Некоторое время он стоял, разгневанно смотрел на Перацкого, почти не видя его, потом повернулся и медленно вышел из кабинета. Обида опалила его, осилила страх.

Как только он вернулся в свое агентство, зазвонил телефон. Он не хотел брать трубку, но телефон звонил настойчиво, непрерывно. Он подошел к телефону.

— Это Моравский, — услышал он знакомый вкрадчивый голос.

— Что вам угодно?

— Я прошу вас не обращать внимания на происшедшее и продолжать работу. Я так жалею, что отсутствовал. Он тоже крайне расстроен и...

— Я плевал на его настроение! — крикнул Дружиловский и повесил трубку.

Весь день он думал, почему они испугались, а вечером пошел к Зиверту.

— Плюнь и разотри, — сказал Зиверт, выслушав его. — Поляки есть поляки, их не переделаешь, и в работе бывает всякое, и вообще, обида — женское занятие. А то, что тебе позвонил Моравский, ставит на этом вопросе крест.

Зиверту нужно было успокоить Дружиловского — он получил выговор от доктора Ротта за то, что не помог подпоручику сделать документ для поляков.

— Слушай, а что конкретно им от тебя нужно? — спросил Зиверт.

— Я же говорил вам.

— Неужели ты не понимаешь, что у меня голова забита своими делами? — перебил его Зиверт. — Говорил, говорил... а я не слышал и не помню.

— Они требуют советский документ против Америки, — угрюмо сказал Дружиловский.

— Только и всего? Прямо от меня пойдешь к Гаврилову, и все, что тебе надо, он сделает. Дашь ему пятьдесят марок — и считай, что документ у тебя в кармане. И все забыто. — Зиверт вдруг, круто повернувшись на каблуках, спросил: — Тебе нужны деньги?

— Кому они не нужны?

— Наклевывается одно приватное, очень выгодное дельце. Я тебя подключу, не возражаешь? Между нами, мужчинами, деньги все-таки великое дело, — подмигнул Зиверт и стал расхаживать по комнате.

— Что я, дурак, что ли, отказываться, — улыбнулся Дружиловский.

— Договорились. Но только одно железное условие — о деле этом молчок. Ни-ко-му! Можешь?

— Я все могу.

— Я слышал, ты девочку завел? — весело спросил Зиверт.

— А что — нельзя? — усмехнулся Дружиловский.

— Дело, конечно, житейское, — согласился Зиверт и продолжал серьезно и жестоко: — Твоя ошибка, что ты взял русскую да еще голубых кровей. Вторая твоя ошибка, что ты держишь ее на голодном пайке. Настоящие мужчины не экономят на любви. Да не таращись на меня, я скажу тебе, откуда мне все известно. Отец твоей девки болтается среди эмигрантов и всюду треплет твое имя, величает тебя подлецом. Зачем тебе это? Есть золотое правило: если идешь на большое дело, под ногами должно быть чисто.

Подпоручик подумал, что Зиверт прав.

— Покумекай об этом, — продолжал Зиверт. — Ты включился в такие дела, когда рисковать из-за девки преступно. У тебя же есть благородный предлог — отец ее против, и ты не имеешь права и так далее... А вот комнату, где ты ее держишь, сохрани, она пригодится нам для того приватного дельца.

«Да, да, действительно, надо с этой блажью кончать и начинать жизнь по-новому...» — решил он.

Гаврилов дал ему три чистых бланка советского торгпредства в Берлине и один бланк Коминтерна — все фальшивые, наверно, из своих венских запасов. Кроме того, он дал «болванку» — так в этих кругах назывались «образцы», по которым стряпали потом фальшивые документы. В болванке были имена американских коммунистов: Рудберга, Форстера и Стоклицкого, и примерное содержание инструкции, якобы направленной им из Москвы.

— Эту болванку я сам хотел делать, а Зиверт приказал отдать тебе, — сказал Гаврилов и добавил: — Цена за все без запроса сто марок.

Согласились на пятидесяти.

