—

Совершенно верно, — подтвердил следователь, что-то записывая. — И что же вы о нем знаете?

—

Многое. И всё хорошее. Он часто рассказывал о совсем чужом ему профессоре богословия Воскресенском. Чужой это ему профессор, страшно бедный, старенький и без должности. Но Семен Семенович Суходолов любил его, заботился о нем. И всегда-всегда говорил, что похоронит по-старинному, в могилу с крестом.

—

То есть, Воскресенского похоронит?

—

Да, да. И вообще он…

—

То есть, Суходолов? — уточнил следователь.

—

Конечно, Суходолов. Семен Семеныч. Он удивительно как тепло умел рассказывать о своем отце, крестьянине. И еще о том, что он, Семен Семеныч, во многом виноват перед ним. Только в чем виноват, я не могу догадаться. Но он всегда мучился виной перед отцом и, знаете, перед всей своей жизнью.

—

Он, что же, о каком-то своем преступлении говорил? Или в грехах каких каялся?

Старушка обиделась. Она не только отвергла предположения следователя, но и пристыдила его за плохие мысли о хорошем человеке.

Это тоже записал следователь угрозыска, а потом принялся перечислять множество фамилий, прося вспомнить, не приводил ли их Суходолов в своих рассказах. В особенности интересовался следователь тем, что говорил Суходолов о Решкове, о Мохове, Атаманчике, о полковнике Мовицком и его дочери Ирине.

Старушка не поверила, что у Суходолова такой широкий круг знакомых. Об этом она сказала следователю, добавив, что Семен Семеныч жил одиноко, никого у себя не принимал и вообще выглядел нелюдимым и замкнутым.

—

Но вот с вами, — запротестовал следователь, — с вами-то Суходолов не только охотно беседовал, но и посвящал вас в свои печали.

—

А то как же! — согласилась старушка. — Я для него как родная. Он меня бабушкой звал и говорил, что любит меня, и что я для него вроде радости, которая выпала ему под конец его горькой жизни.

—

Но он же бросил вас, уехал, скрылся, даже не сказав, куда отправляется. Какой хороший человек так поступает? Да еще, может быть, и за квартиру не заплатил?

—

Что вы! Зачем такое про него выдумываете?

—

А куда он уехал?

—

Куда — не знаю… А уехал? Позвольте? Да, уехал. Да, да, — задумчиво добавила Елена Петровна, — уехал…

—

Итак, — сказал следователь, — вы утверждаете, что Суходолов ни о Решкове, ни о Мовицких с вами никогда не говорил?

Записав ответ Елены Петровны, следователь попросил ее прочитать протокол допроса, и — если у нее нет возражений — то и подписать.

Старушка поднесла к глазам старомодное пенсне, но читать протокол не стала, спросив;

—

А где подписаться?

—

Да вы прочитайте сначала, — улыбнулся следователь, — а подпись должна быть вот здесь.

— Зачем читать? — ответила старушка. — Это же вы писали?

Следователь взял подписанный протокол допроса и сказал:

— Вот и всё. А сейчас вас доставят домой. Прощайте! Прощайте… Елена Петровна…

Старушки уже не было в кабинете, но следователь всё еще продолжал улыбаться. Потом, когда улыбка пропала, он некоторое время рассматривал лежащий перед ним протокол допроса и вдруг, словно к кому-то обращаясь, тихо прошептал:

— Елена Петровна Нововойтова.

Ему, конечно, никто ничего не ответил. Вместо ответа со стороны, пришла своя собственная мысль, что эта, вот недавно здесь находившаяся старушка, за свои почти девяносто лет, пережила Россию четырех императоров.

«Неужели четырех?» — с некоторым удивлением спросил себя следователь и схватил карандаш. Написав на клочке бумаги «1922», он вычел из этого числа «90», с каким-то даже испугом разглядывая появившееся «1832».

Испуг был чисто умозрительный, почти сразу сменившийся недоумением. Недоумение заставило следователя передернуть плечами, аккуратно сложить бумажку вчетверо и — неизвестно зачем — сунуть в карман.

