Едва он протянул руку, чтобы потрогать, только потрогать эту нежную белую кожу, как рухнул на верхнюю площадку лестницы.

– Встань, Каллахан! – прошипела Роксана ему на ухо. – Не смей будить Макса и Лили.

– О’кей, о'кей, – он проглотил слюну, которая оказалась горькой как яд. Затем он самостоятельно поднялся на колени и, приложив максимум усилий, с помощью Роксаны встал в полный рост.

– Меня сейчас вырвет? – спросил он, почувствовав, как тошнота подступает к горлу.

– Надеюсь, – процедила она сквозь зубы, не то неся, не то полунеся-полуволоча его к спальне. – Искренне надеюсь.

– Терпеть не могу такое. Чувствую себя так же, как когда Мышка первый раз дал мне закурить. Больше пить не буду. Рокс.

– Ладно. Все… ой, черт!

Он рухнул на кровать. Хотя она и обладала быстрой реакцией, ей не удалось вовремя сориентироваться, и она плюхнулась вместе с ним. Он навалился на нее всей массой своего тела, да так, что у нее дыхание сперло.

– Слезь с меня, Каллахан.

В ответ прозвучало бессвязное бормотание. Изо рта исходил резкий запах виски «Джек Дэниел'с», поэтому она отвернулась. Он начал сонно водить губами по ее шее.

– Прекрати. Ой… черт возьми. – Проклятие перешло в приглушенный стон. Страсть, сильная и слепая, охватила ее, когда он положил руку на ее грудь. Он не ласкал, не сХимал в объятиях, он просто повелевал ею.

– Мягкая, – прошептал он. – Мягкая Роксана. – Пальцы лениво, словно бесстрастно скользили по тонкому шелку; губы сонно терлись о кожу.

– Люк! Поцелуй меня! – ее тело уже уносилось куда-то вдаль. Она попыталась коснуться губами его губ. – Поцелуй меня, как тогда!

– Мм-хмм, – он издал протяжный, свистящий звук и отрубился.

– Люк! – она трясла его за плечи. Не может быть, говорила она себе. Два раза за один вечер он «прокатил» ее! Но, дернув его за волосы, она поняла, что он уже ничего не видит и не слышит. Заскрежетав зубами и бранясь про себя, она сбросила с себя его обмякшее тело.

Она оставила его лежащим в одежде поперек кровати, и пошла снимать напряжение под холодным душем.

Он был на волосок от смерти. После жестокого похмелья и переживаний Люк понял, что утратил ощущение времени и равновесия. Дело в том, что у эскапистов существовали правила, жесткие правила, которые четко определяли границу между жизнью и смертью.

Он встал перед выбором – играть по правилам или поступиться самолюбием – иного варианта не было. И он решил: показать эскападу в первом отделении. На тело надели смирительную рубашку, руки и ноги заковали в кандалы. В таком виде Люк, согнувшись, залез в стоящий посредине сцены железный ящик.

Внутри было темно, жарко, почти нечем дышать. Словно в могиле, в склепе, в чулане. Как всегда, его сначала охватил мгновенный приступ паники. Он в западне!

Ты отсюда не выйдешь, парень. Голос Кобба зловеще заклокотал в его голове. Не выйдешь, пока я тебя не выпущу. И не забывай об этом.

Застарелый, беспомощный страх охватил его. Как всегда, он представил, что его окружают ухмыляющиеся бандиты в масках. Он медленно, неглубоко задышал, чтобы успокоиться, и начал высвобождать руки.

Он ведь всегда выбирался. Сколько раз уже он доказывал, что никто не в силах куда-либо заточить его. Сконцентрировавшись, он продолжил.

Кобб подстерегал его.

Ключ-то у меня, ублюдок, и ты будешь сидеть там, куда я тебя засунул. Пора уже тебе понять, кто здесь хозяин.

В памяти снова всплыл чулан, рыдающий маленький мальчик, колотивший связанными ручонками в дверь. Люк дышал неровно, сердце судорожно билось о ребра, эхом отдаваясь в мутной голове. Непроходящая тошнота крутила желудок, словно там было целое море кислоты. Страх вернулся, подобно крохотным насекомым пополз по вспотевшему телу.

Он зашипел от боли, когда железные оковы впились ему в запястья. Был момент, когда он буквально вступил в схватку с ними, как человек, приговоренный к казни, от отчаяния пытается сорвать кандалы на пути к виселице. И тут он почувствовал металлический запах крови.

