Главной проблемой стало выживание. Далеко не все пережили первую зиму 1922/23 года. После первоначальной неразберихи, нищеты и смерти беженцы постепенно приспосабливались к новым условиям, находили собственные способы выжить перед лицом враждебности, которую местные жители питали к ним, считая чужаками. Греческий историк Георгос Маврогордатос считает, что положение беженца в условиях греческого послевоенного общества определяли три параметра: экономическое отчуждение, ухудшение социальной мобильности, утрата социального статуса и связанные с ней сегрегация и дискриминация.
Поначалу жизнь носила непредсказуемый характер. Улицы Афин обрели новый вид и звучание, когда на них появились оборванцы в азиатской одежде. Они волочили тележки, пытались продать какие-то ошметки, говорили на режущим слух афинянина диалекте греческого языка или вовсе не говорили по-гречески, потому что многие беженцы-христиане были туркоязычными. Моргентау рассказывает, что те десятки тысяч, которым повезло меньше, расположились на голых склонах холмов вокруг Афин, открытых холодным ветрам приближающейся зимы. Они ютились в палатках, соединенных между собой холщовыми мешками, или в хижинах, устроенных из пятигаллонных керосиновых бочек. Обувь делали из старых автомобильных покрышек, посуду — из консервных банок.
Греческая община Малой Азии разделилась надвое: следы одних потерялись навсегда, а другие старались объединиться со своими товарищами на земле Греции. Старый дворец на площади Конституции превратился в управление по делам беженцев и центр раздачи хлеба. Там вывешивались списки имен потерянных родственников. Лидеры сообществ беженцев договорились с греческими властями, министерством сельского хозяйства и министерством социального обеспечения о предоставлении нуждающимся палаток, домов, хозяйственных принадлежностей, а впоследствии — школ и церквей. Они стремились организовать общины из семей образованных, работящих переселенцев.
Благодаря гуманитарной помощи Лиги Наций, городские беженцы постепенно обзаводились постоянным жильем. Большинство не смогли найти или построить себе дом, и правительство строило целые районы между Пиреем и Афинами и повсюду, где только удавалось организовать строительство. Так появились кварталы Коккиния, Кесариани, Новая Иония, Новая Смирна, Виронас. Дома были рассчитаны на одну-две семьи, удобства были минимальны, но позволяли жить сносно. Слово «новый» в названии района обычно предшествует названию города или деревни, из которой бежали жители этого района. Наряду с этими большими поселениями, уже ставшими частью больших Афин, по всей Аттике от Анависсо и Фокеи на побережье возле Суния до Рафины и Элевсина разбросаны мелкие поселки, где обосновались беженцы из Каппадокии и Вифинии.
Только спустя много лет после окончания Второй мировой войны кварталы беженцев подключили к городской канализации. Сорванные с насиженных мест, брошенные, выросшие в атмосфере неприятия и враждебности, беженцы выработали свои правила выживания, культивируя и своей среде память о прежнем доме в Малой Азии, сохраняя отличия от греков, среди которых они теперь живут.
Они продолжают осознавать себя беженцами, «просфигес», жителями Малой Азии. Гордясь своим особым статусом изгнанников, они обустраивают свои дома, окапывают фундамент во избежание потопа в период осенних дождей, поддерживают чистоту на улицах, белят стены, выращивают в жестянках цветы — все как на Кикладских островах. В годы депрессии жизнь была очень тяжела, но мужчины работали на заводах Пирея, продавцами на улицах или строителями, молодые женщины — на фабриках и в швейных мастерских, в качестве прислуги.
Идентичность и перемены.
