3
Дня через три дядя Василь опять зашел к Леону.
— Здорово, монах! Откачал? — зашумел он на пороге.
В камеронной было грязно и неуютно. Присланные монтером слесари не знали насоса «Блек» и проканителились с ним до полуночи. Вода вышла на плиты, залила штрек и добралась до камеронной, остановив все работы. Тогда пришел сам монтер, любимец штейгера, устранил дефект и приказал Леону никому не говорить, что он сделал:
— Пусть дураки голову себе ломают.
Кончилось тем, что Чургин доложил о затоплении второго горизонта по вине монтера, не сумевшего обеспечить быстрый ремонт насоса. Стародуб уволил монтера, а Леон два дня откачивал воду.
— Насилу откачал, дядя Василь. Тут такое было у нас, что я думал, Чургин монтера утопит.
— И правильно. Зазнался, собака, — одобрительно заметил дядя Василь и рассказал, как монтер посылал слесарей на работу: даст наряд, а как его выполнить, пусть человек догадывается сам. — Никому не показывал, как делать, а когда слесаря не сделают вот как с насосом твоим, он сделает сам, да и хвалится по всей шахте: мол, вот я какой! Словом, подлый человек. А ты вот послушай… Ох, пралич его расшиби совсем! Да-а, третьего дня, значится, ребята той артельки, какая на место Кандыбина заступила, позаревать вздумали маленько. Потушили это свои бахмутки и залегли в девятом уступе. Ну, лежат себе, притаились, да вскорости и заснули. А Гринька… Да ты его знаешь, рябой такой. Ну, этот возьми да и не засни — так только задремал. Глядь, коптилка блеснула — и прямо к ним. Да-а, подлез он потихоньку и ложится рядком с ними, а коптилку задул. Ой, и хитрый, пралич его насовсем!
— Да ты про кого?
— А вот слушай. Ну, и спит, Гринька сказывал, да еще и похрапывает. «Это не зря он приперся», — думает себе Гринька да толк одного, толк другого. «Тикай, говорит, черти! Он возле нас лег и притворился сонным, храпит даже!»
— Да ну? — рассмеялся Леон. Он уже начал догадываться, о ком идет речь, но ему интересно было послушать, что было дальше.
— Ей-бо! — перекрестился дядя Василь. — Да-а. Ребятки как вскочат — да за бахмутки. А в потемках как их найдешь? Да тикать! Ох, что было, истинный бог. Как мыши от кота разбежались! А Чургин лежит себе да похрапывает. Вот до чего выдумчивый, пралич его!
— Ну, а зачем он так?
— Да ты слушай дальше. На другой день глядит он на доску объявлений, а там мелом написано: артель эта дала угля на десять вагонов меньше. Он старшого к себе: мол, это почему такая работа у вас вышла? Ну, старшой ему то да се, Илья Гаврилыч, вагонов, мол, нету, пятое-десятое. Мелет ему, как мельница, шельма! А Чургин серьезный такой, молчаливый. Стоял, стоял, брехню его слушал, а потом потихоньку такую речь повел ему: ежели, мол, ребята будут так работать, а ты так болтать — вам плохо будет и меня подведете здорово. И приказал, чтобы артельные промежду собой потолковали и непременно больше подрядчиков выработали… А ты знаешь, как ребята двух других артелей работают? Зашибают деньгу здорово — больше, чем у подрядчика, а никогда и часу не пересидят. Вот, скажи, как все идет у них ладно!
Дядя Василь выглянул за дверь, подсел ближе к Леону и, понизив голос, спросил, с хитрецой заглядывая ему в глаза:
— А я так думаю: артельки-то, — указал он головой куда-то, — не сам Гаврилыч собирает, а? Хлопочет он об них больно здорово.
— Не знаю, дядя Василь, про это.
— Гм… А скажи: он тебе не сродственником доводится? Ты не кройся.
— Так, знакомый.
— Не верю, — недовольно махнул рукой дядя Василь и встал. — Ну, да все одно. А только он молодчина — наш человек и ученый парень. Это не штейгер или управляющий. Это — нашей кости человек, шахтерской.
Леон был польщен таким отзывом старого шахтера о Чургине.
Видя, что дядя Василь намеревается уходить, он решил задержать его и поговорить с ним по душам.
— Василь Кузьмич, ты не рассердишься? Я у тебя хочу спросить кое о чем?
— Спрашивай.
