Доктор Симелов извлек из шкафа другую книгу и протянул ее Чургину.

— На, тут ты найдешь все обоснования своих мыслей. Плеханова сочинения, — с насмешкой сказал он и, сунув руки в карманы, опять зашагал по мягкому ковру.

Штейгер Соловьев перелистал журнал и, найдя статью Южакова, стал бегло просматривать ее. А Чургин спрятал книгу Плеханова и сказал, усаживаясь в мягкое, затянутое в белый чехол кресло:

— Сыграем в шахматы, что ли, пока не поссорились? Эту работу Плеханова я читал, но с удовольствием прочту еще раз.

— Поссориться легче, чем установить истину, — возразил Симелов и, присев на другое кресло у столика, придвинул шахматную доску черными фигурами к себе.

— Истина давно установлена, друг мой, — ответил Чургин и сделал ход пешкой. — Ты знаешь, что говорит на этот счет Маркс, а нет вот опять повернул к народникам, достаточно уже битым Плехановым и в особенности Ульяновым-Лениным. Южаков вон в своей статье договорился до утверждения, что «только крестьянство является носителем чистой идеи труда», а ты ему веришь. Вздор, дорогой мой. Носителем чистой идеи труда является пролетариат — самый революционный класс современного общества.

— Было бы странно слышать, если бы ты, шахтер, утверждал что-нибудь иное, — усмехнулся Симелов.

— Мой тесть — типичный крестьянин-бедняк и всю жизнь под ярмом ходит, — продолжал Чургин. — Но я не помню дня, когда бы он не думал о том, как разбогатеть. Его труд нацелен единственно на то, чтобы стать сначала маленьким богатеем, а потом он неизбежно превратится в кулака, ибо на этом капиталистическом пути нет границы стяжательству и наживе. Где же тут «чистая идея труда»?

Соловьев успел ознакомиться со статьей Южакова и вмешался в разговор.

— Как хочешь, Михаил, а придется нам с тобой переучиваться у них, — кивнул он на Чургина, — у шахтеров, а точнее сказать — у социал-демократов. Они указывают правильный путь избавления современного общества от его пороков. И, конечно же, не крестьянин, этот собственник, явится главной движущей силой русской революции.

— Вот именно, — подтвердил Чургин.

— Нет, ты скажи, — обратился к нему Симелов, — почему ты сам идешь по стопам Кривенко и создаешь артели? — и подмигнул Соловьеву: дескать, посмотрим, как он будет изворачиваться.

Чургин и сам давно задумывался над созданными им артелями; Симелов знал его больное место. Он помолчал, обдумывая ход, и, сделав шах черному королю, снова заговорил:

— Ты знаешь, Михаил, что я создаю артели из шахтеров совсем для иных целей. А кроме того, могу сказать еще вот что: убирая посредника между хозяином и рабочими, я не только помогаю рабочим избавиться от одного из самых отвратительных кровососов — подрядчика. Я помогаю им также избавиться от иллюзии, что корень зла — подрядчик, а хозяин — добрый отец. To-есть, я хочу обнажить отношения между капиталистом и рабочими, сделать их прямыми, непосредственными, и тогда шахтер яснее будет видеть, что дело не в людях, а в самой капиталистической системе. Короче говоря, я хочу обострения классовых отношений между пролетариатом и капиталистом — вот и все.

— А это оригинальная мысль, — заметил Соловьев. — Рабочие действительно считают, что причиной их бед является подрядчик или хозяин шахты, а не существующий порядок государственного устройства. Я слышу об этом чуть не каждый день.

— Вот в чем разница между моими артелями и артелями господина Кривенко, — заключил Чургин. — По словам Ульянова, «теоретики», подобные Кривенко, Левитскому и Южакову, замазывают антагонизм современных русских общественно-экономических отношений, стараются примирить непримиримое. Они выдают свои теории за социалистические, а между тем их теории реакционны и вредны, поскольку сбивают с толку общественную мысль, как говорит Ульянов: «играют наруку застою и всякой азиатчине».

Симелов всплеснул руками, горячо возразил:

— Но ведь мои-то стремления демократичны в самой своей основе! Неужели ты причисляешь меня к обманщикам народа, реакционерам, мешающим общественному прогрессу?

