Чудо-лекарь накапал в ухо всего три-четыре капли — какого-то бальзама цвета желчи, дал что-то выпить, а еще проглотить нечто подобное изюминке… Эмир не заметил, как заснул, и вот теперь он лежит в блаженной истоме, а ум — ясный, светлый, все-все помнит.
Этот пожилой странник в рубище в самом деле тот самый, настоящий, великий исцелитель? Но зачем тогда ему одежда дервиша?.. Он говорил, этот дервиш, что причина его добровольного прихода в Исфахан — черный мор, будто настигший город. Да, так он и говорил! И еще просил… да нет, требовал глашатаев и лекарей города, — у него есть лекарственные травы, отвар их надо раздать правоверным. И еще: открыть все городские ворота, дабы несчастная голытьба могла выйти за травами.
«Черный мор! Уже больше месяца я сам пребываю от подобных слухов в страхе и тревоге. Это я велел никого не выпускать из города, отсидеться от бедствия за стенами. Я велел наглухо закрыть все дворцовые входы, чтобы муха не могла проникнуть во дворец… Все мы живем, бедствуем, помираем по воле аллаха. И если, как говорят, голытьба от голода ела собак, кошек и даже крыс, а потом расставалась с миром этим бренным, то… это воля аллаха такова. И не эмирам перечить той воле… Страшно только то, что ночью снятся покойники в белых саванах. И нищие в рваных халатах. И тощие, усохшие дети… Это хорошо, что прославленный на весь мир врачеватель сам, своими ногами пришел в Исфахан. Хорошее знамение!»
Так умиротворенно думалось эмиру.
А вместе с тем просыпалась и росла новая тревога… С появлением врачевателя встала перед эмиром щекотливая, трудная задача. Если сей человек в облике дервиша подлинный Ибн Сина, эмир должен тотчас же, немедленно отправить его к достопочтенному родителю своему в столицу, ибо коль дойдет до священной Газны весть о том, что господин Ибн Сина в Исфахане, во дворце эмира Масуда, благословенный родитель, угасающий от неизлечимой болезни, вправе будет заподозрить сына в намеренной задержке врачевателя у себя.
Отец и без того холоден к нему, к родному своему сыну. Задумал лишить его права наследовать престол. Весть об Ибн Сине в Исфахане удесятерит ярость отца. А в ярости он способен и меч обнажить. Да, способен. А это значит…
Это значит, что о лекаре никто не должен знать, никто не должен увидеть его, особенно из тех, кто знает Ибн Сину в лицо. Пусть-ка другие лекари огласят то, что говорил этот мудрец, пусть они подготовят лекарства из трав для жителей города, а Ибн Сина… лучше всего, чтоб никто не знал, что он живет во дворце.
Эмир пришел к твердому решению на сей счет. Вытащив из-под подушки трещотку, помахал ею. Вошел не дворецкий, а Абу Тахир.
— Слава аллаху! — с улыбкой сказал он. — Хорошо выглядите, великий эмир!
Эмир пригласил своего приближенного присесть рядом:
— Где этот лекарь… в одежде дервиша?
— Почтенный Ибн Сина? По вашему разрешению он пошел посмотреть на эту… невольницу, присланную эмиром Алитегином!
Эмир промычал что-то невнятное. Потянулся всем телом. Подоткнул под бока подушки, выпростал из-под одеяла ноги: как и отец, любил, когда ему оглаживали бедра и голени.
Абу Тахир невольно подвинулся ближе к ногам эмира. Но тут резко, без разрешения распахнулись двери, в комнату вбежал запыхавшийся дворецкий, небрежно-заученно поклонился:
— Повелитель, прибыл срочный гонец!.. Из столицы… С посланием от всемилостивейшей Хатли-бегим…
Эмир успел сесть в тронное кресло, пока отосланный дворецкий исчезал из комнаты и входил в нее гонец с горящими, красными от бессонницы глазами. Молча пал на колени у самого порога, держа черенок плети обеими руками.
— Послание!.. Давай.
Гонец скрутил головку на рукояти плетки, головка отделилась, и показалась трубочка бумаги. Вытянув ее перед собой, гонец все так же молча пополз к эмирову креслу.
— Парчовый халат гонцу! — приказал эмир Абу Тахиру, а сам дрожащими руками развернул послание, округлое, словно най. Раскосые глаза быстро забегали по мелким, похожим на муравьиные следы, строчкам. На скуластом лице появилось выражение удивления. — О праведный аллах, что только не творится в подлунном этом мире! — воскликнул эмир, кончив чтение и соскочив с кресла.
