Он минуту пристально смотрел на нее, как будто хотел что-то сказать, но затем передумал. Приподнявшись, он отпрянул назад, голова его коснулась треугольника пушистых золотистых волос внизу ее живота. Мягко разведя ее ноги, он опустил лицо между ее бедер; тело Фрэн начало неистово извиваться. Он подхватил руками ее ягодицы и поддерживал их на весу, пока ласкал ее языком, доведя до потрясающего оргазма. Он вновь приподнялся над нею и вошел в нее с удивившей ее силой. Она постанывала и вскрикивала под его быстрыми, мощными толчками. Кончив, он уткнул лицо ей в шею. «Фрэнни, — пробормотал он прерывистым шепотом, — о, Фрэнни…»

Фрэн поглаживала его волосы, глядя в потолок. Он был добр к ней, нежен и страстен, он был потрясающим любовником. Он говорил и делал то, что нужно, ее друзья считали, что она нашла идеального мужа. И все же…

Фрэн заплакала…

Фрэн установила мольберт на травянистом холме, откуда открывался чудесный вид на залив. Она очень давно не бралась за кисть, но сейчас ей хотелось отвести душу, выплеснуть свои чувства на холст, вновь попытаться выразить то, что, казалось ей, не видел никто другой. Фрэн воскресила в памяти спокойные, мерцающие воды залива, она решила написать морской пейзаж. Спокойный… мирный… тихий. Так несхожий с бурей, которая бушевала у нее в душе.

Она держала в руке кисть и задумчиво смотрела на полотно. Наконец принялась писать, вкладывая в живопись все свои мысли, все чувства. Фрэн надеялась, что, выплеснув свой гнев и негодование на холст, как часто делают художники-мужчины, она успокоится. Она убеждала себя, что мысли ее неразумны и бессмысленны, но была не в состоянии избавиться от мучительных чувств.

Фрэн не могла вспомнить точно, когда она впервые почувствовала себя несчастной; она лишь знала, что однажды утром она проснулась с твердым убеждением, что Джим вовсе не жертва своего бизнеса, а что он нарочно использует работу, чтобы как можно больше времени проводить вне дома. Она стала подозревать, что он разлюбил ее, что он потерял к ней всякий интерес сразу после женитьбы. Когда она была уже не в силах мучиться своими подозрениями в одиночку, она поделилась ими с Кейт, но та лишь высмеяла ее подозрения как вздорные и безосновательные и посоветовала обратиться к психиатру. Поначалу Фрэн была обескуражена советом сестры. Зачем ей психиатр — она же не сумасшедшая! Она всего лишь несчастна… несчастна, потому что ее мужа почти никогда нет дома, потому что она не может родить ребенка. Любая женщина в ее положении, думала она возмущенно, чувствовала бы то же самое.

Она попыталась дознаться у отца, что тот думает об отношении к ней Джима, об их браке. Но отец, как и прежде, уверял ее, что все дело в работе, что муж, конечно, проводил бы с ней больше времени, если бы мог… Отец был просто без ума от Джима, он видел в нем сына, которого у него никогда не было, сына, которому он передаст семейный бизнес. Колби считал, что все страхи дочери возникли на пустом месте и рассеятся, как только у нее появится ребенок. Но как раз об этом ему и твердила она, что больше всего на свете ей хочется иметь детей, но для этого нужно, чтобы Джим не мотался по всему миру постоянно, потому что в таком случае ее шансы забеременеть сводятся к нулю.

Думая теперь только об одном, она подсчитывала, что Джим не только ни разу не был в годовщину их свадьбы, но он лишь однажды провел с ней Рождество. О, разумеется, она получала богатые подарки ко дню рождения — один раз из Парижа, дважды из Лондона, а в последний раз из Рима, но никогда они не ужинали при свечах, отмечая годовщину свадьбы или день рождения, никогда не были вместе в спальне хотя бы в один из столь знаменательных дней. Он всего лишь звонил ей — из отеля или аэропорта.

— Сколько вам лет, миссис Линд? — спросил доктор, послушав сердце и легкие Фрэн.

— Двадцать восемь. — Как знать, екнуло у нее сердце, может, на это раз действительно что-то серьезное? Через неделю исполнялось шесть лет как они поженились, и Джим впервые должен был быть в этот день дома. Она так об этом мечтала, так готовилась к романтическому празднеству вдвоем… Она бы просто не выдержала сейчас, если бы что-то и впрямь случилось. Она готова была примириться со всем, отбросить все свои подозрения, если бы только…

— Давление слегка повышено, — сообщил доктор, снимая с ее предплечья манжету, — но ничего страшного нет. Что же вас все-таки беспокоит?

