– Но что-то же должно быть…

– Bien, – прервал его Леклерк. – Ничего. У каждого человека внутри есть расписание. И оно говорит: теперь его глаза потускнеют, а уши станут хуже слышать. А в это утро он проснется и не сможет согнуться, а на следующий день у него начнут болеть суставы. А потом его подведет мочевой пузырь, или станут слабыми легкие, или разорвется сердце. Врачи посоветуют ему делать то, принимать это, но bon Dieu установил время, и когда Он скажет: «c'est assez»[31], то все кончится.

– Я в это не верю, – Люк не хотел верить. Он встал, отшвырнул стул. – Ты говоришь, что мы никак не можем на это повлиять, что мы беспомощны.

– А ты думаешь иначе? – Леклерк хрипло засмеялся. – Вот это и есть дерзость юности. Ты думаешь, это случайность, что ты пришел на карнавал в тот вечер, и что вы с Максом нашли друг друга?

Люк слишком ясно помнил властное лицо на афише и то, как нарисованные глаза заманили его в шатер.

– Мне просто повезло.

– Повезло, oui. Удача – еще одно имя судьбы. Люк больше не желал выслушивать рассуждения фаталиста Леклерка. Уж слишком они приближались к его собственным потаенным убеждениям.

– Все это не имеет никакого отношения к Максу. Мы должны повести его к специалисту.

Pourquoi?[32] Чтобы он сделал разные анализы и окончательно разбил его сердце? У Макса артрит. Боль можно облегчить, но вылечить его нельзя. Его руки теперь у тебя, у тебя и у Роксаны.

Люк опять сел, грустно уставившись в остывший кофе.

– А она знает?

– Умом, может быть, и нет, но сердцем знает. Так же, как и ты, – Леклерк заколебался. Доверившись интуиции и своей судьбе, он сел напротив Люка. – Это не все, – спокойно сказал он.

Люк поднял глаза. От выражения лица Леклерка у него по спине пробежали мурашки страха.

– Что? – Он сидит часами над книгами и картами.

– Философский камень?

– Oui, этот камень. Он разговаривает с учеными, профессорами, даже медиумами.

– Камень увлек его воображение. Что в этом плохого?

– Само по себе – ничего. Это его Чаша Грааля. Думаю, если он найдет его, то успокоится. Но сейчас… Я заметил, как он читал книгу, и час спустя он все еще смотрел на ту же самую страницу. За завтраком он может попросить Мышку передвинуть диван в прихожей под окно. А за обедом он спрашивает, почему переставили мебель. Он говорит Лили: сегодня мы должны репетировать новый номер, она ждет его в зале, потом идет искать, а Макс сидит в библиотеке, заваленный книгами. И он ничего не помнит о репетиции!

Страх вцепился в Люка острыми зубами и когтями.

– У него просто много всего в голове.

– Вот его голова меня и беспокоит, – вздохнул Леклерк. Он думал, что его глаза слишком стары для слез, но почувствовал вдруг их горячую влагу и был вынужден замолчать. – Вчера я нашел его во дворе. Он был в костюме, но без пальто или плаща. «Жан, – сказал он, – а где фургон?

– Фургон? Но…

– У нас нет фургона, – Леклерк поднял взгляд и посмотрел Люку прямо в глаза. – Уже десять лет, как у нас нет фургона, но он спрашивает, вымыл ли его Мышка перед представлением. Тогда я сказал, что сегодня представления не будет, и он должен вернуться в дом, в тепло, – Леклерк взял свою чашку и сделал большой глоток. – А он как-то растерянно огляделся, и у него в глазах я увидел страх. Я отвел его в дом, наверх, в спальню, и уложил в постель. Он спрашивает, пришла ли Роксана домой из школы, я говорю: нет, еще не пришла. Но скоро придет. Он говорит: сегодня Люк опять приведет на ужин свою хорошенькую подружку, я отвечаю: bien, я приготовлю etouffee[33]. Потом он засыпает, а когда просыпается, то думаю, уже ничего этого не помнит. Люк разжал кулак и положил ладонь на колено.

– О Боже!

– Если тело предает человека, то он движется медленнее. Но что делать, если его предает рассудок?

– Ему надо показаться врачу.

– A, oui, так и будет, потому что на этом настоит Лили. Но и ты должен будешь сделать одну вещь…

– Что я могу сделать?

