Штейгер Соловьев сказал:

— Мне хотелось бы познакомиться с вами поближе. Приходите сегодня вечером ко мне на квартиру, побеседуем за чашкой чаю. А то мне Симелов говорил о вас много, а сообщил мало.

— Он это умеет, — улыбнулся Чургин.

— Так придете?

— Видите ли… — замялся Чургин, — сегодня я обязательно должен быть у Симелова.

— Хорошо, тогда и я загляну туда, — сказал Соловьев, протягивая руку, — если не помешаю.

На улице к Чургину подошел Наливайко и сообщил:

— Рудник Шухова опять, считай, бунтует. Все шахтеры поднялись на-гора. Мне только что Еська сказал. Может, к нам — того?

— Ни в коем случае. Малейший шаг ваш — и меня и вас запрячут в тюрьму. А мне туда торопиться нечего. Я человек благонадежный, — солидно, выпятив грудь, сказал Чургин и засмеялся: — Ты понимаешь меня, Федор Иваныч?

Старый Наливайко лукаво подмигнул ему:

— Понимаю. Все понимаю, Илья. Значит, не время.

Чургин ласково потрепал его по плечу.

Дома Варя встретила мужа упреками.

— Слава богу. Где же ты был, Илья? Я голову чуть не потеряла, думала, ты уж в полиции. Тут такое опять поднялось! Недайвоз чуть шахту не затопил. Ох, Илья, ты хоть бы про дитя вспомнил, — тоскливо проговорила она и заплакала.

— Ничего, милая, — обнял ее за плечи Чургин. — Ты только не волнуйся, самое главное. А о том, что тут «поднялось», я ничего не знаю.

— Ну, конечно, не знаешь. Так другие знают! На, почитай, — Варя взяла со стола и протянула мужу записку Петрухина. — С квартиры гонят!

«Быстро действуют», — прочитав записку, подумал Чургин и, сев на скамейку, стал снимать сапоги. Но, сняв один сапог, он задумался: «Так. Жить нечем. Квартиры нет. Работать нельзя. Невеселые времена наступили». А Варя все жаловалась, что теперь жить будет негде, что у нее нет денег на молоко сыну, что завтра ей не на что готовить обед.

Чургин слушал ее и молчал. Горько у него было на душе, и не хотелось возражать Варе. Да и что возражать? Наконец он сказал:

— Хватит, Варюша, успокойся. Расчет я получил, так что деньги у нас пока есть. Квартиру найдем, не велика беда. Ну, а на работу я завтра иду на рудник «Юма».

— Так тебя и примут там. Тебя теперь нигде не примут. За тобой полиция следит, околодочный уже был у соседей, о тебе расспрашивал.

— Околодочный? Чепуха, — сказал Чургин, а сам подумал: «По пятам ходят».

Вечером он взял палку и, прихрамывая, пошел к доктору Симелову, а Варя пошла следом, наблюдая, не следят ли за ним. Вскоре она заметила, что действительно за Чургиным кто-то шел. Варя ускорила шаг, свернула на параллельную улицу и побежала. Спустя несколько минут она вышла из переулка и увидела медленно шагающего по улице Чургина.

— Следят, смотри, — запыхавшись, с запинкой проговорила она.

— Вижу, милая. Иди домой, — улыбнувшись, не глядя на нее, сказал Чургин и прошагал дальше.

Варя исчезла в переулке, а Чургин достал папиросу, спички и, вдруг остановившись, чиркнул спичкой и увидел возле себя шпика.

Шпик растерялся, убыстрил шаг и прошел мимо. И в туже секунду Чургин юркнул в калитку какого-то двора, быстро пробежал садик, перемахнул через изгородь и вышел на противоположную темную улицу. Прислушавшись и убедившись, что за ним никто не следит, он отбросил палку в сторону и пошел своей дорогой.

Доктор Симелов сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и, шевеля газетой «Русские ведомости», спорил со штейгером Соловьевым. Услышав звонок, он открыл дверь и впустил Чургина.

— Что у вас там происходит? — сразу заговорил он о событиях на шахте. — По городу ходят слухи, что шуховские шахтеры опять бунтуют и угрожают затопить шахту.

Чургин покосился на газету в его руках и спросил в свою очередь:

— И потому ты решил теперь покупать эту газету?

Симелов понял его, смущенно ответил:

— Я решил… Словом, я надумал возобновить свою прежнюю земскую деятельность. Решил открыть гинекологическое отделение в земской больнице для крестьянок. Сами крестьяне будут содержать это отделение, так что они будут и хозяевами и пациентами.

