Отец сидящей с ним рядом супруги Елены. Ещё хороший человек, умелый полководец, честный, не алчный. Но всего этого мало, чтобы быть императором. Человеку, стремящемуся захватить трон силой, таких положительных сторон характера даже не нужно. Зачем добродетели деспоту или диктатору? Но Лакапин под это мерку не подходил. Константин вспоминал о Лакапине другое. Он вознесён на пьедестал великого доместика не случайно. Он был блестящим адмиралом флота. Он командовал армиями и всюду показывал себя с лучшей стороны. Он любим воинами, может быть, народом. А почему бы не любить человека, который принёс мир в державу, предотвратив войну с Болгарией? А какие они разные люди. Багрянородный и Лакапин! Первый рвался в Адрианополь, чтобы удовлетворить честолюбие, написать миф о деде Василии. Второй же помчался туда, чтобы предотвратить пожар войны и сделать это даже, может быть, ценой своей жизни. И получалось, что законный наследник трона во всём проигрывал Лакапину, подспудно вынашивающему мечту о троне, претенденту на него.

«И как же теперь быть? - зашёл в тупик Багрянородный. - Кого спросить, с кем посоветоваться?» И Константин посмотрел на Елену молящим взглядом.

- Как ты на всё это смотришь, пресветлая? Кому из нас двоих - мне или Лакапину - быть императором? Может быть, и впрямь уступить место твоему отцу, ибо он достойнее меня?

- Не гневи Бога, Багрянородный. Не думаю, чтобы великий доместик счёл себя выше, чем он есть. Конечно, быть кесарем из ста вельмож разве что один откажется, убогий умом и честолюбием. Ты спроси великого доместика сам, погляди в глаза. Ты проницателен и увидишь в них всю правду.

- Утром мы так и поступим. Мы поговорим с глазу на глаз. Знай, моя пресветлая, что я о себе думаю. Мне никогда не быть государственным мужем. Меня влечёт история, сочинительство. И я молю Бога об одном - о том, чтобы твой батюшка был честным и добросовестным соправителем. Я готов поделить с ним трон. И ты меня не суди за подобную уступчивость. Вот проживём с тобой жизнь, и ты узнаешь, какой я на самом деле.

- Божественный, ты меня пугаешь. Ты говоришь, как незрелый отрок. Встань над собой выше. Ты император от Бога, и я знаю, что ты сильный и мужественный.

- Спасибо, преславная. Дай я тебя обниму, и нам пора на супружеское ложе.

Елена прижалась к Багрянородному и замерла. В ней пробуждалась любящая женщина. И где-то в глубине души она призналась себе и согласилась с тем, что сказал о своей личности Багрянородный. Да, он может уступить полтрона её отцу, если тот не потребует большего. «А ведь так и будет. Они на всю жизнь останутся друзьями», - мелькнуло у Елены нечто провидческое. Но завершила она свои умные размышления весьма просто: «Поживём - увидим».

У Романа Лакапина в этот вечер и ночь тоже немало времени ушло на размышления. Он был очень недоволен тем, что какой-то негодяй громовым голосом воскликнул: «Даёшь императора Лакапина!» Это полоснуло его словно ножом по сердцу. Он обозвал того негодяя провокатором и теперь думал о том, как бы не дать какими-то неосторожными словами и действиями повода Багрянородному судить его за посягательство на трон. Он хотел оставаться предельно честным служителем императора. Вместе с тем он сознавал свою силу и способность привести Византию к процветанию, совершить благополучные войны, расширить пределы державы. И он был уверен, что с такими блестящими полководцами, как Иоанн Куркуй и молодой Варда Фока, ему по силам расширить империю до рек Тигра и Евфрата, чтобы там не было непрерывных кровопролитных стычек, не разорялись города и селения южных провинций. Он хотел, чтобы Багрянородный отдал себя без помех нужному сочинительству, писанию истории Византии и других стран. А по-иному, если он будет править империей и урывками прикасаться к любимому делу, у него ничего не получится: останется он посредственным правителем и ещё более посредственным сочинителем. Всё это понимая, Лакапин решил не предпринимать каких-либо действий, чтобы подменить императора.