Чургин улыбнулся, мягко ответил:

— Нет, не причисляю. Но твои благородные намерения облагодетельствовать мужика проникнуты реакционными утопиями Южакова — Кривенко. Думать, что средствами буржуазной филантропии можно улучшить жизнь бедных людей, — глупость, недостойная марксистски образованного человека. Судьбу народа можно изменить только одним способом: свергнуть самодержавие и изменить самую экономическую основу жизни общества.

— Очень верно сказано, — поддержал Чургина штейгер Соловьев. — Выходит, Михаил, что в южаковские гимназии и в твои больницы для мужиков верить никак нельзя. Вот почему я тебе и сказал в самом начале, что не верю в твою затею. Я тоже считаю, что до тех пор, пока существует у нас самодержавие, нечего и мечтать о серьезных социальных изменениях в жизни России.

— Ну, значит, я круглый идиот, раз ничего не понимаю и не вижу вокруг себя! — нервно и обиженно воскликнул доктор Симелов.

— Вот именно не видишь, — усмехнулся Чургин и, переставив на доске фигуру, закончил: — Мат!

Симелов встал, подошел к круглому столу, накрытому зеленой скатертью, взял папиросу и зашаркал спичкой о коробок. Чургин тоже подошел к столу, взял папиросу. Прикуривая, негромко сказал:

— Напрасно ты сердишься, Михаил. Я ведь не оскорбил тебя, а честно высказал свое мнение. Ошибаешься ты, милый мой, пойми это!

В кухне раздался стук в окно. Чургин подождал, пока он повторится, и обратился к доктору:

— Извини, Михаил, это я назначил свидание. Ты понимаешь, что больше…

— Пожалуйста, пожалуйста.

Чургин вышел на кухню и, открыв дверь, увидел Ивана Недайвоза.

— Рудник стоит, — тихо сообщил Иван. — Ребята подорвали и завалили воздушную, так что воздуха в шахте нет. А мы затопили коренной штрек второго горизонта. Из полиции всех выпустили под какие-то подписки, но на работу пока не приняли. У меня дома обыск полиция делала. Про меня спрашивали, должно, хотели зацепить. Да так я им и дался!

— Ну, спасибо, брат, — весело сказал Чургин и, взяв Недайвоза под руку, ввел его в кабинет доктора и представил: — Иван Недайвоз. Был забияка уличный, становится настоящим шахтером.

Доктор и штейгер знали Недайвоза и, улыбаясь, подали ему руки. Недайвоз робко пожал их и подумал: «Гм, „становится настоящим“. Так разве я не настоящий шахтер? Не пойму».

Чургин усадил его в кресло, сказал:

— Сиди и слушай, брат, и мотай на ус.

На следующий день Чургин получал деньги в конторе, потом подыскивал новую квартиру, переезжал и так был занят несколько дней, что даже ни с кем не встречался и как будто вовсе не интересовался шахтой. Так, по крайней мере, казалось следившему за ним агенту охранки. Но Чургин то посылал Варю с записками к штейгеру Соловьеву, к доктору Симелову, к Недайвозу — и там Варя узнавала, что надо было, — то играл в биллиард и слушал, что говорят о шахте Шухова. И ему было известно все — и то, что подрядчики ходили по казармам, спаивали шахтеров и упрашивали их итти работать, и то, что сам Шухов вывешивал объявления и приглашал шахтеров на работу, что он ругался с властями и требовал не вмешиваться в дело, потому что на-гора выдавалось угля в пять раз меньше обычного. Лишь когда все рассчитанные спустились в шахту, Чургин пошел на рудник «Юма».

Первое время он работал в уступе и будто никого и ничего не замечал. Целыми днями рубал уголь, делал бурки, а когда пласт подрывали, крепил, помогал саночникам. Ни с кем он не разговаривал, но когда появлялся, ему уступали место в клети, и все смотрели на него и о чем-то перешептывались. «Очевидно, старики рассказали обо мне», — думал Чургин, и грудь его наполнялась радостью. В этой безмолвной тяге людей к нему, в сочувственных взглядах их он видел одобрение своей жизни и деятельности.

— Почему мне такой почет у вас? — спросил он как-то у Наливайко. — Даже неудобно, ей-богу.

— Не знаю, — ответил старик. — Должно, ребята все знают про тебя. Я строго-настрого наказывал про это не спрашивать, — хитрил он.