— Разве нельзя было оставить двух обезьян или хотя бы одну? — прибавил ее супруг.
Любен, казалось, исчерпал свои аргументы. Вот уже три часа ему приходилось, стоя у пустой клетки белых обезьян, выслушивать одни и те же вопросы, говорить в ответ одни и те же фразы, сохранять на лице одно и то же страдальческое выражение.
За десять минут до открытия, после краткого совещания с сотрудниками музея, Жервеза обратилась к нему:
— Любен, у нас сегодня небольшие изменения, связанные с белыми обезьянами…
Старший смотритель, ожидавший этого сообщения, изобразил удивление. Это оказалось нетрудно, потому что измученное лицо Жервезы его действительно поразило.
— Вчера они как-то странно себя вели… — проговорил он несмело.
— Странно?
— Они еле передвигались… как будто все одновременно чем-то заболели…
«Пробный камень» оказался тяжеловат, но Любен продолжал сохранять невозмутимость, тогда как остальные смотрители встревоженно заговорили:
— Белые обезьяны заболели?..
Жервеза была довольна: пока все шло по плану.
— Я отвезла их к ветеринару.
Новый взрыв удивления:
— Всех?! Прямо среди ночи?
— А что, если они заразили других животных?
Любен ничего не отвечал. Ему очень не нравилась эта двойная игра («Я знаю, что ты мне лжешь, — но ты не знаешь, что я знаю…»), и он старался не смотреть на Жервезу, думая о том, что, в сущности, выдумка насчет болезни не так уж и глупа. Учитывая обветшалость всех зданий и сооружений на территории музея, включавшей Ботанический сад и зоопарк, — а здесь практически ничего не изменилось со времен Всемирной выставки 1889 года, — вспышка эпидемии среди животных не казалась чем-то невероятным. А ведь это была бы настоящая катастрофа!
Но ощущение катастрофы так или иначе появилось — Любен видел это в глазах посетителей. Он уже выбился из сил, объясняя им, почему белых обезьян сегодня не будет.
— Но мы ведь только ради них и пришли!..
Да, публику всегда привлекали эти очаровательные приматы. Некоторые посетители проводили здесь целый день; они смотрели на белых обезьян как на нечто прекрасное и в то же время успокаивающее, как сон или медитация, — возможно, на первозданного человека до грехопадения…
«До того, как появились войны и бомбы», — машинально подумал Любен, успокаивая очередное семейство посетителей:
— Приходите через пару дней, они будут на месте…
— Ма-а-а-м! Обезьян что, не-е-е-ет?
Тяжелее всего было смотреть на детей. Отчаяние, которое смотритель явственно читал в их глазах, ранило его в самое сердце. Он любил детей, их незамутненные души, открытые для воображаемых миров, еще свободные от тяжелых оков рационализма. Они напоминали ему Сильвена, каким тот был в детстве, — того ребенка, которого он некогда посвящал в тайны «скрытого Парижа» и который не далее как вчера вечером приходил к нему за советом…
По сути, Любен заменил ему отца. Что стало бы с Сильвеном, если бы он был воспитан одной только Жервезой? Она наверняка оградила бы его стальным барьером своих правил и причуд… Тогда как Любен открывал ему воображаемый мир, уводил в катакомбы неизведанного… Конечно, и Габриэлла сыграла тут свою роль. Но теперь она ушла…
Тут смотритель почувствовал, что кто-то тянет его за край куртки, и, глянув вниз, увидел маленького мальчика. Его бабушка оставалась стоять в стороне.
— Скажите, месье, они хотя бы не умерли? Обезьяны?
Любен непроизвольно переглянулся с пожилой дамой.
— Скажите, месье, они не умерли? — настойчиво повторил ребенок.
Любен через силу рассмеялся. Отчего, интересно, у мальчишки появилась такая мысль?
— Да нет, малыш, — ответил он, машинально снимая фуражку. — Они все прекрасно себя чувствуют!
Ребенок смотрел на него с жадным любопытством. Смотритель подумал, что мальчик чем-то напоминает Сильвена в детстве. Тот же внимательный взгляд, тот же огонь в глазах…
— Так где же они?
Любен опустился на колени перед ребенком. Из медвежьего рва донеслось глухое ворчание. Смотритель понимал, что, если он сейчас же не придумает что-нибудь достаточно убедительное, ребенок от него не отстанет. Он знал эту породу детей: упрямые и недоверчивые.
— На самом деле, — вполголоса произнес он, придумывая на ходу, — их спрятали! В надежном убежище.
— В убежище?
— Да. Это из-за террористов.
