Но

сигнал

не поступал, и Другас взялся за обработку Ступицы. Отчаянный, и вместе с тем простоватый, Ступица выглядел таким, кого за бутылкой водки легко втравить в нужный разговор.

Другас даже удивился, до чего легко откликнулся Ступица на предложение «выпить со скуки».

— Со скуки, говоришь? — спросил Ступица. — Верно. До каких пор маяться?

Другас вздрогнул от радости: если человеку «маятно», то влей ему в глотку хорошую порцию водки и дальше всё пойдет, как следует.

Расчет Другаса был правильный, проверенный на практике, но на этот раз не оправдавшийся. А почему — о том в рассказе —

Как вернулся Суходолов и как закончился Другас

Всего лишь несколько раз побывал Другас в задней комнатке кабачка Наума, и вот уже почувствовал, что этот вечно полупьяный Ступица, хитро и, главное, незаметно, с наивной непосредственностью сбивает его с толку своей дурацкой болтовней.

—

У тебя интерес к Ловшину? — спрашивал Ступица, подмигивая Другасу. — Знаю такого! Мой первый корешёк.

—

Я о нем слышал, — равнодушно ответил Другас. — Говорят о нем…

— А

т!

— махнул рукой Ступица. — Говорят! Говорят!

А

чего говорят? Треплются. Ты не смотри, что я маленько захмелел. Это ничего. Налей еще!

Другас налил.

— Будь здоров! — кивнул Ступица. — И примечай та

кое, слушай, Другас! Этот Ловшин был умный и, понимаешь, большой специалист по

стирошному делу.

К тому же он еще и бывший товарищ коммунист, марксист и вообще. Он сам о себе хвастал:

«Я

— психолог!»

А

когда кто над ним смеялся, над его

психологией,

он ругался и клялся, что только с психологией делают большие деньги.

А

над ним опять смеялись, шумели, спрашивали: «Ты же в тюрьме со своей психологией отсидку имел? Обманула, выходит, тебя твоя психология!»

—

А где же он теперь, твой дружок Ловшин? С таким бы полезно и в пай войти. Потому играющих довольно. Раз Ловшин настоящий стирошник — деньги совсем просто взять. Ты как думаешь, Ступица?

— Мне чего думать?

Я только

говорю тебе, как говорил Ловшин: без психологии к стирошному ремеслу, к шулерству то есть, и приступать нечего: враз засыпка! Другой кумекает: научись подрезать карту, чтоб вместо валета туз объявился, и деньги сами нырнут в карман. Не нырнут! Подрезать, понятно, нужно уметь. Но пойми: для

стирошиой

квалификации, для игры наверняка, этого маловато. Надо не только чисто подрезать, надо так уметь смотреть в глаза директору, чтоб ему муторно стало от стыда за вынутые из трестовской кассы деньги.

—Верно, — согласился Другас. —

Я таких

мастеров видел-перевидел. Ловшин, говоришь, был коммунист? Он, что ж, плюнул на стирошное дело? Да? И куда он теперь подался?

Ступица вроде бы не расслышал вопроса и продолжал расхваливать мастерство Ловшина, вспоминал его большие выигрыши и посмеивался:

— Вот бы тебе, Другас, научиться такому. Ты, по всему видать, и ученый, и по партийному можешь рассуждать. Ты, брат, штука тонкая… вроде Ловшина.

«Куда он клонит? — подумал насторожившийся Другас. — Всё кружит и кружит вокруг Ловшина, а напрямик ничего не говорит».

Дальше замелькали мысли о том, что всё это не случайно, что у Ступицы есть своя, какая-то особая цель. Потом, успокаивая себя, Другас решил, что Ступица остерегается Наума. Догадка была похожа на правду: вот и сейчас Наум прислушивался к разговору.

— Принеси-ка нам еще графинчик, — попросил Другас. — И закуски добавь.

Когда Наум поставил водку и закуску, Другас сказал:

—

Уходи, Наум. Мы тут сами распорядимся.

—

С чего такое? Я здесь не лишний.

—

Лишний, лишний, — выпроваживал Наума Другас. — Твое ухо лишнее. А у меня со Ступицей душевный разговор предстоит.

