— И потому он снова, как только появилась возможность, занялся этим, — закончила Джейми, пододвигая к нему чашечку дымящегося кофе. Форрестер кивнул.

— Никто так не приветствовал создание управления разведки, как ваш отец, — продолжал он свой рассказ: — В эпоху «холодной войны» он то и дело мотался в Россию — под видом бизнесмена, разумеется.

— Разумеется, — отрешенно повторила Джейми.

— Когда в шестьдесят первом началась заваруха на Кубе, его отправили в Гавану следить за Фиделем Кастро и этими ракетами, которые русские доставляли на остров.

— А сейчас? — спросила Джейми.

Форрестер надолго замолчал, потом, кинув на нее осторожный взгляд, произнес:

— Ваш отец — специалист по борьбе с терроризмом.

— Но что это значит?

— Какое-то время он работал инструктором, натаскивал контртеррористов для специальных подразделений США и Великобритании, — ответил Форрестер, отпивая маленькими глотками густой ароматный кофе. — А сейчас он находится в специальном лагере террористов в Ливии. Но он невероятно засекречен.

— Ливия! — воскликнула Джейми потрясенно.

Он кивнул.

— Линд уже там довольно давно.

— Но зачем вся эта ложь? — допытывалась Джейми. — Почему даже вы сказали мне, что он изменник? Почему все меня старались уверить в том, что он предал родину?

— Чтобы обеспечить его безопасность, — коротко сказал Форрестер.

— Он в Ливии, — сказала Джейми Николасу, когда они ночью лежали в постели. — Первый раз его послали туда в шестьдесят девятом, когда ЦРУ поддержало переворот Каддафи. А чтобы внедрить его в ливийскую спецслужбу, представили дело так, будто он изменник.

Николас облегченно вздохнул и теснее прижался к ней.

— Ну вот, теперь ты все знаешь, — сказал он радостно. — Твой отец жив, как ты и думала все это время. Он не изменял родине, он никакой не двойной агент. — Он поцеловал ее. — Теперь мы наконец можем покончить со всем этим безумием и заняться устройством нашей собственной жизни?

Ее удивлению не было предела:

— Теперь? Меньше чем когда-либо!

— Но ты же получила ответы на все свои вопросы, — осторожно начал он, слишком хорошо понимая, к чему она ведет, и страшась этого. — Ты знаешь, что он не совершал ни одного из тех ужасных преступлений, которые ему приписывают, но знаешь и то, что не имеешь права рассказывать об этом никому на свете. Так чего ты еще хочешь?

— Мне нужно увидеться с ним.

— Он в Ливии, Джейми. Не забывай, там американцами закусывают.

— И все же нам надо повидаться.

Рассердившись, он постучал себя по лбу.

— Нет, я не допускаю, что ты можешь всерьез об этом думать!

— Очень даже могу, — возразила она.

— Ну нельзя ехать в Ливию разыскивать отца, — доказывал он. — При его-то работе!

— Нет. Можно!

Даже в темноте он увидел знакомый яростный блеск в ее темно-зеленых глазах. И понял, что она и в самом деле собирается ехать в Ливию.

И знал, что без колебаний отправится вместе с ней.

Вашингтон

Гарри Уорнер завтракал у себя дома в Джорджтауне, когда зазвонил телефон. Его жена Мирна, сняв трубку, произнесла несколько слов и, передав трубку мужу, немедленно вышла.

Уорнер прижал трубку к уху.

— Алло!

— Это я.

— Проклятье, ведь я приказывал не звонить домой! — грозно рявкнул Уорнер.

— Дело очень важное.

Уорнер перевел дыхание:

— Ну что там еще?

— Форрестер перебежал нам дорогу.

— Что?! — Уорнер даже вскочил с кресла.

— Сегодня утром он навестил дочку Линда.

— Он что-нибудь ей рассказал?

— А как ты думаешь? — Повисло молчание, прерванное с другого конца провода: — Хорошо, что я предусмотрел этот ход и наставил у них в квартире «жучков».

Спина у Уорнера нервно напряглась.

— Теперь ходи за ними, как приклеенный.

— А я что делаю, как ты думаешь?

Но Уорнер пропустил это замечание мимо ушей.

— Не выпускай их из виду.

— А что делать с Форрестером?

