Степан прыгнул на крыльцо лавки, схватил за руку Нефеда Мироныча. Тот едва не упал, поскользнувшись.

— Я казак и заработал грамоту своими руками! А вот если ты будешь трепать своим гадючьим жалом, как беспутная жалмерка подолом, вы-ыр-ву! Я тебя научу с людьми по-человечески разговаривать! — гневно сказал Степан и, оттолкнув Нефеда, ушел.

Все случилось так неожиданно, что Нефед Мироныч растерялся. Он по-бычьему повел вокруг глазами, тронул рукав добротной синей поддевки, точно на ней остался отпечаток руки Степана, и угрожающе крикнул:

— Ну, ладно, это тебе вспомнится!

Толпа казаков медленно разошлась.

— Вот тебе и казак! Видал, как за мужиков пошел? — вполголоса сказал Фома Максимов Игнату Сысоичу.

Игнат Сысоич хотел ответить: «Только не за тебя», но умолчал, не желая обижать старого богатеющего друга.

— Отыми у тебя землю, так и ты волком завоешь, — только и молвил он.

Не прошло и недели, как сам Колюжный пожаловал в гости к Игнату Сысоичу.

Просторные, расписанные зеленым и желтым лаком сани лихо прокатили мимо богатого дома Загорулькиных, остановились на минуту около хуторского правления, затем рысаки понесли их на нижнюю улицу.

В окна правления удивленно выглядывали казаки, определяя, какой породы были незнакомые лихие рысаки и кто их хозяин.

Колюжный приехал к Игнату Сысоичу переговорить о пошивке сапог, а заодно привез с собой и разного товара — кожи, дратвы, колодок городских фасонов, шпилек — всего, что требовалось в сапожном деле.

Игнат Сысоич не ожидал, чтобы к нему самолично пожаловало такое лицо. Он радушно, с почетом принял гостя, шепнул Марье.

— Может, это сам господь нам счастье посылает? Ты ж гляди, чтоб все как следует было.

Купец трижды размашисто перекрестился на образа, снял доху и, ладонями расправив расчесанные надвое желтые волосы, начал знакомиться. Он придирчиво, но похвально оценил работу Семена, деловитым взглядом окинул превращенную в мастерскую переднюю половину хаты Дороховых, посочувствовал Марье, что мастера доставляют ей так много хлопот, и бросил на нее несколько ласковых взглядов.

Войдя в другую половину хаты, он знаком пригласил за собой Игната Сысоича и, когда тот вошел, прикрыл дверь.

В прихожей приказчик Колюжного, молодой, франтоватый человек с рыжими, закрученными кверху усиками, с гордостью рассказывал о славе и богатстве своего хозяина.

— Весь город его знает, от мала до велика! Тысячами ворочает! Свою фабрику скоро откроет. А добряк, хоть и богатый купчина. Никогда людей своих в обиду не даст.

Семен полюбопытствовал:

— А сюда за чем хорошим пожаловал?

Приказчик, улыбнувшись, склонил голову набок и в самом любезном тоне ответил:

— А это уж они вам сами скажут-с. — Колюжный строго-настрого приказал ему молчать о целях приезда, прежде чем он сам хорошенько не разузнает о положении Дороховых.

А в другой половине хаты Колюжный выкладывал перед Игнатом Сысоичем самые заманчивые планы:

— В деньгах недостатка у нас не будет, Сысоич. Товару любого доставим. Ты собираешь артель, придут новые руки, а я даю двести, триста — сколь надо будет целковых, и дела наши пойдут, как по маслу. По совести тебе говорю: в обиде не будешь, Сысоич. Я свою фабрику скоро открою и мастером тебя возьму, хоть сейчас условие давай составим. Твои руки я знаю, с ними не заработать капитал — и перед богом грех.

Говорил Колюжный тихо и важно, величал Игната Сысоича как давнишнего знакомого, и Игнат Сысоич чувствовал: не может он устоять перед этим человеком и его посулами. И чем больше купец говорил ему хороших слов, тем быстрее недоверие Игната Сысоича сменялось уважением к Колюжному за ум его и ловкость, за внимание и заботу о них с Семеном.

Спустя несколько времени приказчик достал из саней водки, колбасы, тарани, швейцарского сыру, и Колюжный сам пригласил в другую половину хаты Семена и Марью.

Поздно вечером, провожаемый хмельным Игнатом Сысоичем, купец уехал в город, оставив артели кожевенные товары, сапожные принадлежности всего лишь за долговую расписку Игната Сысоича, а Марье — нарядный зеленый шелковый полушалок персидской работы.