—

Чего ты Наума обидел? — спросил Ступица, когда захлопнулась дверь. — Человек он полезный. Кредит у него можно иметь.

—

А мы за наличные, — пошутил Другас.

—

У тебя, значит, наличные?! — удивился Ступица. — «Капитал» Карла Маркса или чистая валюта? На жаловании состоишь или аккордно работаешь?

—

Ты куда это клонишь? — нахмурился Другас.

—

Никуда. Просто интересует меня всё. Ну, вот, к примеру Ловшин. Он тоже. Всякое бывало. И кредит и чистоган. Разное бывало, — закончил Ступица и замолчал.

«Опять хитрит», — подумал Другас и сам принялся хитрить.

— Давай выпьем, — предложил он. — Вот этой, с лимонной корочкой.

Ступица кивнул головой.

— Еще по одной? — спросил Другас.

Ступица без слов выпил вторую стопку и с таким аппетитом начал закусывать, что Другас со злостью спросил:

— Ты что, про запас пузо набиваешь?

Третью стопку сам себе налил Ступица и засмеялся:

— Я, чувствуешь, в строительство коммунизма не верю. Вот в этот кусок краковской колбасы верю. Это точно. Остальное — не для меня. Это для Ловшина, хоть и сам-то Ловшин..

—

Что Ловшин?

—

Да как тебе сказать? Он трепался, хвастался, был, говорит, и марксистом, и доклады читал. А потом засыпался. С идеологией у него неувязка случилась..

—

Об этом я слыхал, — перебил Ступицу Другас. — Ты что-нибудь новенькое про него.

—

Новенькое? Нету новенького. А что засыпался Ловшин по стирошному делу… не повезло ему! Из партии выкинули. Ну, срок дали. Немножко посидел, а потом… и к соответствующим обязанностям приспособили. К тонким обязанностям, к таким тонким, прямо волосок тоненький, а волосок этот ненадежный.

Ступица бормотал всё тише и тише. Голова его опускалась к столу, и, наконец, он заснул.

Подождав немного, Другас стал тормошить его.

—

Ты чего? — с трудом открыв глаза, спросил Ступица.

—

Пей!

—

Вроде бы довольно, — зевая, ответил Ступица, но от стопки не отказался.

—

Ты вот говорил о Ловшине, о какой-то тоненькой, как волосок обязанности. Волосок, выходит, оборвался. Да?

Другас хотел было еще что-то добавить, но остановился, заметив, что мутные глаза Ступицы очистились, стали злобно трезвыми.

—

Ты что? — отшатнулся Другас.

—

То самое, — спокойно, тихо и как бы по секрету зашептал Ступица. — Твой тоненький волосок, Другас, вот тут, у меня в кармане. Хочешь — покажу?

Он сунул руку в карман, словно в самом деле собираясь вытащить этот «волосок».

От жутко трезвого и страшного лица Ступицы повеяло холодом.

—

Засиделись мы тут, — стараясь справиться с нервной дрожью, сказал Другас. — Давай кончать. Идем.

—

Ты не торопись. Дверь за тобой закроют другие. Потом. Время у нас есть. А тебя я, Другас, люблю. Даже уважаю. Ты всё понимаешь и знаешь. В самых больших подробностях разбираешься. Так что уточнить многое можно. Сядь вот сюда, на этот стульчик.

Другас сел, и тут же поднялся, с тревогой наблюдая за Ступицей, теперь очень похожим на подкрадывающегося из засады врага.

Другас попятился, а когда стена, к которой он прижался, подтвердила, что дальше ходу нет, — застыл на месте и Ступица.

Другас съежился.

— Чего ты шарахаешься от меня? — всплеснув руками забормотал Ступица. — Я тебя люблю. Уважаю. Мне хочется тебя на руках носить, чтоб ножки твои не утруждались. А ты… Ты это зря думаешь, что у меня лукавство какое, или, там, умысел. Ты брось, Другас, про то думать. Мы с тобою, как родные братья. Я тебя насквозь вижу. И целиком тебе сочувствую.