В это время часы стали отбивать полдень.

Следователь взял портфель, но вместо того, чтобы спуститься в столовую на первом этаже, вышел на улицу и направился в библиотеку. Там, в тихой и совершенно пустой читальне, он развернул взятый с полки том энциклопедии и принялся за громадный обзор «Россия».

Нет, он не ошибся. Девяносто лет — срок большой не только для одного человека, но и для жизни народа. В эту жизнь вписаны великие имена и великие события.

Обо всем этом читал следователь, часто возвращаясь мыслью к старушке Елене Петровне Нововойтовой, которая как раз в это же самое время вернулась домой и радовалась, что успеет приготовить обед своему внуку. Но возясь в кухоньке, она нет-нет да и задумывалась, вспоминая Семена Семеныча Суходолова, в душе тревожась, не случилась ли с ним какая беда. И, конечно, не имела никакого представления о том, что вчера, то есть 25 августа 1922 года, в киевской газете, в отделе происшествий, появилась коротенькая заметка. Скупые нонпарельные строчки сообщали о том, что в одном из темных переулков в районе Еврейского базара был обнаружен труп убитого бандитами жителя Труханова острова гражданина Семыхина.

Эти два, внешне не связанные между собой события: вызов девяностолетней старушки на допрос в московский угрозыск 26 августа и заметка в киевской газете за 25 августа об убийстве гражданина Семыхина — хотя и опередившие многие другие, не менее важные события — имеют особое значение.

Автору даже кажется, что не будь восстановлены эти два эпизода, то разрозненные, случайно сохранившиеся заметки о Леониде Николаевиче Решкове, о его жизни и гибели так бы и остались в записных книжках, от года к году ветшавших и постепенно превращавшихся в никому ненужный бумажный хлам.

Пропасть этим запискам не довелось. Они сохранились, подчас не имеющие ни начала, ни конца, что и не позволяет восстановить строгую последовательность обстоятельств, создавших и погубивших Леонида Николаевича Решкова.

Отсюда — вместо плавного повествования — скачки вперед, шараханье в сторону, стремительное движение к прошлому. Да это и понятно! Жизнь, ведь, не катится по автостраде, а петляет по мрачным переулкам и тропкам.

Как видите, Автор честно признается в сложности предпринятого им труда давние заметки, наброски, кой-какие документы и чьи-то слова превратить в

действо

под несколько символическим названием

«Моль».

Именно это признание и позволяет вспомнить 24 августа 1922 года, когда к дощатой и ветхой пристани, ровно в шесть часов вечера, приткнулся крохотный пароходик, совершавший рейсы между Киевом и Трухановым островом.

Автору точно известно, что пароходишка к Трухановской пристани пришвартовался именно в шесть часов вечера. Если бы это произошло в пять или в семь часов, то многое, о чем будет рассказано дальше, могло бы и не случиться, или случилось бы, но уже где-то в стороне от магистральной линии развития сюжета.

Пароходик пришел ровно в шесть. К шести, в толпу, собирающуюся по самым разным делам попасть в Киев, втесался Семыхин, личность всем чужая на острове, каждодневно пьяная и весьма тёмная, о которой с тревогой шептались жители поселка, проклинали и частенько желали ей погибели.

Основательна ли была такая ненависть к Семыхину? Разбираться в этом вряд ли стоит. К тому же

живой

Семыхин займет лишь несколько страниц, и потом исчезнет навсегда, вновь возникая только в чьих-то воспоминаниях или в ссылках на его слова и дела.

Хотя сам по себе Семыхин ненадолго привлечет внимание читателя, Автор всё-таки считает нужным сказать: прислушиваясь к осторожным разговорам на острове, легко было догадаться, что он не зря прятался среди тихих поселковых жителей. И потому нечего удивляться радости инвалида, бывшего акцизного чиновника Акима Власовича Петрова, как раз в шесть часов вечера проходившего с удочками мимо пристани и заметившего Семыхина с чемоданом.