– Ты должен понять, что он не может отправиться с тобой в Теннесси, – не дав Люку заговорить, Леклерк продолжал: – Макс будет участвовать в организации, но не в выполнении. Вдруг он забудет, где находится и что делает? Ты можешь так рисковать? Ты можешь так рисковать его жизнью?

– Нет, – ответил Люк после долгого молчания, – Я не буду рисковать. Но я не могу и обидеть его, – он задумался, потом кивнул: – Кажется, мы должны…

– Жан, что за чудесный аромат? – на кухню вбежал Макс. Он выглядел таким здоровым и энергичным, что Люк чуть было сразу не забыл все рассказы Леклерка. – А, Люк, ты тоже пришел на запах. Где Роксана?

– С подругами. Хочешь кофе? – Люк уже вскочил и шел к плите. Макс сел и со вздохом вытянул ноги. Его пальцы все время двигались, двигались, двигались, как у человека, играющего на невидимом пианино.

– Надеюсь, она не будет болтаться слишком долго, Я знаю, что Лили хотела пойти с ней купить новые туфли. На этом ребенке все прямо горит.

Рука Люка вздрогнула. Кофе выплеснулся на плиту. Макс говорил о Роксане так, словно ей опять было двенадцать!

– Она придет, – сердце стучало в груди, как молот по наковальне, пока он нес к столу чашку с кофе.

– Ты уже все проработал для «Испытания Водой»? Люку захотелось закричать на Макса, чтобы он прекратил, перестал, освободился от этой страшной машины времени, которая поймала в ловушку его ум. Но вместо этого он спокойно сказал:

– Сейчас я работаю над «Горящей Веревкой». Помнишь? – И мягко добавил: – Это будет во вторник Масленицы. На следующей неделе.

– «Горящая Веревка»? – рука Макса остановилась. Чашка с кофе, замершая на пелпути к губам, задрожала. Больно было видеть, как он мучительно пытался вернуться в настоящее. Рот приоткрылся, нижняя губа вяло опустилась, глаза уставились в никуда. Затем в них вернулось осмысленное выражение. Рука с чашкой продолжала свой путь. – Ты соберешь огромную толпу, – сказал он. – Реклама в прессе просто грандиозна.

– Знаю. О лучшем прикрытии для дела Уайатта нечего и мечтать. Я хочу отправиться туда тем же вечером. Макс нахмурился.

– Но есть еще некоторые детали, которые мы не проработали.

– Еще есть время, – презирая себя. Люк откинулся назад. Он небрежно перебросил одну руку через спинку стула. – Макс, я хотел попросить тебя об одном одолжении.

– Хорошо.

– Мне хотелось бы самому все сделать, – на лице Макса Люк ясно увидел выражение обиды и разочарования. – Для меня это очень важно, – с трудом продолжал он. – Я знаю правило, что в деле нельзя руководствоваться личными мотивами, но это – исключение. Слишком много всего было между мной и Сэмом.

– Тем важнее, чтобы чувства не заслонили суть дела.

– Они сами и есть суть дела, – по крайней мере, это было правдой. – За ним числится должок. И так уже прошло слишком много времени. Старые долги надо отдавать, – и, ненавидя себя, он достал козырную карту: – Если ты не уверен, что я смогу это выполнить, если ты думаешь, что я недостаточно хорош для этого дела, то тогда так и скажи.

– Конечно, я полностью в тебе уверен. Но дело в том, что… – он не знал, в чем дело, кроме того, что сын отдалялся от него еще на один шаг. – Ты прав. Уже пришло твое время попробовать сделать что-нибудь самостоятельно. Ты справишься.

– Спасибо, – ему захотелось сжать эти безустанно двигавшиеся руки в своих, но он только торжественно поднял чашку с кофе. – Ведь меня учил лучший из лучших.

– Что ты имеешь в виду – ты один отправишься на это дело? – переспросила Роксана. Прямо с гимнастической сумкой на плече, она пошла вслед за Люком из гостиной, где он сообщил ей последние новости, в спальню.

– Только то, что сказал. Это будет мое соло.

– Черта с два. Мы все работаем вместе, – несмотря на раздражение, Роксана повиновалась своей врожденной аккуратности, расстегнув сумку и достав оттуда полотенца я спортивную форму. – Папа на это не согласился бы.