— Они… под… — с трудом выговорила Жервеза.
Тринитэ напряглась, как кошка перед прыжком:
— Под чем?
Жервеза забилась в судорогах. Ее лицо исказилось, зубы застучали. Потом она оцепенела. Спустя несколько мгновений Жервеза с трудом вдохнула воздух.
— Под чем, мама? — спросил Сильвен, едва сдерживая слезы.
Голос Жервезы был еле слышен:
— Они… в Аркадии.
— В какой Аркадии, мама? Пожалуйста, скажи, что это за место?
— В Аркадии… с Габриэллой…
Сильвен вздрогнул:
— С Габриэллой? Но где она?
Охваченный паникой, он не выдержал и встряхнул мать за плечи. Голова Жервезы откинулась назад.
Глаза ее остекленели. Изо рта вытекла тонкая струйка крови.
Затем Сильвен почувствовал, как тело матери внезапно отяжелело в его руках, словно под бременем тайн, которые она уносила с собой в могилу.
Понедельник, 20 мая, 4.15
Сильвен долго сидел неподвижно, глядя в пустоту.
«Всего в течение нескольких часов его мир рухнул, — думала Тринитэ, не решаясь вывести его из оцепенения. — Только что он потерял мать… а незадолго до того сам убил два десятка человек…»
Девочка не знала, что думать о происшедшем, и в конце концов отказалась от поиска объяснений. Но неразрешимые вопросы причиняли ей почти физическую боль — как сильные порывы ледяного ветра, бушующего над новым, незнакомым Парижем.
«Почему он не двигается? Почему так упорно смотрит на луну? Какой инстинкт в нем пробудился?»
Они сидели на песчаной дорожке возле галереи, в нескольких метрах от кромки воды.
Недалеко, в полузатопленном розарии, дремали крокодилы.
На поверхности воды кое-где виднелись какие-то обломки, которые Тринитэ не могла распознать.
Наконец, не выдержав, она осторожно спросила Сильвена:
— С вами все в прядке?
Не отвечая, он медленно повернулся к ней. Дыхание у него было прерывистым, движения — вялыми и неловкими, как у человека, который в жаркий день уснул на солнцепеке и никак не может прийти в себя.
Затем, так же неуверенно, он произнес одно-единственное слово. Это было имя.
— Габриэлла…
Тринитэ вздрогнула — голос его был совершенно неузнаваемым, словно шел из глубокой пещеры.
Немного поколебавшись, она наконец спросила:
— Как по-вашему, что все это значит? И что это за Аркадия? Ваша мать и раньше упоминала о каких-то аркадийцах…
Сильвен, не отвечая, тряхнул головой. Взгляд его по-прежнему был мутным.
Потом он достал из кармана мобильник, который отключил еще вчера.
— Вряд ли сейчас работает связь, — заметила Тринитэ.
— Нет, работает…
Сильвен нахмурился и стал сосредоточенно нажимать клавиши.
Ни домашний, ни мобильный телефон Габриэллы не отвечал. Вдруг раздался звуковой сигнал: пришло голосовое сообщение.
— Послание от Габриэллы!..
Звук ее голоса был для него как нож в сердце.
— Сильвен, ангел мой… Сегодня воскресенье…
— Вчера… — пробормотал он машинально.
— Я… я ухожу… далеко… слишком далеко, чтобы меня найти… но для тебя есть только одно средство спастись. Нет иного выхода, кроме…
В динамике послышался треск.
— … но знай, что делаю я это только потому, что ты всегда был для меня единственным… моим ангелом… ангелом-хранителем…
Снова треск.
Затем, прерывистым голосом, едва сдерживая рыдания, Габриэлла произнесла:
— Я спускаюсь в Аркадию… Только Любен смог бы…
Короткий гудок — и голос Габриэллы оборвался.
Понедельник, 20 мая, 4.35
— Любен.
Сильвен снова и снова повторял это имя, словно робот, запрограммированный на самые простые функции.
Кроме этого двусложного слова, он, казалось, больше ничего не может выговорить.
Тринитэ видела его застывший взгляд — Сильвен смотрел прямо перед собой, не моргая. Судя по всему, он совершенно забыл о ее присутствии. Он решительным шагом двигался вперед, и на его лице не отражалось никаких чувств.