Чургин сел на диван рядом со штейгером Соловьевым и обратился к нему:

— И вы, Семен Матвеич, принесли первый взнос от своей деревенской родни?

Соловьев с усмешкой взглянул на маленького полного доктора и сказал мягко и добродушно:

— Не верю я в эту затею доктора, Илья Гаврилович. Вот об этом и спорим. Слов нет, гинекологическое отделение было бы для крестьянок благом. Но кто будет содержать его, если земство не отпускает денег? Богач или какая-нибудь городская барыня? Сегодня раскошелится ради того, чтобы увидеть свое имя в газете, пустить пыль в глаза, как говорится, завтра откажет в самом необходимом. Да и, кроме того, бедный мужик вряд ли повезет свою жену в это отделение, скорее всего он обратится к бабке-повитухе.

— Совершенно верно. И мне кажется, Михаил, очень странным, что ты мог уверовать в буржуазную филантропию, — заговорил Чургин, но Симелов прервал его:

— Извини, Илья, но я хочу сказать тебе честно: из меня марксиста не получится. Не могу я, не имею права мечтать о каком-то далеком будущем, когда сегодня кругом так много горя, нужды и самых страшных болезней. Если бы ты видел, какие пациенты бывают у меня из деревни! Я сказал себе окончательно: «Нет, лучше я буду работать для настоящего».

Он говорил и расхаживал по желтому ковру, и ни его шагов, ни его голоса почти не было слышно. Чургин смотрел на него, и ему было смешно и досадно.

— Та-ак, — иронически произнес он, — значит, ты решил земскими костылями деревню подпирать и мужицкие дыры штопать? Что ж, это только доказывает, что все твои идеи в прошлом — не больше, чем пустое интеллигентское увлечение модными теориями.

— Ах, да я все понимаю, Илья! — раздраженно воскликнул Симелов. — Дело тут не в интеллигентских увлечениях, а в том, что вы никакими средствами не убедите мужика в необходимости принять вашу доктрину социального переустройства общества. Я согласен, что когда-нибудь мужик действительно поймет, кто и что является причиной всех его бед. Скорее всего это случится тогда, когда вы, рабочие, свалите царизм и дадите мужику волю, землю и все социальные блага, включая образование. Но до тех пор не лучше ли дать мужику хоть немного сегодня — больницу, например, гимназию, школу?

— Южаковские утопии, — возразил Чургин. — Крестьянские гимназии господина Южакова, крестьянские артели господина Кривенко, как и ваши крестьянские больницы, господин Симелов, — все это карточные домики филантропов, за которыми они прячутся от классовой борьбы. Все это не имеет ничего общего с марксизмом. А ведь ты считал себя, Михаил, марксистом.

— Это замечательно! — воскликнул Симелов. — Осуждать артели Кривенко и в то же время самому создавать артели на шахте. Как это легко в тебе уживается, Илья!

Чургин встал с дивана и, подойдя к книжному шкафу, взял какую-то книгу.

— Ты путаешь, Михаил, — сказал он, листая книгу. — Господин Кривенко создает артели только на бумаге и единственно для того, чтобы доказывать наивным людям возможность избавления мужика-кустаря от притеснений и эксплуатации со стороны купца или городского капиталиста. Почему Михайловский ранее, а теперь Южаков и Кривенко превозносят пресловутую сельскую общину? Да вот тут, в этой книге, ясно говорится об этом: сельская община должна предохранить разоряющегося крестьянина от «разлагающего влияния» капитализма, от «фабричного котла», в котором марксисты хотят, мол, выварить мужика. Но все мы знаем, что от этого ничего не изменится. Капитализм останется капитализмом, и классовое расслоение крестьянства будет продолжаться.

Чургин перелистал несколько страниц журнала «Русская мысль», который держал в руках. В глаза ему бросилась фраза: «Только крестьянство всегда и всюду являлось носителем чистой идеи труда». Взглянув на подпись: «С. Южаков», он закрыл журнал и бросил его на столик.

— Странные у тебя повороты, — недовольно проговорил он, обращаясь к Симелову. — Ведь сам же ты доказывал на кружке, что этот Южаков ни черта не смыслит в крестьянской жизни и разводит в своих статьях утопии с медовыми реками и кисельными берегами. А теперь ты уверовал в эту утопическую чушь?