Так Игнат Сысоич с Семеном получили товар и заказ, но отныне сделанные в хуторе сапоги кундрючевцы могли купить только в городе, в лавке купца Колюжного.

О Дороховых заговорил весь хутор. Одни считали, что Игнату Сысоичу просто повезло встретить богатого покровителя, другие говорили, что именно этого и нужно было ожидать, зная связи его дочери в Новочеркасске. Некоторые уверяли, что теперь сам Загорулькин будет заискивать перед Дороховыми и просить Леона стать его зятем. Да мало ли какое счастье может привалить людям, к которым купец сам ездит в гости и дорогие подарки возит!

Дошли эти слухи и до Нефеда Мироныча. С купцами он дело имел не первый год и знал их повадки, но люди так настойчиво предсказывали богатство Дороховым, что он поневоле задумался: а что, если на самом деле они выйдут в люди и Леон через год станет хозяйствовать в собственной лавке? Ведь тогда, пожалуй, не стыдно будет и породниться! «Одна дочка в Черкасске, образованная, замуж выйдет не за мужика, другая вроде не за плохим человеком, и Леон тоже при месте. Ну, а что не казак — дело небольшое, раз капитал у человека появится. Да можно и в казаки принять».

Так думал Нефед Мироныч, когда покупатели уходили из лавки, а новые еще не приходили. Однако ему не хотелось верить в удачу Дороховых. «Не может того статься! Так-таки доразу и капитал привалит? Знаю я купца: черту душу продаст, а себе урона не сделает. Эх, Яшки нет! Этот бы сразу определил все», — сожалел он, не решаясь сделать окончательный вывод.

С Яшкой отношения у Нефеда Мироныча в последнее время наладились. Он понял, наконец, чего добивался сын. Собственно, он-то давно заметил в Яшке то, что хотел видеть в том, только сомневался и не верил, получится ли из него толк. Но теперь, когда Яшка ловко объегорил страховое общество и с лихвой вернул убытки от пожара, когда он заарендовал пять тысяч десятин у Войска Донского, мог ли Нефед Мироныч не верить в него? Прошлый год он сам ездил с Яшкой к купцам, в банки, дал ему еще пять тысяч рублей и готов был отдать последние тысячи, если дела у него пойдут как следует. Теперь надо было определить Алену, исполнить отцовский долг.

Но тут-то он и не знал, как поступить. При отъезде Яшка напомнил ему, чтобы он не заставлял Алену выходить за того, кто не мил, однако, о Леоне ничего не сказал. Нефед Мироныч понял это по-своему: коль Яшка промолчал о Леоне, стало быть он не хочет, чтобы сестра его стала Дороховой.

И Нефед Мироныч продолжал вести свою линию, с той лишь разницей, что теперь он стал действовать на Алену лаской. Не так давно он говорил с ней о ее будущем, спрашивал, не задумала ли она выходить замуж и нет ли у нее на примете хорошего парня, но она только подняла на него свои жгучие большие глаза и ничего не ответила. Нефеду Миронычу стало ясно: тосковала она по Леону и, наверно, все уже с ним договорила, когда прошлый год ездила в город с Яшкой. «Нет, шалишь, дочка, все одно по-твоему не будет. И Яшка супротив меня не пошел, понял-таки батька», — думал Нефед Мироныч.

Алена же только и жила мыслями о Леоне. Она часто вспоминала, как он встретил ее, и ей казалось, что она не дождется той счастливой поры, когда станет его женой и сама будет провожать его и встречать с работы. В письме, присланном с Игнатом Сысоичем, Леон сообщил, что он хорошо обжился на новом месте, уже подыскал квартиру, купил и кровать и стол и что весной они должны пожениться. Но когда же наступит эта новая весна? Ведь почти год уже Алена ждет, когда Леон окончательно устроится и прочно станет на ноги. Сколько дум она передумала, слез выплакала за это время!

Вот и сейчас. Сидит она у окна в землянке, лиловой гладью любовно вышивает на полотенце свои буквы — «А.З.», а мысленно вся возле Леона. Вот она ждет его домой, одета во все белое, как невеста. Вот он приходит с работы, умывается, вытирает лицо снежно-белым льняным полотенцем, стараясь не запятнать его, и хвалит ее и ласкает по-мужскому, скупо, душевно. И от этих мыслей Алена блаженно улыбалась, и ей хотелось, чтобы скорее шли дни, приближающие к ней это счастливое время.