«О чем он думает?» — спрашивала себя Тринитэ, но, не решаясь заговорить, лишь торопливо шагала рядом с ним по аллеям Ботанического сада. Почва под ногами становилась все более влажной и вязкой.
И вот они оказались у восточной стены, тянущейся вдоль улицы Бюффона. Вода здесь доходила Тринитэ до пояса. Девочка стучала зубами от холода. К тому же дул ледяной ветер, словно неожиданно явившийся с Северного полюса в эту теплую весеннюю ночь.
Однако Сильвен, обычно чувствительный к таким вещам, сейчас не обращал на них никакого внимания.
— Любен, Любен… — повторял он без всякой ненависти.
Тринитэ понимала, что послание Габриэллы привело в действие некий механизм в его мозгу и что сейчас они идут к хижине старого смотрителя. Но Сильвен выглядел таким странно-спокойным, почти безучастным…
«Как так можно?..» — думала Тринитэ, все сильнее замерзая и с трудом двигаясь за Сильвеном, который медленно шел по колено в ледяной воде. Она помнила, что всего каких-то полчаса назад, когда он стоял на коленях перед телом матери, он казался живым воплощением отчаяния.
«А как я отреагировала бы на смерть своих родителей?..»
Ее родители… Они хоть знают, что творится в Париже? Могли бы они вообразить, что их дочь ввязалась в смертельно опасное предприятие и в результате оказалась в какой-то параллельной реальности? Могли бы они заподозрить, что рискуют потерять и второго своего ребенка?
«Но может быть, скоро вся планета погибнет, затопленная водой», — подумала Тринитэ, и эта мысль, вопреки всякой логике, немного ее утешила — по крайней мере, будет не так одиноко… А что, если уже сейчас большинство жителей Земли точно так же бредут в ледяной воде, которая все прибывает?.. Может быть, и австралийские города — Сидней, Канберра, Мельбурн — уже скрылись под водой?.. В этом была бы некая справедливость…»
Но нет, скорее всего, родители, беззаботные, как всегда, сидят на веранде отеля, потягивая дайкири или мохито… Ради Антуана они, конечно, вернулись бы. Но Тринитэ придется выпутываться самой…
— А не случится ли чего с малышкой во время наводнения?
— О, не беспокойся, она ведь так изобретательна!.. Она что-нибудь придумает, наш маленький гений…
Снова, в который раз, — так просто и так несправедливо!
Но несмотря даже на такое отношение, Тринитэ сейчас ужасно недоставало родителей…
Она и представить себе не могла, что когда-нибудь ей так захочется увидеть родителей, обнять их, спрятать лицо на груди у матери, почувствовать надежные руки отца… Несмотря на безответственность родителей, равнодушие, отсутствие нежности, несправедливость их чувств по отношению к ней… Она нуждалась не столько в них, сколько в их физическом, телесном присутствии. Это была инстинктивная потребность, такая же, как у Сильвена, который так же безотчетно следовал побуждениям своего тела, своей интуиции.
Он по-прежнему шел впереди, с такой легкостью, словно ему не приходилось преодолевать толщу воды.
Он не обращал никакого внимания на людей — беженцев? грабителей? — наблюдавших за ними со скамеек и стен и явно опасавшихся воды.
— Видишь этих двоих, в воде?
— Кажется, какой-то парень с ребенком…
— Да, точно… с девчонкой.
— Смотри, а теперь они лезут на стену!
Им и в самом деле пришлось это сделать — не было времени дойти до незатопленного участка у главных ворот. О том, чтобы пройти через площадь Валубер, нечего было и мечтать. Вода там уже поднялась на пять метров, и наверняка в ней было полно акул, мурен, касаток и других подводных монстров…
Когда Сильвен и Тринитэ, поднявшись на стену, взглянули сверху на узкую улицу Бюффона, они увидели, что это, по сути, река.
Тринитэ замерла.
«Нет… я не смогу…»
Услышав донесшийся снизу шумный плеск, она вздрогнула и чуть не потеряла равновесие.
— Прыгай! — позвал ее снизу Сильвен, который стоял по пояс в воде.
— Я… я не могу… — пробормотала она, чувствуя, как сильно кружится голова.
