Абул Хасанак поспешил с ответом:

— Покровитель правоверных послал его на гору Сарандип, чтобы он доставил божественные плоды, о которых говорил великий исцелитель!

— И до сих пор его еще нет?

— Скоро должен вернуться, повелитель!

— Ах, так! — сказал султан, мотнув головой. — Тогда… вина!

Каждый из сидящих за дастарханом так и впился взором в султана, который продолжал стоять, обняв резной столбик балдахина.

Султан долго и осторожно выцеживал вино из чаши, поданной ему Хасанаком. Вернул чашу, снова воззрился на сановников.

— Ну, а… где тот нечестивый, злоязычный поэт… Маликул шараб? — спросил султан, и весь придворный люд испустил вздох облегчения: жертва названа, слава аллаху!

— Тот злоязычный стихоплет… — Абул Хасанак на мгновенье задумался. — Нечестивец — в грязной своей питейной. Валяется в собственной блевотине, благодетель!

— Пусть тотчас отыщут этого еретика и смутьяна… он, вместо того чтоб желать султану долгой жизни, как все вы… он желает мне смерти!.. Ну, так и позовите его, пусть посмотрит на меня… мое состояние… благословен султан и отмечен… милостью вседержителя… — Султан отступил на шаг, сел в кресло, а рука все еще сжимала хрупкую деревянную колонку, над которой голубел шелковый купол балдахина.

Шахвани засуетился, заерзал, вытащил из-за пазухи роскошного своего одеяния шелковую тряпку, а оттуда извлек лекарственный кругляшок величиной с горошину.

Проглотил кругляшок султан, и вот глаза его опять засверкали, будто протертые динары, на тонких губах под редкими усами заиграла улыбка.

Усмехаясь, султан поведал своему доверенному, что не прочь был бы сегодня убедиться в том, что младшая жена эмира Алитегина и впрямь столь красива и возбуждающа, как о том рассказывали. Ну, а до того приятного вечера он, султан, отдохнет, не дожидаясь конца пира.

Абул Хасанак мысленно поблагодарил Шахвани за находчивость и тут же распорядился подать повелителю паланкин. Отвезли они вместе с «господином Ибн Синой» султана во дворец, переговорили со старшей надзирательницей гарема и вернулись продолжить пир…

…Да, все бы шло хорошо и дальше, ежели бы не новость, принесенная этим глупцом Унсури. Коварный Али Гариб, умелый интриган, который и блоху способен в ловушку поймать, и яростная Хатли-бегим — вместе это ой-ой какая сила!

Абул Хасанак знал, что главный визирь, «отправленный» по приказу султана на гору Сарандип, прячется на самом деле в крепости Кухандиз близ Гардиза, в неприступных горах. В тайной крепости этой, высеченной в скалах, куда подниматься надо по тысяче ступенек, держали самых опасных врагов султана. Главный визирь, однако, пожелал выбрать эту зловещую могилу, зарылся там в келье, ровно крыса в щели. Видно, думает, что никто и предположить не сможет, что именно там он прячется. А Хасанак предположил, узнал. Он узнал бы все про Али Гариба, даже если б тот спрятался не в крепости Кухандиз, а под семь пластов земли. Хасанак только ждал, ждал, пока пройдут восемьдесят дней, нужные для поездки за «божественными плодами». Лишь кончится этот срок — схватит он Али Гариба за воротник, извлечет на свет божий.

Ах, старый лис не только перешел на сторону злючки Хатли-бегим, так еще сговорился заранее с теми, кто хочет представить султану настоящего Ибн Сину! Поистине нет границ человеческой подлости! Самому найти ловкача Шахвани, объявить его «великим исцелителем Ибн Синой», а потом предать его и вместе с ним — что куда важней, разумеется, — сообщника своего Абул Хасанака!

Нет, надо немедля нанести предупреждающий удар! А первым делом найти этого… пройдоху, который где-то сейчас во дворце развлекается. Найти, оповестить о неприятной новости — пусть поостережется, пусть султана подготовит.

Абул Хасанак с усмешкой посмотрел на Унсури, который, все еще дрожа, стоял перед ним, освещенный робкой, вздрагивающей свечкой.

— Ну, пойдемте-ка, хозяин сада поэзии! Нам следует найти господина Ибн Сину. Да не дрожите вы так, шах поэтов!