— Террористы хотели убить белых обезьян? — с ужасом спросил мальчик.
Еще одно семейство, стоявшее неподалеку, возле вольера ослов, как по команде, обернулось при этих словах.
«Этот мальчишка наделает мне хлопот!» — с тревогой подумал Любен и, сделав загадочную гримасу, ответил:
— Нет, но ты же наверняка знаешь, что эти обезьяны — они гораздо чувствительнее нас… и если, например, кто-нибудь распылит здесь отравляющий газ — они задохнутся в первую очередь…
Господи, что он несет?! Семейство, стоявшее возле вольера ослов, бросилось к Любену со словами:
— А что, были какие-то угрозы? Или предупреждения о бомбе?..
«Ну вот!.. И что теперь прикажете делать?»
Прежде чем Любен успел что-то ответить, семейная чета наперебой заговорила:
— Но если в Ботаническом саду так опасно, нужно его закрыть!
— Здесь ведь дети!
— Вы отдаете себе отчет, что подвергаете риску своих посетителей?
— Это просто преступление!
Старший смотритель зоопарка окончательно смутился. Теперь на него осуждающе смотрели уже целых двадцать пар глаз. Посетители наседали со всех сторон, воинственно выпячивая грудь. Многие с ужасом косились на клетки. Каждый из их обитателей теперь казался им участником какого-то общего заговора, направленного против них. Любен беспомощно переводил взгляд с одного посетителя на другого, читая в их глазах всевозможные катастрофические сценарии: бомба замедленного действия в клетке хищника? отравляющий газ в птичьем вольере? какое-то неизвестное смертоносное вещество, которое мгновенно превратит зоопарк со всеми его обитателями и посетителями в мини-Помпеи?.. И вообще, что это за старикашка в форме? Его давно пора отправить на пенсию!
Толпа напирала, во взглядах людей пылала ярость.
Любен чувствовал, что ему все труднее дышать.
Он пятился, отступал все дальше и дальше…
…пока не наткнулся на кого-то, стоящего у него за спиной.
— Какие-то проблемы, Любен?
Старый смотритель вздрогнул:
— М… мадам хранительница?..
Пятница, 17 мая, 8.10
— А… вернулась?
— Я никуда и не уходила.
— Ты уже час тут торчишь, в коридоре!
— Мне нужно видеть комиссара Паразиа.
— Тебе же сказали, что его сейчас нет.
— Ничего, я подожду…
Коп пожимает плечами и уходит. Он один из тех, кто был у меня прошлой ночью, вместе с Паразиа. Узнал он меня? Вряд ли, ему других забот хватает… Для него прошлая ночь, скорее всего, была очень долгой. В коридорах полицейской префектуры только и говорят, что о недавних похищениях детей. То и дело хлопают двери, из кабинетов доносятся возбужденные голоса, вырываются облака табачного дыма. Пахнет дешевым кофе и истертым линолеумом.
— Невероятно! — говорит женщина-коп с короткой стрижкой, в обтягивающих джинсах.
— Возможно, это связано… — пыхтит какой-то пузатый тип с огромной стопкой папок в руках.
— Теперь все возможно.
Изнутри здание на набережной Орфевр, 36, представляет собой странное сочетание ветхости и самых современных технологий. В приоткрытую дверь я замечаю новейшие модели компьютеров (Dell 428-С-66 с мониторами HD 555!), стоящие на столах, которые, кажется, сохранились здесь со времен Третьей республики!
Несмотря на одолевающее меня любопытство, я ни на секунду не забываю, что сейчас моя главная цель — встретиться с комиссаром Паразиа.
Не могу разобраться, что он за тип. Кажется, еще один из тех, кто считает меня ошибкой природы, цирковым уродцем, фриком, чье место в балагане, рядом с бородатой женщиной…
Может быть, он думает, что мне вообще не свойственны какие-либо человеческие чувства? Что я не испытываю ни малейшего сострадания, глядя на горе семейной пары, у которой украли ребенка?..
Однако у меня внутри все переворачивалось, когда я на них смотрела…
Конечно, вчера вечером Жан и Надя все еще оставались для меня просто персонажами фильма, вызывающими у меня скорее любопытство, чем сочувствие. Но после встречи в холле сегодня утром что-то изменилось. Теперь все, что я делаю, я делаю еще и для Нади. И я своего добьюсь!
Надо мной склоняется чей-то силуэт:
— Кажется, ты хотела меня видеть?..
Я поднимаю голову. На меня подозрительно смотрит комиссар Паразиа.
С видом примерной девочки я отвечаю:
— Да-да, месье комиссар, и мне кажется, я смогу вам помочь…