Леон помолчал немного, подыскивая слова, и начал:
— Вот ты всегда чудное все рассказываешь. Веселая душа у тебя, дядя Василь…
Старый крепильщик ласково посмотрел на Леона, задумчиво пощипал бородку, видимо шуткой готовясь ответить на его вопросы, но ожидал, что он скажет дальше.
— Будто и горя ей мало до всего, — продолжал Леон. — Неужели на душе твоей все так хорошо и ты не видишь вокруг себя ничего плохого, а? Неправильностей, к примеру?
Дядя Василь рассмеялся, потом ответил:
— Я пожил, бог дал, и всякое в жизни повидал. Об чем теперь думать? Это вам, молодым, надо думать, как счастье свое добывать, а нам только и осталось — посмеяться на старости. Оно, как человек смеется, так вроде за смехом ничего и не видать.
— Жизнь-то видать все одно, дядя Василь! Каждый день — новый.
— В том-то и беда, что каждый день, какой он был нашему брату, таким и остается. Я, может, и не такого хотел бы, а он, мой-то день, все такой же как и шестьдесят лет назад.
— А какого бы ты хотел?
— Не знаю. Все мне опротивело, брат! Хотел бы я всю эту жизнь вывернуть, как шубу, на лицо вывернуть, потому изнанкою она к нам обернулась. А потом так: хорошим топором срубать Все ее сучки, сострогать фуганком все бугорки, которые мешают, чтобы она была как деревцо — беленькой, гладенькой. Да стар я.
— Стар? Да ты молодого еще за пояс заткнешь, дядя Василь!
— Нет, сынок, деревцо для моего гроба уже выросло, осталось только срубить, и можно на покой. Вот она, беда, где! А скинь дяде Василю годков тридцать. О, дядя Василь еще показал бы себя! — И, задумчиво погладив бородку, добавил: — А может, еще покажем, пралич ее расшиби совсем, житуху такую? Ну, я побежал, — как всегда засуетился он и ушел.
Леон проводил его любовным взглядом, пригладил небольшие чернявые усы и сказал задумчиво:
— Да-а, дядя Василь, у тебя надо учиться бодрости, а у Чургина…
Леон еще и сам точно не знал, чему нужно учиться у Чургина, но чувствовал, что если и можно чего-нибудь добиться в этой жизни, то только будучи таким же смелым и целеустремленным человеком, как Чургин.
От горячих труб паропровода, от керосиновой коптилки и кислой испарины угля в камеронной было душно и не хотелось дышать. В полумраке мерно стучали поршни насоса.
«В поле бы сейчас, в степь, на свежий воздух!» — с тоской подумал Леон, но до конца рабочего дня было далеко. Он поставил на скамейку лампу-коптилку, закрыл на крючок дверь и, достав из ящика с паклей книгу, обернутую в бумагу, сел читать.
— Овод… Я думал про обыкновенного овода тут пишут. Про борьбу с притеснителями тут идет речь, Леон Дорохов. И эта книга, кажется, начинает открывать тебе глаза по-настоящему, — сказал он негромко и, вынув заложку, погрузился в чтение.
4
Дома Леона ждали Яшка и Алена. Приехав в полдень, они ходили по магазинам, делали покупки, а вечером зашли к Чургиным навестить Леона. Заодно Яшка хотел переговорить с ним о том, как он думает жить дальше.
Варя обрадовалась их приезду и забеспокоилась об угощении, но Алена шепнула ей, что Яшка всего накупил.
— Ну, то ваше, а я так не согласна, — возразила Варя и побежала в лавку за вином и закуской.
Алена и Яшка остались одни. Они внимательно осмотрели скромное жилье Чургиных. Яшка подошел к полкам, заставленным книгами, потрогал пальцами корешки и не без зависти сказал:
— Вот ум отчего идет! Эх, довелось бы мне зажить своей жизнью — все книги толковые скупил бы!
Перелистывая книги, он вспомнил об Оксане — стройной, тонкой, с белокурой головой и красивыми зеленоватыми глазами. И от одной мысли о ней, о том, что она будет его — пусть не женой пока, а только возлюбленной, у него часто забилось сердце. Что будет с ним, когда она ласково-ласково погладит его по голове и скажет: «Милый мой!» Так и должно случиться. «Все силы положу, а добьюсь своего», — думал он в эту минуту и блаженно улыбался.
Леон, увидев Варю возле лавки и узнав о приезде Алены, удивился, что она приехала с Яшкой. «Может, передумал старый Загорулька и согласился на нашу свадьбу?»— мелькнула у него радостная мысль, и он заторопился домой. Войдя в комнату, он остановился на пороге, шутливо спросил:
