«А ведь всегда утверждали, что дурные традиции более живучи, чем добрые, – подумал он. – Чепуха все это. Само добро более жизнестойко, нежели зло. Стоит лишь добру объединиться, ему никакие темные силы не страшны. Поднялись всем миром против пьянства и одолеют его. А манера пить соки за здоровье хоть и со скрипом, но приживается».

Обо всем этом он и сказал в коротком тосте, когда поздравлял командира с первым генеральским чипом.

Может быть, отдохнете, товарищ Главный маршал? – предложил ему командир соединения после обеда. – В домике все приготовлено.

Ладно, – согласился маршал, – пожалуй, и в самом деле можно немного передохнуть.

«Там тихо, – подумал он, зная, что этот гостевой коттеджик стоит в лесу на отшибе. – Посижу да поработаю над тем материалом».

Собираясь в командировку, Главком не успел познакомиться с текстом беседы, которую провел с ним давнишний его знакомец писатель Скуратов. Собеседник просил прочитать то, что он написал со слов маршала, побыстрее. Ждут, дескать, в журнале. Вот Главком и взял рукопись в дорогу.

В гостевом домике он расположился за письменным столом, стоящим у окна. Сюда не давали проникнуть июльскому солнцу голубые канадские ели – их посадили лет двадцать назад, и деревья давно уже поднялись над крышей.

Его беседа с писателем начиналась с разговора о формировании личности маршала.

Маршал внимательно прочитал страницы, посвященные его детству и юности, тому времени, когда он был сельским учителем на Харьковщине, службе в РабочеКрестьянской Красной Армии. Потом бронетанковое учи лище, академия… Он закончил ее в сорок первом и 5 мая был на приеме в Кремле, слышал, как Сталин говорил о том, что воина с гитлеровской Германией неизбежна и большим счастьем будет, если удастся отсрочить хоть ненадолго.

И долгие четыре года войны, да и всю остальную жизнь, вплоть до нынешнего дня, маршал не мог постичь парадоксальность удивительного психологического феномена. Не укладывалось у него это в сознании. Ведь он сам слышал, как Сталин призывал выпускников военных академий быть готовыми к ближайшему и неминуемому нападению Германии и в то же время отвергал просьбы некоторых командующих приграничными округами разрешить им заблаговременно выдвинуть войска на оборонительные рубежи вблизи западной границы, привести их и боевую готовность.

«Мы победили, – подумал Главком. – Но та дорогая цена, которую заплатили за эту победу, требует еще и еще раз обращаться к начальному периоду войны, передать наследникам вечный ратный завет: держите порох сухим! Но вечный ли? Неужели человечество никогда не сумеет создать на планете мир без оружия?»

А писатель спрашивал его о первых днях войны, которую маршал встретил на Черной речке, под Ленинградом.

– Первые дни войны запомнились мне, как и всем ветеранам, на всю жизнь. За неделю до 22 июня в Ленинградском округе началось окружное командно-штабное учение. Утром 21 июня учение внезапно прервалось, и все разъехались к местам постоянной дислокации. В субботу я вернулся в гарнизон. Старшие командиры жили в городе, в штабе находился один. Ночью – тревожный звонок из округа: «На границе неспокойно. Возможны конфликты». А танки все стоят в парках. Принимай, думаю про себя, решение, старший лейтенант!

И приказываю на свой страх и риск готовить танки.

Чувство предосторожности?.. – тихо спросил писатель.

Оно никогда не должно оставлять ни маршала, ни солдата.

