждал начала суда, Заимов, закрыв глаза, сидел, откинувшись на спинку стула... Итак, их интересовала только его поездка в Германию. О ней только они и знают. Впрочем, узнать о ней было не так уж трудно — как раз тогда был установлен новый режим въезда в Германию, и он получал визу в немецком посольстве. Теперь, обнаружив в своих архивах следы этой поездки, гестаповцы встревожились, тем более что их коллеги в Берлине его приезд туда явно проворонили. Еще во время следствия Заимов понял, что о поездке в Берлин, кроме самого факта, им ничего не известно...

В той поездке ничего существенного и опасного для гитлеровцев ему сделать не удалось, и он всегда помнил об этом с грустью и тревогой. Но они не знают с других его поездках, и не только в Германию...

Его дружба с чешскими антифашистами началась еще до войны. Первый раз он приехал в Прагу веской 1937 года. Вечером он был в гостях у своего друга — чехословацкого генерала, у которого собрались его друзья, большинство в военных мундирах. Настроение за столом было нервное, отражавшее настроение страны, над которой нависла черная туча фашизма. Говорили о единственной надежде — советско-чехословацком договоре, подписанном два года назад.

Рядом с Заимовым сидел мужчина лет сорока, с мужественным красивым лицом, с большими глазами, казалось, излучавшими ум и печаль. Заимов подумал, что печаль, видимо, от какого-то недуга, от которого этот человек, сидя за столом, не мог даже пригубить вина. Когда хозяин дома представлял его Заимову, сказал с улыбкой: «Это наш сердитый друг, товарищ Ян». На что тот заметил: «Не такой уж сердитый, чтобы пугать этим людей». Сейчас он вел себя так, будто не слышал разговора. И вдруг он спросил у Заимова:

— Что в Болгарии?

— Все то же, за спиной Гитлер, — ответил Заимов.

— Точнее, он перед вами, — сказал товарищ Ян задумчиво, точно про себя, и посмотрел на Заимова своими большими темными глазами. — У нас то же самое.

— Но у вас же договор с Советским Союзом, об этом мы и не мечтаем, — сказал Заимов. — Шутка сказать — взаимопомощь.

— Нет, нет... — повел головой Ян. — Еще когда готовился договор, наши деятели вели себя подозрительно. Ну, зачем им понадобился пункт о том, что договор вступает в действие только в случае, если Франция придет на помощь государству, подвергшемуся агрессии. Ну скажите, при чем здесь Франция, если договор касается двух суверенных государств?

— Так или иначе, зная, откуда всем угрожает агрессия, можно быть уверенным, что именно Франция никогда не окажется заодно с агрессором, — возразил сидевший напротив военный с седой головой.

Заимов не заметил, что за столом все умолкли и прислушивались к их разговору.

— Но французская буржуазия все-таки буржуазия, — ответил товарищ Ян. — И, если агрессор замахнется на ее интересы, она пойдет на многое, чтобы отвести удар от себя. Не забывайте, что французская буржуазия удушила в своей стране обе революции.

— Ныне век не девятнадцатый, а двадцатый, и есть все же государство победившей революции! — горячо воскликнул молоденький офицер.

— Именно в том и дело, что есть это государство, — кивнул товарищ Ян и, помолчав, добавил: — Любви к этому государству французская буржуазия испытывать не может.

— По-моему, наш Бенеш просто схитрил и бросил эту французскую кость Западу, — сказал седоголовый военный.

— А по-моему, больше оснований думать, что он схитрил по отношению к Советскому Союзу и к нам с вами... — Товарищ Ян помолчал и добавил: — Я уверен, что сейчас Бенеш думает, как бы отречься от договора вообще.

Больше с ним никто не спорил, как видно, все считались с мнением этого человека, и стол затих в нелегком раздумье.

Заимов вспомнил этот застольный разговор, слушая по радио первое сообщение о Мюнхенском соглашении, по которому Чехословакия была отдана на растерзание Гитлеру. Бенеш бежал из страны, никого не перехитрив. Но к зиме 1938 года Мюнхен уже не был неожиданностью. Еще за год до этого Гитлер в одной из своих программных речей заявил, что раздробленная Восточная Европа должна быть объединена идеей великой Германии и новой Европы, иначе она обречена на гибель. Это не было словами, брошенными на ветер. Гитлеровцы в этих странах действовали все активней и наглей. В Венгрии царил откровенный фашист Хорти. В стране вводились фашистские законы по образцам гитлеровских. За это Гитлер преподнес своим венгерским последователям Южную Словакию и Закарпатскую Украину.

Австрия превратилась в германскую провинцию. В Румынии была установлена королевская диктатура и под ее прикрытием — жесточайший фашистский режим. Нечто похожее Заимов наблюдал и у себя в Болгарии. Все последние правительства проводили фашизацию страны, а гитлеровцы действовали в Болгарии совершенно открыто, прибирая к рукам и экономику и политику.

Но Заимов знал и другое. Во всех уголках страны все активнее становилось сопротивление фашизму. Болгарская рабочая партия, в которую вошли коммунисты, бесстрашно звала народ на борьбу с фашизмом. Заимов постоянно слышал этот зов и считал делом своей чести отвечать на него действием, борьбой, хотя не раз испытывал томящее чувство, что остановить происходящее невозможно. Он решительно подавлял в себе это чувство, стараясь еще активнее делать свое дело. И он не забывал слов русского полковника о том, что силу и веру нужно черпать в своем народе.