— О Форрестере не беспокойся, — сердито бросил Уорнер. — Я сам о нем позабочусь.

— Ты думаешь, Джейми Линд способна на такую глупость, чтобы отправиться в Ливию?

— С нее станется.

— В шестьдесят девятом году ЦРУ поддерживало Каддафи, когда он задумал свергнуть короля Идриса Первого, старого и довольно больного, да к тому же отличавшегося антиамериканскими настроениями, — рассказывал Джейми Форрестер. — Самому Каддафи было тогда двадцать семь лет, за ним стояло около шести десятков офицеров из ливийского Корпуса связи, всем им тогда еще не было тридцати. При поддержке Соединенных Штатов заговорщики без труда заняли Триполи и Бенгази, овладели королевским дворцом и захватили военные склады и узлы связи. Опять же с помощью ЦРУ Каддафи заставил более семи тысяч солдат перейти на свою сторону.

— И мой отец помог ему прийти к власти? — спросила задумчиво Джейми.

Немного поколебавшись, он кивнул.

— Да. У него, правда, были некоторые сомнения насчет Каддафи, но приказ есть приказ!

— А теперь ему приходится подрывать эту власть. — Джейми одернула абрикосовый свитер, который был на ней; нервно выпрямила спину, но на ее лице не дрогнул ни один мускул. И голос оставался совершенно ровным.

— Из Триполи он уехал после того, как Каддафи удалось подавить попытку нового переворота и удержать власть в своих руках. Какое-то время он оставался в Сирии. Мы — то есть я хочу сказать «Компания», начали расследовать их террористическую деятельность. С тех пор ваш отец и занялся контртерроризмом.

— Почему он никогда больше не возвращался домой? — спросила Джейми. — Почему он даже не попытался хотя бы дать мне знать о себе?

— Не мог. Это было небезопасно — и для него, и для вас, — объяснил Форрестер. — Вспомните, ведь он считался изменником родины, то есть человеком, которому заказан путь домой. И если бы эта легенда лопнула, вы оба попали бы в большую беду.

Джейми сморгнула непрошенные слезинки.

— А когда же он вернулся в Ливию? — спросила она дрогнувшим голосом.

Форрестер что-то подсчитывал в уме.

— Из Ливии он уехал вскоре после переворота Каддафи. Этот маньяк с самого начала доставлял одни только хлопоты. «Компания» здорово села в лужу, поставив на этого подонка, у него оказались куда более антизападнические настроения, чем у старого короля. К тому же терроризм у него был в крови.

— Он что, религиозный фанатик? — спросила Джейми, вспоминая, что ей доводилось читать об этом.

— Можно сказать и так, — согласился он. — Полиция, действуя по его личному приказанию, принялась наводить порядки, требуя строжайшего выполнения шариата. Молодых женщин отлавливали на улицах больших городов, если их юбки оказывались короче положенной длины, и мазали им ноги красной несмывающейся краской. Но полицейским, сказать по правде, больше нравилось хватать преступниц за коленки, чем блюсти строгую мораль.

Помолчав, он со вздохом продолжал:

— Разумеется, строгости касались не только женщин. Мужчинам нельзя было носить длинные волосы или слишком узкие брюки. Но и этого ему было мало — в стране стали подозрительно относиться к европейцам, и когда в семидесятом году твоему отцу пришлось вернуться в Триполи, он выкрасил волосы в черный цвет, чтобы не привлекать к себе внимания. С его пышной рыже-каштановой шевелюрой он чересчур выделялся среди арабов.

Джейми с трудом представляла своего отца черноволосым.

— С тех пор его голова побелела, — сказал Форрестер, как будто подслушав ее мысли.

— При такой жизни в этом нет ничего удивительного, — заметила Джейми.

— Единорога всегда нагружали работой сверх головы. Ваш отец был в группе специалистов, которые занимались ливийскими террористическими базами вообще и самим Каддафи в частности. — Он наконец допил кофе. — Когда стало очевидным, что «бешеная собака с Ближнего Востока» представляет серьезную угрозу, было решено держать его под постоянным наблюдением. СУПА повели свою игру чрезвычайно осторожно. В семидесятом году Государственный департамент отказал в выдаче экспортных лицензий двум американским компаниям на поставку в Ливию атомных реакторов и топлива, что разъярило Каддафи еще больше.