Иерания и Кесариани
В начале 1970-х годов, через 50 лет после катастрофы н Малой Азии, молодой антрополог из Оксфорда Рене Хиршон приехала в Иеранию, являвшуюся частью района Коккиния, возле Пирея. Там она жила и общалась с семьями беженцев. Она обнаружила, что сообщества сохранили свою индивидуальность и не утратили национальное самосознание. Она описывает, как выглядит землячество беженцев:
В противоположность засилью бетонных коробок, кубов из мрамора и стекла, душащих город, здесь строят низкие домики с черепичными крышами и стенами, красят их светлой краской с оттенками голубого, охры, зеленого и розового. У ворот и стен цветут жасмин и жимолость. На деревянных балконах выстроились горшки с геранью и сладким базиликом. Улицы чистые, тротуары размечены свежими белыми линиями.
По утрам хозяйки возвращаются из местной пекарни, нагруженные свежим хлебом, развешивают во двоpaх постиранное белье, проветривают простыни на веревках, натянутых между фонарными столбами. По будним дням все внезапно оживает, когда женщины с мусорными ведрами бегут к тележке мусорщика, который важно шествует по главной улице, позванивая в колокольчик. Проходя по улице ближе к вечеру, можно полюбоваться на людей, которые сидят на тротуаре с чашечками кофе, беседуя друг с другом и прерывая рассказ, чтобы обменяться приветствиями.
Вскоре Хиршон обнаружила, что такое положительное первоначальное впечатление от этих чистеньких, ярких жилищ и дружеской атмосферы вскоре сменяют некоторые вопросы. Натянутые между столбами простыни и дети, играющие на улицах, — признаки высокой плотности населения. Оказывается, большая часть домов разделена между несколькими семьями, и им трудно найти взаимопонимание в условиях конфликта поколений. Дороги разбиты транспортом. Резкий запах и шум насоса обнаруживают, что домашняя выгребная яма обслуживается частным ассенизатором. Однако дружелюбие и гостеприимство жителей искренни, а это признаки сплоченности и гордых людей, сумевших адаптироваться и сохранивших память, свои национальные особенности, — сумевших создать свою жизнь заново.
Сегодня различия не так заметны, экономический прогресс стирает разницу между кварталами. Из бывших кварталов беженцев наиболее привлекателен район Кесариани, расположенный в десяти минутах езды на автобусе от авеню Василиссис Софиас. Магазины здесь рассчитаны на уровень доходов среднего и рабочего класса. В районе преобладает рабочий колорит, как можно заключить из газет, вывешенных в витринах киосков, по политическим надписям и плакатам. Но среди булочных, овощных и бакалейных лавок, лавочек с безделушками и дешевых магазинов мелькают вывески банков и магазинов модной дамской одежды. С 1920-х годов осталось только несколько одноэтажных домов беженцев, затесавшихся среди пяти- и шестиэтажных многоквартирных зданий. Вокруг площади Анагенисис (Возрождения), главной площади района, оставлены самые красивые, двухэтажные дома. Большинство из них превратились в кафе или рыбные рестораны. Уходящая вдаль главная улица залита ярким солнцем, она теряется в нежной дымке и сливается с серо-голубым голым склоном горы.
Если несколько минут идти от автобусной остановки в гору, можно увидеть большое кладбище с рядами белых, ухоженных мраморных надгробий среди сосен. К некоторым из них прикреплены фотографии. Здесь нет такого скульптурного великолепия, как на Первом кладбище, но оно хранит память людей, родители и деды которых были оторваны от своих корней. Когда я был там в последний раз, на солнышке, возле входа, лежали три рыжих собаки. У дверей похоронной конторы виднелось объявление местной администрации: «Захоронение на три года. Связывайтесь с инспектором заблаговременно, до истечения этого срока». На кладбище тихо, только повсюду видны обычные атрибуты: дамы в черном и мужчины в костюмах над могилами родственников зажигают лампады, обновляют цветы, кладбищенские работники пропалывают траву под кипарисами и чинят поврежденные могилы. Через каждые несколько ярдов здесь поставлены колонки, чтобы можно было полить цветы и тропинки в жаркие летние месяцы. Через дорогу, у монастыря Святого Иоанна Богослова, вдоль длинного газона, усаженного соснами, стоят ряды ульев.