Навсегда запомнил он эти первые недели и месяцы войны. Великие Луки, Дно, Новгород, Чудово, Лодва, волховские рубежи. Потом Калининский фронт…

– Мои коллеги – литераторы, – сказал тогда Скуратов, – которые писали и пишут о современной армии, нередко жалуются на трудности освещения темы. Писать о войне нелегко – знаю по собственному опыту. Но в боевых действиях характеры чаще всего проявляются сразу же, в первом бою. Писать об армии мирного времени труднее. На мой взгляд, потому, что писателю, живущему вне армейской действительности, недостает информации о ней. Скажем, хорошо известно, что основой художественного произведения является конфликт. Но может ли присутствовать, например, в романе о современной армии острый конфликт?! Все-таки армия – это строгий регламент уставных положений, сознательная, но железная дисциплина, высокий уровень товарищества, воинского братства…

«Советский солдат – не раб устава, – прочитал сейчас свой ответ маршал. – Его воспитание должно идти таким образом, чтобы приказ командира солдат воспринимал как необходимость: «Так надо!» Разве эта, одна из самых главных, но и самых трудных задач воинского воспитания – не интереснейшая тема для современной литературы?! К тому же и конфликтов в армии достаточно. И серьезных. Есть у нас и перестраховщики, и карьеристы, и нарушители требований тех же уставов…»

Они помолчали.

Порой бывает так, что сама армия неохотно знакомит общество с тем, что внутри ее происходит, – снова заговорил писатель. – Особенно с негативными явлениями, они ведь тоже есть?

Подлинный демократизм общества заключен в широкой гласности по поводу того, что в этом обществе происходит. Армия же – только часть общества. Его особая, со специальной целью защиты государства созданная, но все-таки только часть… И поэтому, на мой взгляд, законы общества – это и законы, которые должна исповедовать армия. Хотя, конечно, без уставов и требования их строгого исполнения у нас, в армии, не обойтись.

Еще один, так сказать, литературно-теоретический вопрос, – продолжил Скуратов. – Некоторых авторов, пишущих о войне, редакторы упрекают за показ непомерной, дескать, жестокости при описании боевых эпизодов, натурализм в изображении самого тяжелого испытания в жизни нашего народа. Мне лично представляется это неправильным. Я бы даже сказал – кощунственным. Ведь ни один писатель не может написать о войне страшнее, чем она есть на самом деле.

– Воистину так! Приходится только пожимать плечами, когда читаешь о «красивой», эдакой театральной смерти героя, не можешь дочитать иную книжку о войне – ее страницы прямо-таки склеились от патоки умилительного, сюсюкающего тона, каким автор решил рассказать о жестоких событиях, которые пережили фронтовики. А кто-то не пережил…

Понимаю, мне могут возразить: у искусства свои законы. Это так. Но без правды нет настоящего искусства.

Если мы будем показывать нашему солдату войну как приключение, как увлекательную игру, он будет морально не готов вступить в настоящее сражение. Нет! Пусть видит пот и кровь, пусть знает, что война – не только мгновенный подвиг. Это еще и каждодневный архитяжелый труд, это потеря товарищей, с которыми ты делил место в землянке, кусок хлеба, щепоть махорки. Это разоренное врагом жилище твоих родителей, разрушенные города, трупы женщин и детей. Словом, страшное, жестокое явление. Ни одному здравомыслящему человеку но хочется, чтобы такое пришлось увидеть и пережить вновь. «Война не игрушка, – говорил Ленин, – война – неслыханная вещь, война стоит миллионов жертв…»

Хорошо зная о том, что безумцы не перевелись в мире, наши ракетчики всегда находятся в постоянной высокой боевой готовности. Солдат, воспитанный на правильном восприятии прошлой войны, скорее и осознаннее примет требования уставов и командиров. Он поймет, что в войне выживает и побеждает наиболее идейно закаленный, профессионально подготовленный, организованный человек. Это именно и есть то, чего мы добиваемся…

Остались последние страницы беседы, в которых писатель связывал духовность современной армии с художественной литературой, а маршал рассказывал о лучших людях Ракетных войск стратегического назначения.

«Теперь надо просмотреть завершающие фразы», – подумал маршал.

«Когда я думаю о предмете нашей беседы, – говорил Главнокомандующий, – то всегда вспоминаю слова Виссариона Григорьевича Белинского: «… Литература есть сознание народа». У нас с вами разные средства, но цель одна – возвысить общество до идеала, которого истинно заслуживает человечество. Вы, писатели, решаете нравственные и эстетические проблемы. Мы, воины, обеспечиваем нашему пароду мирное, в звездных алмазах небо.