— Час добрый, Сысоич. Гляди, про Черкасское не забудь, как договорились.

Игнат Сысоич не знал, как и показаться на ток. Он уже раскаивался, что пошел к Загорулькину в такое время, когда дорога каждая минута, и ругал себя, что согласился выпить, но хмель от этого не проходил. Недолго думая, он свернул в балку и охладил лысину ключевой водой. Однако это не помогло. Тогда он разделся, искупался в ручье и пошел к себе.

Ветер стих, и наступил погожий вечер. Солнце спряталось за молочно-белые облака и распустило оттуда величественный золотой веер лучей. В воздухе стояли запахи хлебной пыли и дыма от костров.

Марья, наказав Насте навести порядок дома и полить капусту, отправила ее в хутор, а сама с Леоном осталась убрать на току.

Игнат Сысоич подошел к ним торопливо, деловито осведомился:

— Много навеяли?

Марья посмотрела на него, и ей все стало понятно.

— А ты где ж это навеялся, я б хотела знать? — ответила она вопросом и с обидой в голосе продолжала: — Бесстыжие твои глаза! Люди годинкой спешат прибраться, а он нализался, как на престольный праздник. Тьфу! — плюнула она и брезгливо отвернулась.

Игнат Сысоич стал виновато оправдываться:

— Веялочку договорил. Ну, он поставил полбутылочки, куда ж ты денешься! И корову променял… на Зорьку..

Последние слова, вопреки его ожиданиям, не изменили настроения жены.

— Зорьку-цименталку за нашу корову? — Марья неверящими глазами уставилась на мужа. — Что вы, оба спьяну ума решились?

Игнат Сысоич подтвердил, что Загорулькин на самом деле отдает свою симменталку за их хромую корову, но Марья не утихомирилась, а стала еще злее ругать и мужа и Загорулькина.

— А чего ради он тебя угощал? Ты думаешь, эта старая лиса задарма с тобой балясы точил в такую горячую пору? Да он и нас с тобой на баз загонит за Зорьку! — И неожиданно заявила: — Не дам я свою корову! Сама на ярмарок погоню, а не дам!

Игнат Сысоич не ожидал, чтобы жена отказалась от породистой коровы, и начал было спорить, но Марья не стала его слушать и ушла домой.

— К добру ли, батя, напоил вас Нефадей? — спросил все время молчавший Леон. — Зря вы согласились.

— Знамо дело, не к лиху. Это матери шлея под хвост попала, должно. Да я как рассказал ему, какие мы есть, так он способный теперь Аленку к нам прислать, а не только корову отдать. И отдаст, накажи господь, не брешу.

Леон видел, что отец изрядно пьян, и умолк, зная, что сейчас разговаривать с ним бесполезно.

Шлепая по сапогу хворостиной, явился Федька. Из-под картуза его по-казацки выглядывал чуб, рубашка была расстегнута, по-яшкиному убрана под шаровары, и от этого он казался немного выше ростом.

— Кончил? Дело есть. Ваши куда ушли? — спросил он, осматриваясь.

— Отец вон под скирдой бурчит. Загорулькин напоил в стельку; что-то затевает, жила проклятая!

Федька посмотрел на Игната Сысоича, крикнул:

— Добрый вечер, дядя Игнат! С праздником вас дармаковским!

Но Игнат Сысоич сам с собой обсуждал какие-то планы жизни и не слышал.

По дороге в хутор Федька объяснил свое «дело»: жена Егора Дубова, Арина, попросила его вымазать дегтем ворота вдове Гашке, чтобы та не отбивала Егора.

— Мол, ребячье дело, вроде, сручней нам. Ну, я сказал, чтоб не беспокоилась: все будет сделано честь по чести.

— А может, завидки берут кой-кого? — пошутил Леон.

— Ну-у, что ты! Бабонька-то она в самый раз, а только я тут ни при чем.

Леон не хотел позорить Гашку и предложил вымазать дегтем ворота хуторского правления.

— За Настю? — спросил Федька. — Я с дорогой душой, хоть самому Калине. Тогда уж за всех девчат, к каким атаман приставал. А Яшка не выдаст? Казак, как ни говори.

Поздней ночью, когда все спали, ребята сделали озорное дело, а утром следующего дня за бродом, где собирается стадо, бабы таинственно передавали друг другу потрясающее известие:

— Гашка осрамилася!

— Да чего там Гашка? Василь Семенычу правление дегтем раскрасили.

— Да ну? Ой-ёй-ёй! Срамота, батюшки-светы!

— Так и надо ему! Не будет к девчатам лезть.

Любопытные толпились у правления, у Гашкиной хаты, рассматривая дегтярные пятна, судачили.

Леон мазал правление сам. По два больших креста поставил на воротах, на парадном; меньшими пометил ставни.

Долго сиделец и сторож состругивали позорные метки, но деготь успел глубоко впитаться в дерево и коричневые кресты вновь проступали наружу и еще яснее были видны на свежеобструганных досках.

Калина, как только узнал, что случилось, уехал куда-то на дрожках и долго не показывался в правлении. А Гашка топором подрубила столбы, к которым были прикреплены ворота, поставила на их месте старый плетень, потом изрубила ворота на дрова, убрала в сарай и, затворившись в хате, вволю наплакалась.

На том бы дело и кончилось и о нем могли забыть через неделю, но Егор заподозрил во всем жену. С того и началось…

— А-а-й! Ой, боже ж мой! — понеслись по улице душераздирающие женские крики.

В следующий миг калитка во двор Дубовых распахнулась, и в длинной красной рубахе без пояса на улице показался великан казак Егор Дубов. Чуб его растрепался, как конопля, длинное бритое лицо от водки было багрово-красным. Намотав на руку черную косу жены, он вытащил Арину на улицу и стал бить.

— Ой, мамочки! Пропала я, люди добрые! — вскрикивала Арина.

— Иди! Умела мазать? — гремел Егор на всю улицу. — Умела срамить людей, я спрашиваю?! — И, размахнувшись, так ударил Арину, что она вскрикнула и безжизненно повисла на его руке.

А Егор все тащил ее по улице, по широкой пыльной дороге и все бил и ругался.

Со всех сторон, как на пожар, бежали бабы, кричали на Егора, плакали, звали наблюдавших со дворов казаков. Но грозен был кулак Дубова, и никто не решался помочь горю ни в чем не повинной казачки.

Стоявшие в стороне ребята все это видели и растерянно переглядывались между собой. Леон обернулся к Яшке и Федьке, тихо сказал:

— Надо выручать. Это черт знает что мы наделали! — и направился к Егору.

Яшка поддернул шаровары, нахлобучил картуз и, откинув руки назад, медленно тронулся следом за ним.

Федька на всякий случай взял в руку камень.

Леон тронул Дубова за руку:

— Егор, брось! Она не мазала.

Егор некоторое время молчал, разъяренными глазами смотрел ему в лицо, потом, высвободив свою руку, вдруг неистово заорал ругательства.

— Ударит, — шепнул Яшка Леону, и в этот миг Егоров кулак мелькнул в воздухе.

Леон успел отскочить назад. Удар пришелся по фуражке, и она полетела в дорожную пыль.

— Эх, казак, не обижайся! — крикнул Яшка и ударил Егора в лицо кулаком. Потом поправил картуз, отошел в сторону и как бы стряхнул что-то с руки.

Егор зашатался, широко шагнул в одну сторону, потом в другую и, закрыв глаза, руками ловя воздух, упал на колени, как падает бык на бойне. Из носа, из рассеченной губы у него пошла кровь.

И тут только казаки бросились предупредить уже конченную драку.

Это было днем, а вечером хутор взбудоражили другие события.

Нефед Мироныч ездил в город по хозяйственным делам. Засветло вернувшись домой, он немного отдохнул и стал собираться в поле. Когда он запрягал лошадей, бабка сказала ему:

— Ты медку накачал бы. Ульев сколько в саду, а чайку попить до суседа иди. Страмота одна.

— Некогда, послезавтра будем качать.

— Тебе завсегда некогда, — недовольно ворчала бабка. — Все на базар норовишь увезти, а свои гляди да облизывайся.

— Ах, боже мой! — раздраженно сказал Нефед Мироныч, бросая хомут. — Да што вам, перед смертью приспичило? Это ж беда!

Взяв миску, он пошел в сад, вскрыл улей и только взял в руки замурованную пчелами рамку, как услышал, что в саду кто-то есть. Вернувшись во двор, он сунул бабке рамку с медом, взял Яшкино ружье и побежал в сад. Через минуту там раздался выстрел, и тотчас же кто-то детским голосом закричал: