Она картинно выбросила вперед руку в тот момент, когда голова Люка коснулась воды. Она следила за погружением его тела в воду. Носле того, как платформа с Люком аккуратно закрыла камеру, раздался щелчок. Его волосы развевались в воде; его ярко-синие глаза встретились с ее глазами.

Затем опустился тонкий белый занавес, закрывший камеру с четырех сторон.

Часы начали тикать, отсчитывая время.

– Одна минута, – объявила Роксана голосом, ничем не выдававшим ее внутреннее волнение. Она представляла себе, как Люк снимает наручники. Вернее, ей хотелось, чтобы сейчас происходило именно это. Он же скорее всего в этот момент уже выбирался из цепей.

Когда стрелки часов приблизились к двум минутам, из зала донесся шепот. Роксана почувствовала, как покрылись холодным потом ее ладони и спина. Он обычно укладывался в три минуты, максимум в три минуты двадцать секунд. Сквозь белую ткань ей почти не было видно никаких движений.

У него нет никакой возможности позвать на помощь, думала она в отчаянии, когда стрелки на часах приблизились к трехминутной отметке. Он не может даже подать знак, когда в его легких кончится запас воздуха. Он может умереть еще до того, как успеют открыть этот белый занавес, до того, как Мышка разобьет стекло. Он может умереть в одиночестве и мертвой тишине, прикованный цепями к своему собственному честолюбию.

– Три минуты, – произнесла она. На сей раз в голосе зазвучали нотки беспокойства, и зрители наклонились вперед.

– Три двадцать, – сказала она и в страхе посмотрела на Мышку.

– Три двадцать пять. Дамы и господа, пожалуйста, сохраняйте спокойствие, оставайтесь на местах, – она глотнула воздух, представляя себе, как сжимаются его легкие.

– Три минуты сорок секунд.

Где-то на галерке истерично завопила дама. По рядам прокатилась цепная реакция тревоги, и публика завелась. Многие вскочили с мест, когда стрелки часов приблизились к отметке четвертой минуты.

– Боже мой, Мышка! За восемь секунд до конца Роксана отбросила в сторону сценический образ и отдернула занавес. Он упал как раз в тот момент, когда Люк отодвигал плечом платформу. Он вылез наружу мокрый и прилизанный, как выдра, жадно глотая воздух. Глаза его светились триумфом. Зал же взорвался криками и аплодисментами. Стоило выжидать еще тридцать секунд под водой после сбрасывания оков.

Он стоял, тяжело дыша, с поднятой рукой. Он уже решил использовать эти драматические тридцать секунд в своем следующем выступлении. Ухватив руками платформу, он вначале поднял ее, оторвав от камеры, а затем бросил на сцену, после чего, весь мокрый, раскланялся.

Люк порывисто схватил за руку Роксану, галантно наклонился и поцеловал ее пальцы, чем вызвал восторг у романтичных французов.

– У тебя рука дрожит, – заметил он.

Грохот аплодисментов заглушил эти слова. – Только не говори мне, будто ты волновалась, что у меня не получится.

Вместо того, чтобы отдернуть руку, как ей и хотелось сделать, она улыбнулась.

– Я испугалась, что Мышке придется разбивать стекло. Знаешь, сколько стоит его вставлять?

– Вот это уже моя Роксана говорит, – он вновь поцеловал ее руку. – Люблю твой скаредный ум.

На сей раз она отдернула руку. Поцелуй словно отпечатался на руке, и ей стало не по себе.

– С тебя капает, Каллахан, – сказала она и отошла в сторону, оставив его на сцене одного.

Роксана ненавидела сидеть и ждать. До чего же унизительно, думала она, ходить взад-вперед по гостиной пока Лили, развалясь, сидит на кушетке и смотрит по телевизору старый черно-белый фильм.

Это все равно что часами сидеть под телефоном и ждать, когда мерзавец, который водит тебя в кино, снова позвонит и пригласит куда-нибудь. Заставлять женщину ждать – обычное дело у мужчин.

Все это она высказала Лили.

Та пробормотала что-то невнятное в знак согласия.

– Надо сказать, они так поступают с незапамятных времен, – Роксана плюхнулась в кресло, тут же нервно вскочила и отдернула шторы. Внизу мерцали в сумерках Огни Города. – Пещерные люди уходили на охоту и заставляли женщин ждать их у костра. Викинги грабили и насиловали, пока их женщины сидели дома. Ковбои уезжали перед закатом солнца, моряки уходили в море на кораблях, солдаты шли на войну. А что же делали мы? – отвернувшись от окна, спросила Роксана. Ее яркое цветастое платье взметнулось, когда она круто повернулась. – Ждали вдовьей доли, ждали на вокзалах, носили пояса целомудрия, сидели у телефона. Лично я не хочу зависеть в своей жизни от мужчины.

– Любовь. От любви все зависит, моя милая, а не от мужчины, – произнесла Лили, громко шмыгнув носом, когда на экране телевизора побежали титры.

– Да ну ее к черту, эту любовь.

– Э, нет. Любовь – это лучшее, что есть на свете, – Лили вздохнула, насмотревшись на роман, трагедию и море слез, пролитое героями только что закончившегося фильма. – Макс делает только то, что считает подходящим для тебя.

– А как насчет того, что я считаю подходящим для себя? – спросила Роксана.

– У тебя еще все впереди. – Лили подвинулась, подогнув свое любимое платье из переливчатого синего шелка, отделанное розовыми страусовыми перьями. – Годы летят так быстро, Рокси. Сейчас ты это не чувствуешь. А потом заметишь, как они будут проноситься словно мгновения. Если не заполнишь их любовью, к концу жизни ничего не останется. Какую бы жизнь ты себе ни выбрала, если в ней будет любовь, то значит прожита она не зря.

С Лили бессмысленно спорить, подумала Роксана. Она романтик до мозга костей. Роксана же гордилась своим практическим складом ума.

– Неужели тебе никогда не хотелось пойти с ними на дело? Не хотелось участвовать?

– Я и так участвую, – Лили улыбнулась. Она выглядела молодой, хорошенькой, довольной – жизнью женщиной. – Участвую тем, что нахожусь здесь. Я знаю, что Макс войдет в эту вот дверь, что у него будет тот самый взгляд. Взгляд, говорящий о том, что он сделал именно то, что хотел. И ему захочется рассказать мне обо всем, поделиться со мной. Я буду нужна ему, чтобы сказать, какой он сильный и умный.

– И это все? – хотя Роксана и любила их обоих, слова Лили поразили и испугали ее. – Значит, ты просто резонатор для максова эго?

Улыбка на лице Лили угасла. Свет в ее глазах померк.

– Я здесь на своем месте, Роксана. За все те годы, что я живу с Максом, он ни разу не использовал меня, ни разу не обидел. Для тебя это, может быть, ничего не значит, а для меня этого более чем достаточно. Он мягкий, добрый, он дает мне все, что я только захочу.

– Прости меня, мне очень жаль, – и ей действительно стало жаль в тот момент, когда она потянулась к Лили, чтобы взять ее за руку. Жаль, что именно она обидела Лили. Жаль, что ее непокорная душа не желала ни с чем мириться. – Просто мне противно от того, что меня не взяли, вот я и сболтнула лишнее.

– Ой, сладкая моя, ну не можем же мы мыслить одинаково, чувствовать одинаково, быть одинаковыми. Ты… – Лили наклонилась и взяла лицо Роксаны в свои ладони, – ты дочь своего отца.

– Наверно, он хотел иметь сына.

Пальцы Лили напряглись. – Не думай об этом.

– Люк пошел с ним, – ее самолюбие явно дало трещину, и сейчас из этой трещины сочилась досада, – а я сижу здесь, баклуши бью.

– Рокси, ведь тебе еще только семнадцать.

– В таком случае я ненавижу тот факт, что мне семнадцать, – Роксана вновь вскочила, легкий шелк взметнулся за ней, когда она прошагала к окну и резким движением открыла его. Она вдыхала воздух, будто пила воду. – Ненавижу все эти ожидания, все эти разговоры о том, что все еще впереди.

– Понимаю тебя, – на губах Лили промелькнула улыбка. Она внимательно посмотрела на Роксану и на глаза ее навернулись слезы. До чего же она прекрасна, подумала Лили. Как многого ей хочется. Как хочется быть отчаянным, когда тебе семнадцать. Как прекрасно и как ужасно оказаться на том острие бритвы, которое называется женской зрелостью. – Могу дать тебе совет, хотя, может быть, это не совсем то, что ты хотела бы от меня услышать.