Дружиловский пошел к себе в агентство и, запершись в кабинете, накатал «инструкцию Коминтерна» своим агентам в Америке об устройстве беспорядков. Машинистка Соловьева перепечатала ее на бланк. Перечитывая свое сочинение, он все-таки понимал, что выглядит оно не солидно — подозрительны и краткость и неконкретность инструкции, но больше он ничего придумать не мог и решил, — если поляки отвергнут его работу, он порвет, он больше не желает терпеть оскорбления.

Он не знал, как был нужен полякам даже такой документ. Дело в том, что польская военщина уже давно стремилась привлечь Америку хоть к какому-нибудь участию в своих антисоветских делах. Впрочем, эта идея муссировалась тогда не только в польских кругах. В немецких газетах тоже появлялись критические высказывания по поводу американского изоляционизма, который именовался то предательством Европы, а то и сговором американских толстосумов с большевиками. Во французской газете «Тан» была помещена карикатура, на которой американский дядюшка Сэм принимал из рук Ленина мешок с золотом. Под рисунком — слова дяди Сэма: «Дайте мне золото, и я прощу вам все».

Дружиловский позвонил Моравскому:

— Документ готов.

— Когда вы придете? — мягко отозвался Моравский.

— Когда вы будете один.

— Я все понимаю. Жду вас через час. Можете?

Через час Дружиловский вошел в знакомый кабинет и увидел рядом с Моравским Перацкого. Он уже хотел повернуть обратно, но подбежавший Моравский крепко взял его под руку и повел к столу.

Дружиловский сел в кресло, возмущенно глядя на Моравского, а тот дружески улыбался.

— Дело для нас свято, и вмешивать сюда эмоции глупо, — негромко сказал Перацкий.

Дружиловский, не оглядываясь, вынул из кармана документ.

— Именно то, что нужно, — бегло прочитав документ, сказал Моравский и отдал его Перацкому.

Внимательно прочитав, Перацкий поднял взгляд на Дружиловского.

— Великолепно! — произнес он тихо, точно про себя.

Дружиловский не шевельнулся.

— Надо только хорошенько подумать, куда и каким способом мы его двинем, — продолжал Перацкий, обращаясь к Дружиловскому, но тот молчал.

— Можете вы быстро сделать две фотокопии документа? — спросил Перацкий.

— Могу.

— Впрочем, нет, — продолжал Перацкий. — С этим документом вы сейчас же пойдете в американское консульство. Там работает ваш русский, некто господин Гамм.

— Петр Александрович? — механически спросил Дружиловский.

— Вы его знаете? Тем лучше. Покажите документ ему, и, если консульство заинтересуется, пусть они сделают для вас две копии. Важно, чтобы они заинтересовались, тогда от нас с вами больше ничего не потребуется.

Дружиловский только теперь понял, что принес действительно нужный документ.

— Отдать бесплатно? — спросил он.

Перацкий поморщился.

— Сами этот вопрос не поднимайте. В конце концов, вы получаете у нас жалованье.

В американском консульстве Дружиловского встретили подозрительно.

— По вопросам виз на въезд в Америку мы переговоров не ведем, — сказал дежурный сотрудник, не впуская его в вестибюль. Но когда Дружиловский сказал, что ему нужно повидать мистера Гамма, его пропустили.

Вскоре в вестибюль вошел Гамм: тощий, элегантный, с бледным непроницаемым лицом. Точно таким его помнил Дружиловский по встречам за карточным столом в Петрограде.

— У меня к вам очень важное дело, — начал Дружиловский.

— Пойдемте ко мне.

Прочитав документ, Гамм сказал:

— Это любопытно... Подождите меня минуточку... — он направился к двери.

— Мне нужны две копии этого документа, — сказал ему вслед Дружиловский.

— Зачем? — остановился Гамм.

— Нужны, и очень!

— Хорошо.

Гамм долго не возвращался, а вернувшись, вручил ему две отлично выполненные фотокопии документа. Подлинник он вложил в конверт и надписал адрес.

— Идите по этому адресу, вас ждут.

— Кто?

— Берлинский корреспондент американской газеты «Чикаго трибюн» господин Солдес. Он предупрежден о вашем визите и даже о необходимости заплатить вам гонорар, — улыбнулся Гамм.

Мистер Солдес — нездорово расплывшийся молодой человек с отекшим лицом — был довольно груб.

— Ну, что вы там сварили в своей адской кухне? — спросил он, не здороваясь.