Слишком быстро дышу, сказал он себе, испугавшись беспомощного хриплого звука в его легких, которым не хватало кислорода. Успокойся, черт тебя побери, успокойся!

Он весь извернулся. Боль во время манипуляций руками была привычна, это успокаивало. Плечо изогнулось до предела, дав ему свободу движения в смирительной рубашке.

Пульс в висках заставлял его проклинать «Джек Дэниел’с». Пришлось остановиться и собраться с силами, чтобы превозмочь боль. Началось головокружение. Он отчетливо вспомнил то состояние, в котором был предыдущим вечером, – и Роксану. Проблески воспоминаний о вчерашнем навязчиво вспыхивали в голове, несмотря на все его попытки отогнать их и сконцентрироваться на высвобождении рук. Ее кожа, мягкая белая кожа и скользящие по ней его руки. Ее тело, изогнутое и податливое под его телом.

О Боже праведный, неужели он соблазнил ее, неужели, будучи в душевном смятении и подпитии претворил в жизнь фантазию, преследовавшую его столько лет?

Пот стекал с Люка горячими ручейками. Он потерял счет времени, а это была серьезная ошибка. Если бы у него осталось воздуху хотя бы на один вздох, он сейчас бы закричал проклятия в свой адрес. Когда он наконец вылез из смирительной рубашки, все его мышцы и суставы ныли от боли. Ему оставалось только колотить в стенки ящика, как когда-то он колотил в дверь чулана.

Они открыли бы его, выпустили, дали вдохнуть воздуха. Голова откинулась, резко ударившись о стенку. Обжигающая боль пронзила ее; перед закрытыми глазами скакали образы.

Кобб, со злобным взглядом, изрыгающий мерзкую ложь.

Люк пообещал себе решить проблему Кобба. Здесь дело лишь в деньгах.

Роксана. Изображение Роксаны на пленке, которую он методом запугивания отобрал у Джеральда. Ему казалось, что он слышит, как рвется ткань ее блузки, как она приглушенным голосом требует отпустить ее; видит, почти осязает брызнувшую кровь Джеральда и ее высвобождение из его объятий.

Бог ты мой, как же она держалась, когда стояла там, сжав кулаки, приготовившись к бою, подобно амазонке. Она буквально излучала мужество, и лишь глаза выдавали страх и ненависть. Как бы он хотел обнять ее в этот момент, снять ласками дрожь. И точно так же он хотел избить до полусмерти и без того изувеченного Джеральда.

Но он был не только разгневан. Ему было еще и стыдно. Неужели он, ослепленный выпивкой и похотью, сделал с Роксаной то, что Джеральд только намеревался сделать?

Нет. Глупости. Разве он не проснулся от боли и тошноты, и при этом был полностью одет? Даже ботинки были на нем. Привкус во рту не имел ничего общего с Роксаной, это был противный привкус затхлого виски.

Страсть и шантаж. Ни то, ни другое не стоит смерти. Он поднял дрожащую руку и сильно ударил себя один раз, два раза так, чтобы боль развеяла все туманные образы в голове.

Осторожно заглатывая воздух он приступил к оковам на ногах.

– Слишком долго, – Роксана услышала панические нотки в собственном голосе и схватила отца за рукав. – Папа, уже больше двух минут.

– Знаю, – Макс положил свою ледяную руку на руку дочери. – У него есть еще время.

Бессмысленно было сообщать ей сейчас, что увидев бледное, с опухшими глазами лицо Люка в уборной, он потребовал отменить номер.

Столь же бессмысленно было и рассказывать ей о том, что Люк не выполнил это требование. Мальчик стал мужчиной; к нему теперь постепенно перемещается власть в семье.

– Что-то случилось, – она представила себе, как он теряет сознание от удушья и беспомощно обмякает. – Проклятье! Она уже развернулась, чтобы бежать за сцену и выхватить ключи от ящика у Мышки, но, едва успев сделать шаг, увидела, что верхняя грань ящика с треском открылась.

Очарованная публика захлопала в ладоши, а истекающий потом Люк раскланялся и наполнил воздухом свои изголодавшиеся легкие. Макс, увидев, что он закачался и всеми силами старается не упасть, подал знак Роксане и тут же сделал шаг вперед, заняв внимание публики взмахом руки.