Абу Тахир, бледнея, спросил:
— Добрые ли вести из столицы? Как здоровье покровителя правоверных?
— Здоров отец, слава аллаху, здоров, — ответил эмир и неожиданно раздраженно расхохотался. — Великий исцелитель, мавляна, шейх-ур-раис Ибн Сина в столице!
— Где? В какой столице?
— В нашей, нашей столице! В священной Газне! Тут вот пишут: его будто бы привез из Тегинабада тот самый дылда, Рыжий Абул Вафо, что приезжал и к нам два месяца назад!.. И со всеми почестями господина Ибн Сину встретили великий визирь Али Гариб и красавчик Абул Хасанак!
— О аллах! — Абу Тахир схватился за ворот халата.
— А ты веришь этому… своему дервишу?!
— Великий эмир! — Абу Тахир, забыв, перед кем он стоит, забегал по комнате. — Нет, нет! Вы не верьте пос ланию, не верьте… Тот Ибн Сина, что появился в столице, — не настоящий Ибн Сина!
Эмир откинулся к спинке кресла, надолго задумался. В отсвете красноватых лучей, лившихся в комнату через отверстие в потолке, его грубое, скуластое, как у отца, лицо стало похожим на неподвижную маску. Наконец тонкие губы под усами подковкой прошептали:
— Но зачем этим двум ловкачам нужен лже-Ибн Сина?
— Не для хороших целей, мой эмир! — Абу Тахиру вдруг все сразу стало ясным и понятным.
— А именно?
— Они добьются еще большего, чем сейчас, доверия покровителя правоверных, а потом… руками этого лже-Ибн Сины, занимающегося будто бы лечением повелителя… — Абу Тахир сам испугался своей догадки. Со страхом посмотрел на эмира.
— Говори! Раз начал, так договаривай!.. Отравят, да? Отца отравят?!
Эмир сорвался с кресла, нервно зашагал по комнате. Кривая сабля на поясе звенела при каждом резком повороте.
Да, Абу Тахир прав. Прав! В послании любимой тетушки тоже чувствуется некое… веянье подобной мысли. Хатли-бегим и верному гонцу, видно, не слишком доверяла и потому ни прямо, ни намеком не обмолвилась про то, о чем сказал Абу Тахир, но все равно есть, есть в послании некое веяние… Ну, а он сам, эмир Масуд… Что ему делать?.. Нет, эмир Масуд не желает зла своему отцу!.. Хотя это немыслимая несправедливость со стороны досточтимого родителя — решение вместо него, старшего сына, законного наследника, — отдать престол тому придурку, младшему своему сыну!
«Нет, то не благословенный отец, а два дьявола, которые кого хочешь заставят плясать под свою дудку, — они, они виноваты в оскорбительной несправедливости! Али Гариб и Абул Хасанак, как змеи, обвили моего родителя, это они виноваты во всех моих бедах! Ну, раз так… Тогда надо отправить в Газну настоящего Ибн Сину, открыть глаза отцу на козни его визирей, содрать с них шкуру, набить соломой…»
— Слушай меня, Абу Тахир! — внезапно прервал свое хождение эмир, — Ты веришь, что тот Ибн Сина, который появился в столице, — ложный, а этот, наш, — настоящий?
— Именно так! И аллах это видит!
— Если я соглашусь с тобой, что следует нам сделать, Абу Тахир?
— Нужно подумать, мой эмир!
— Нечего тут думать! Нужно сейчас же отправить его в Газну! Приготовь десять всадников и лучших скакунов! Приготовь одежду, продовольствие — все, что нужно в дороге! И рано на рассвете завтра отправляйтесь… в священную Газну. Действуй!
Глава двадцать третья
Уже два дня главный визирь Али Гариб ожидает — не у себя дома, а во дворце «Невеста неба» — приема у султана Махмуда. Но попасть к нему не может. Ибо достопочтенный Ибн Сина, доставленный в Газну с соблюдением всех почестей из Тегинабада, эти-то два дня и не выходит Из султанских покоев.
Али Гариб увидел «великого исцелителя» всего лишь разок, у ворот дворца, когда, только что прибыв из Те-гинабада, врачеватель вышел из крытой повозки. Господин Ибн Сина кивком головы поздоровался с главным визирем, который, ровно петух, охорашивался у входа, а затем обратился не к нему, а к стоявшему рядом Абул Хасанаку:
