— Если хочешь изучить монаха, познакомься с его любовницей, — сказал Мелик-Мансур улыбнувшись. — Наконец, тут каждый вечер собирается общество, и я узнаю весьма интересные известия.

— Конечно, главным образом о монастыре, — прибавил Вардан шутливым тоном. — Но оставим пока монастырь и поговорим лучше о наших делах. Прежде всего я хотел бы знать, чем кончил Салман и что еще случилось в мое отсутствие. Я ничего пока не знаю, хотя отец Ованес и сообщил мне кое-что, но то, что мне нужно, ему не известно.

При этих словах словно черная туча заволокла веселое лицо Мелик-Мансура, и побелевшие губы задрожали, когда внезапно память его воскресила ужасное прошлое, которое временно было забыто. Он взял полный стакан вина и одним глотком его выпил.

— Расскажу, — начал он взволнованным голосом, — ты должен знать все, хотя это очень печально. Салман был арестован ночью, о чем я узнал на следующее утро. Доносчик так ловко все устроил, что даже хозяин дома, где остановился Салман, ничего не понял. Мне же сообщил об этом один юноша, случайно видевший, как вели арестованного. Узнав об этом, я сейчас же собрал несколько всадников из близких мне людей, чтобы напасть на солдат и спасти Салмана. Быть может, нам удалось бы это, если б мы встретили их, но Салмана повели другим путем, о котором, к несчастью, мы не подумали. Со мною было более двадцати отважных всадников. После долгих расспросов мне удалось найти село, где квартировал паша — военный агент, к которому повели несчастного молодого человека. Там я узнал, что, как только туда доставили Салмана, его сразу же задушили. Мне не удалось найти даже тела погибшего; с ним поступили варварски, бесчеловечно. Это преступление наполнило мое сердце свирепой местью, и тот обет, который мы дали, обагрен кровью этой невинной жертвы.

Вслед за Салманом, как тебе известно, арестовали старика Хачо с двумя сыновьями — Айрапетом и Апо. Их не убили, но держали в тюрьме под строгим надзором, стараясь отобрать у богатого старшины все золото и потом уже покончить с ними; но несчастные не выдержали мучений, которым их подвергали, и все трое умерли в тюрьме.

После всего этого я предвидел, какая участь ожидала село О… и лично отправился к Измаилу-паше, командовавшему армией Баязетского округа. Он считается умным человеком, и я надеялся, что мое свидание с ним не пропадет даром. Не скрывая от него приготовлений, которые делались мною и моими товарищами, я объявил ему, что действительно народу в большом количестве роздано оружие, но эти приготовления, сказал я, не имеют целью возмущение, а делаются лишь только для самозащиты. Во время усиления фанатизма магометан, которое раздувает духовенство, добавил я, христиане сделаются жертвою, если им не будет дана возможность к самозащите.

В необходимости этого должно было убедиться само правительство и принять меры, чтобы не повторились печальные события, вроде болгарских, за которые Турции пришлось сильно поплатиться. Значит, правительство должно быть очень довольно, что мы облегчили его заботы, сделав то, что обязано было сделать оно само: мы раздали христианам оружие, чтобы они могли защищаться от фанатизма мусульман.

Лукавый паша отнесся ко мне очень сочувственно; он обещал безотлагательно принять меры для обеспечения жизни и имущества армян. Это было во время отступления русских, когда ходили слухи, что армяне уходят вместе с ними. Паша, узнав об этом, поручил мне отговорить народ от такого намерения. Я согласился. Но как только я уехал, паша послал секретный приказ Фаттах-беку, который, явившись со своей кровожадной шайкой, напал на село О… ограбил его, перебив большую часть жителей, а село предал огню. Это навело панику на всю провинцию и еще более усилило желание бежать. Напрасно я и мои единомышленники старались удержать на своей родной земле охваченный паникой народ. Ужасный пример был у всех перед глазами; после этого даже ангел небесный не мог бы убедить народ, что случай с селом О… больше не повторится.