Дворец еще спал крепким сном, узкий длинный коридор, весь устеленный индийскими, диковинно разрисованными ковровыми дорожками, был безлюден, когда они проходили по нему. В причудливых серебряных подсвечниках в нишах и в спускающихся с потолка светильниках кое-где еще мерцали свечи, зажигаемые по вечерам и за ночь выгорающие, в неясном мерцании этом темный коридор казался загадочным и полным тревоги.

Хасанак и Унсури со свечами в руках стали одну за другой открывать двери по обеим сторонам коридора. Комнаты были и большие, и средней величины, и малой, — из темноты посверкивали цветные паласы и сюзане, золотые статуэтки богинь, хрустальная посуда, металлом отливали оружие и подносы, но, как и мрачный коридор, комнаты были безлюдны, без спящих и без стражи стояли они пустые, будто грянула некая нежданная беда и весь дворцовый люд бежал куда-то, бросив на произвол судьбы все богатства.

Дошли до конца последней коридорной дорожки. Абул Хасанак остановился в растерянности. Подняться на второй ярус?

Ночью они с лекарем отвели султана наверх, в тайный уголок дворца, а сами зашли в ту самую комнату, откуда сейчас вышли, туда же зазвали одну из гаремных надзирательниц, чтоб она привела им двух невольниц.

Надзирательница выслушала «великого исцелителя», привела одну молоденькую девушку, а вместо второй осталась сама: ей, видно, и самой захотелось позабавиться с господами, да и господа, ощупав ее взглядами, согласились, полагая каждый, что ему достанется молоденькая.

Опередив визиря, «великий исцелитель» выбрал себе молоденькую. Абул Хасанак, однако, предложил бросить жребий. Но ему вторично не повезло. Молоденькую увел Шахвани, Абул Хасанаку «выпала» надзирательница. Женщина она была, что называется, предпоследнего цветения — полная станом, миловидная на лицо, крутобед-рая, — так что, подумал визирь, неизвестно, кто из нас выиграл больше, «господин Ибн Сина». Выпили вина. Абул Хасанак придвинулся к женщине. Та, не отстраняясь, полными белыми руками своими стала зачем-то поправлять прическу. Рука визиря легла надзирательнице на бедро.

— Чему это вы улыбаетесь, госпожа?

— Ах, какие у вас брови и глаза! — засмеялась женщина. — Аллах наградил вас красотой, а вот в любовных утехах…

— …Что в любовных утехах?

— А настоящим любовным пылом наградил того знаменитого лекаря.

— Это еще как сказать, — О, я чувствую…

— Пыл, он и есть пыл. Пылью оседает…

— Нет. Не стоит… разводить пыль, — сказала вдруг надзирательница и, слегка шлепнув его по руке, поднялась из-за стола. — Не старайтесь и не пытайтесь, господин визирь! Вам не достигнуть тех успехов…

Абул Хасанак и не помнит, что было после этих наглых слов: то ли сначала он дал пощечину негодяйке, а потом ударил ногой, то ли наоборот, — помнит, что надзирательница с воплями кинулась к дверям, спасаясь от колотушек.

Вот и сейчас — только пришла на ум насмешка надзирательницы гарема, господин визирь вспыхнул от ярости, смешанной с завистью к лекарю, и решительно зашагал по ступеням наверх.

Наверху с двух сторон коридора тоже, как сарбазы в строю, высились наглухо закрытые двери. Темнота и здесь была почти полной. Тайная комната султана была в самом конце.

Абул Хасанак, бледный и решительный, приоткрывал двери одну за другой, а поэт Унсури плелся за ним вроде бесплотного призрака, не осмеливаясь даже заглядывать в комнаты. Шевеля губами, он сначала считал про себя, сколько же тут комнат, но потом сбился со счета… Вот предпоследняя дверь. Хасанак осторожно потянул за ручку, проскользнул в приоткрывшуюся щель. И, словно увидев змею, попятился, — Покровитель правоверных!.. — со страхом прошептал он.

— Покровитель правоверных? — переспросил Унсури и чуть не упал от ужаса. — Живой ли?..

— Живой! Тс-с-с! Спит! Но… где же великий дьявол?

Большие, черные, по-женски сладкие глаза Абул Хасанака как-то странно замигали. На миг он приостановился, будто борясь с самим собой, а затем подскочил к последней двери в золоченых полосках и рывком распахнул ее.