Фрэн поколебалась какое-то мгновение. Она начала было говорить, что и сама толком не знает, но тут поняла, что он говорит о физическом недомогании.

— Я просто очень устала. Мне так трудно вставать по утрам, — пожаловалась она обескураженно.

— Вы чувствуете себя хуже вечером или утром? — продолжал расспрашивать доктор, делая пометки в ее медицинской карте.

— Утром хуже всего.

Он пощупал ее шею, железки, лимфатические узлы.

— Когда у вас в последний раз были месячные? — спросил он, берясь за офтальмоскоп и принимаясь за ее глаза.

— Кажется, шестого марта, — чуть поколебавшись, ответила Фрэн.

— Никаких нарушений цикла?

Она пожала плечами.

— Мой муж говорит, что по мне можно проверять Гринвич, — резко ответила она, припоминая, как разъярился Джим, когда, приехав, обнаружил, что любовь придется отложить на целую неделю.

— Ясно, — доктор записал еще что-то. — Скажите, а нет у вас в семье каких-нибудь наследственных болезней?

— Я не знаю — а что вы имеете в виду?

— Болезни сердца.

Фрэн подумала:

— У моего отца был сердечный приступ — после ангины, как сказал доктор, — два года назад. Его даже положили тогда в больницу, — припомнила она. — Но с тех пор он все время находится под наблюдением, и я не помню, чтобы его беспокоило сердце.

— А в семье вашего мужа?

Фрэн смутилась и, помедлив, призналась:

— Честно говоря, я так мало знаю о его семье. Он никогда не рассказывает о ней. Я видела лишь единственного его родственника — дядю Гарри, но он был всего однажды, на нашем венчании.

— Понятно, — доктор опять принялся писать что-то в карте.

— Вы болели корью, миссис Линд?

— Да.

— В каком возрасте?

— Мне было лет девять.

— А свинкой?

— Нет.

— А коклюшем?

— Тоже нет.

— Вас оперировали когда-нибудь?

— Нет… ах да. Мне вырезали аппендицит, когда мне было лет двенадцать или тринадцать — точно не помню.

— Были какие-нибудь осложнения?

— Не помню.

— А еще какие-нибудь заболевания?

— Да нет, кажется, больше ничего серьезного.

— Ясно. — Он опять записал что-то. — Думаю, вам надо сдать кое-какие анализы.

— Анализы? — занервничала Фрэн.

— Успокойтесь, миссис Линд, — сказал он. — Уверяю вас, вам совершенно не о чем беспокоиться. Обычные анализы — их все сдают время от времени, вот и вы сделаете анализы крови и мочи. Мне просто нужно кое-что уточнить.

Фрэн кивнула.

— Но что со мной, доктор Эллерман? — обеспокоенно допытывалась она. — То есть я хочу знать, какие у вас подозрения? Я уверена, вы чего-то недоговариваете…

Доктор терпеливо улыбался.

— Я предпочитаю не строить никаких догадок, пока не получу результатов анализов, — пояснил он. — Но могу вас заверить — у вас нет ничего серьезного.

— А когда вы будете знать точно?

Он выписал ей рецепт.

— Позвоните мне в четверг во второй половине дня, анализы должны быть готовы. А пока — вот, возьмите рецепт и принимайте эти таблетки, если почувствуете недомогание. Они помогут.

— Так в четверг?

— Да, если я получу их раньше, я сам вам позвоню, даю слово.

Фрэн ехала домой вдоль залива. Даже после визита к доктору Эллерману она не почувствовала облегчения. Почему он так и не сказал ей, что он подозревает? Она пришла в ярость, как будто у нее и без того мало огорчений!

Она притормозила у аптеки и протянула в окошечко рецепт. Бенедиктин. Название показалось ей страшно знакомым, и она постаралась припомнить, где она его раньше слышала. На всякий случай она купила не только таблетки — вдруг они не помогут, но и флакон желудочной микстуры. Вспомнив, что дома нет аспирина, она взяла знакомую ей упаковку, подошла к кассе, расплатилась и вдруг на другой стороне улицы заметила кафе-мороженое. Повинуясь какому-то безотчетному порыву, Фрэн решила побаловать себя мороженым, ощутить на зубах его прохладу и сладость. Бросив лекарства в машину, она перешла через улицу и вошла в кафе.