Однако коварство паши совершенно убедило меня в том, о чем я и раньше думал — что турецкие начальники как прямыми, так и косвенными путями сами участвуют в деле уничтожения христиан и в освобождении Армении от армян. Все наши старания могли удержать на своей родной земле только незначительную часть населения. Этим воспользовался Измаил-паша, направив месть на оставшихся, и тут пустили в ход всю свою жестокость курды: началась поголовная резня…

Я и теперь убежден в том, что если б население не двинулось с места, то оно могло бы защищаться. Турецкая регулярная армия, понятно, не напала бы на мирных жителей. Местное начальство не допустило бы такого явного варварства, тем более, что тогда в окрестностях Алашкерта и Баязета находились английские военные агенты и корреспонденты европейских газет. Местная администрация сделала бы то, что делала и раньше, то есть тайно возбуждала бы против армян курдов и смотрела сквозь пальцы на совершаемые ими злодеяния.

Однако бороться с курдами было бы не особенно трудно. Маленький, но знаменательный случай может удостоверить справедливость моих слов.

После выселения жителей, когда русские войска совершенно оставили провинции Алашкерт и Баязет, когда эти провинции снова перешли в руки турок, тогда, как я уже говорил, курды начали избивать и истязать оставшихся армян. Во время этого избиения несколько сот армянских семейств оставили свои жилища и, скрывшись в горах, укрепились там. Представь себе, что несколько тысяч курдов бились неделями с горстью храбрецов, которые не только не согласились сдаться, но даже успели после нескольких удачных вылазок отнять у неприятеля богатую добычу и военные припасы.

Мое сердце всегда наполняется радостью, когда я вспоминаю те дни. Дрались не только молодые, но старики и женщины. Случай этот убедил меня в том, что рабство не в силах убить мужество в народе, который унаследовал его от предков и в жилах которого течет кровь храбрецов. Рабство может временно придавить, заглушить героизм, но убить его не в силах. И это единственное радостное явление, способное утешить нас в наших несчастиях последнего времени.

Мрачное лицо Вардана точно просияло, он поднял свой грустный взор к небу как бы с мольбою и благодарностью к всевышнему.

— Чем же все кончилось? — спросил он.

— Защищаться в недоступных горах хотя и трудно, но все же было бы возможно, если б мы имели дело только с курдами; но нас осаждали регулярные войска. Быть может, благодаря недоступным горам Армении, защищавшим нас, мы и тогда сумели бы удержаться, но пришла новая беда: недостаток в пище и вообще в припасах — этот непобедимый враг, против которого мы были бессильны. Изредка наши молодцы спускались с гор и, нападая на ближайшие курдские деревни, кое-что приносили. Но удавалось это очень редко: курдские деревни были пусты, так как их жители ушли со скотом на дальние горные пастбища. Само собой разумеется, что такое положение не могло продолжаться долго; вокруг нас не осталось ни одной армянской деревни, откуда мы могли бы ждать помощи хотя бы съестными припасами.

Неприятель же все теснил нас. Тогда наши выказали необыкновенную храбрость. В одну ночь они прорвали окружавшую их цепь и прошли через неприятельский лагерь. Не забывайте, что это были не одни храбрецы-мужчины, отважившиеся на такой дерзкий и смелый шаг, — с ними были их жены, дочери и маленькие дети.

— Куда же они направились потом? — спросил Вардан с нетерпением.

— Перешли турецкую границу и отправились в Персию; но дорогой им пришлось немало бороться против разных невзгод.

— Значит, ты приехал из Персии?

— Да.

— Что ты намерен делать теперь? — спросил Вардан.

— У меня одно желание, и, я думаю, ты разделишь его, — ответил Мелик-Мансур с сосредоточенным видом. — Нужно постараться облегчить участь беженцев, чтобы все они поголовно не погибли от голода и болезней. Я уверен, что русские, собравшись с силами, вновь завладеют оставленными ими землями. Тогда в тех местах снова воцарится мир, и мы должны употребить все усилия, чтобы алашкертцы и баязетцы могли возвратиться в свои места. Для будущего Армении было бы большим несчастьем, если бы две пограничные провинции — Алашкерт и Баязет — освободились от армян и населились дикими курдами.