И получалось так, что к утреннему разговору с императором Лакапин вовсе не был готов. Он не находил слов, чтобы отмести от себя злостный выкрик, не знал, как выразить своё стремление служить империи бескорыстно. И выходило так, что у него не было желания встречаться с императором и затевать с ним разговор, чреватый непредсказуемыми последствиями. В конце концов Лакапин решил ни в чём не оправдываться, во всём согласиться с юным императором, полагаясь на его лесть.

И произошло так, что встреча, состоявшаяся перед утренней трапезой, была самой короткой, какие у них раньше случались. Сказали они друг другу всего по несколько малозначащих слов и сошлись на предложении Лакапина привлечь «третейского судью».

- Божественный, послушай меня. Как обручим Марию и Петра да проводим их, так поедем к твоей матушке. Пусть она и решит за нас, как нам стоять в этом мире: бок о бок или по-иному.

Константин благодарно улыбнулся, тронул Лакапина за руку и сказал:

- Ты хорошо придумал. - И тихо добавил: - Мы оба соскучились по Зое-августе.

За утренней трапезой Роман Лакапин сел рядом с царевичем Петром.

- Как спалось, наследник престола? Или ночь без сна прошла? - спросил Лакапин Петра.

- О, я умею спать, когда близко ревут быки, - улыбнулся тот.

- Это славно. Я же ночью думал о том, что у нас с Болгарией сегодня памятный день. Мы заложим первый камень в храм нашего мира и содружества. Так ли я говорю, царевич Пётр?

- Я бы не сидел здесь, если бы всё было по-иному. Однако не могу понять, почему и сегодня нет за столом невесты?

- Ты скоро её увидишь.

Когда закончилась трапеза, все стали собираться во Влахернский храм на обручение Петра и Марии. И в это время мать Марии, Раиса, привела дочь в зал. Она увидела многих вельмож и смутилась. А к ней уже подходил царевич Пётр. Вот они уже рядом, можно достать друг друга рукой. Перед Петром, опустив голову, стояла юная девушка, рослая, но тонкая, как хворостинка. Черные локоны упали ей на лицо. У Петра не было слов, чтобы дать о себе знать. Но она видела его туловище, ноги и, поняв, кто перед нею, подняла лицо. У Петра перехватило дух. Перед ним был ангел с большими карими глазами, затенёнными ресницами, с тонким прямым носом и манящими, чуть припухшими алыми губами. Мария улыбнулась.

- Здравствуй, царевич Пётр. Я тебя помню.

- Здравствуй, пресветлая Мария. Я приехал за тобой, - обрёл дар речи царевич. - Ты готова идти в храм на обручение?

Мария посмотрела на мать, та кивнула головой, и девушка ответила:

- Я готова.

Пришёл час, и все направились во Влахернский храм. Он был близко, дошли до него пешком. Император с Еленой выступали впереди, за ними - Мария и Раиса, взявшись за руки. Следом шли Пётр с Лакапином и Христофором.

Священник Григорий уже побывал в храме, и там по его просьбе всё приготовили для обряда обручения. Хор пел псалмы, горели свечи, пахло ладаном. Будущие жених и невеста предстали перед епископом и священниками. Обряд начали с причащения. Петру и Марии поднесли хлеб и вино. Громко звучала молитва, читаемая епископом. В ней говорилось о непостижимости тайны превращения хлеба и вина в тело и кровь Христову.

Наблюдавший за таинством причащения Багрянородный думал в эти мгновения о том же, о чём говорил Петру Лакапин. Он видел, как в эти минуты вершится исторический акт, и его должно было записать в хроники, чтобы потомки могли сказать, что в этот день и час благодаря обручению царевича Петра и Марии было положено начало миру между Византией и Болгарией на долгие полвека.

Той порой священники принесли на блюде обручальные кольца, и одно из них воцарилось на тонком пальце Марии, другое - на крепкой руке Петра. Хор увенчал помолвку. Все вздохнули свободно. Помолвленные, отныне жених и невеста, смотрели друг на друга счастливыми глазами. Деловой нравом логофет дрома Таврион сказал за торжественным трапезным столом: