«Да, в самом деле, картина была впечатляющая», — думал Сильвен, который знал эти рассказы наизусть. Целых тридцать лет, от Людовика Шестнадцатого до Наполеона, каждый день с наступлением темноты эксгумированные трупы — свежие или давно истлевшие — грузились на повозки, затянутые черными полотнищами, и в сопровождении священников, поющих погребальные псалмы, перевозились с кладбищ в подземные хранилища останков — оссуарии. Там, в этих мрачных каменных лабиринтах, скелеты постепенно рассыпались, образуя жуткие пирамиды из черепов и берцовых костей, которые стали главной достопримечательностью парижских катакомб — это слово благодаря им и появилось. Вплоть до недавних терактов толпы туристов устремлялись к подземному спуску на площади Данфер-Рошро, чтобы попасть в «королевство мертвых»…

— Шесть миллионов трупов! — продолжал Любен. — Тридцать поколений парижан, сваленных вповалку! И среди них Лафонтен, Рабле, Робеспьер, Шарль Перро, Фуке, Кольбер, Рамо…

Любен медленно вращал перед глазами свой стакан в свете масляной лампы, словно это был бриллиант.

— Может быть, как раз из-за этого у моей «настойки на костях» такой неподражаемый вкус. Концентрированный интеллект. Гений в розлив…

Юмор старика становился черным. Сильвен подумал, что надо бы идти домой — завтра лекция.

— Сегодня в твою настойку, должно быть, попал прах висельника, — сказал он, усмехнувшись. — И кажется, мы уже много выпили…

Любен в самом деле утратил свою обычную веселость.

— Сильвен, тебе уже тридцать три года, мамочка не будет тебя ругать. Да и чья бы корова мычала… Наша патронесса и сама не дура выпить!

Сильвен вздохнул. Старик был неисправим. К тому же Сильвен собирался уходить вовсе не из-за того, что боялся получить от матери выговор, — он просто устал. Да и намеки на «алкоголизм» Жервезы были ему неприятны.

— Не мешай все в одну кучу, — сказал он. — У меня завтра лекция. — И после некоторого колебания уже серьезным тоном прибавил: — И потом, нет особого повода напиваться — обезьяны сбежали из зоопарка и сейчас, может быть, разоряют мечеть…

— И что ты собираешься делать? — с иронией спросил Любен, раздраженно хмурясь. — Пойти против мамочкиного запрета и сообщить в полицию?

— Ты ведь прекрасно знаешь, что вправить ей мозги ни одному из нас не под силу, — через некоторое время добавил он презрительным и одновременно жалким тоном.

Утратив все свое прежнее добродушие, он встал и направился к Сильвену с таким видом, словно им предстояло сражаться на дуэли. Выпив восемь стаканов своего «коктейля», старик пришел в мрачное расположение духа. Еще одно зрелище, которого Сильвен не любил. И впрямь пора уходить!

— Твоя мать собирается геройствовать в одиночку? — спросил он. — Вот и пусть одна выбирается из болота! Она привыкла считать, что все остальные ни на что не годны! А когда в Ботаническом саду и впрямь будет теракт, когда эти проклятые террористы и в самом деле взорвут Галерею эволюции, вот тогда она запаникует! Тогда пусть проклинает книгу Маркомира сколько влезет — будет уже поздно!..

Любен замолчал. Вид у него был смущенный, как у человека, который сболтнул лишнее. Но если лицо старика было красным от вина и смущения, то взгляд оставался прежним — яростным и решительным. Сейчас Любен пристально смотрел на мутное окно, сквозь которое едва просачивался лунный свет. Однако Сильвен чувствовал, что к гневу старика примешивается и кое-что другое. Беспокойство. Как будто исчезновение белых обезьян и странное поведение Жервезы его не столько удивили, сколько встревожили.

— Ты, кажется, боишься, — все же рискнул произнести Сильвен.

Несмотря на всю свою интуицию, он не мог заранее угадать, как Любен отреагирует.

— Ну и что? — сказал смотритель зоопарка, на этот раз без всякого возмущения. — Страх — проявление инстинкта самосохранения, так ведь? Ты не меньше меня знаешь о животных.

После этого, уже с немалым трудом, он смешал себе новую порцию «коктейля».

«Да, но ты-то не животное… совсем наоборот!» — подумал все более заинтригованный Сильвен, а вслух сказал:

— Мама, кстати, рассказывала о покушении на тебя…

Любен опустил голову, как провинившийся школьник.

Вчера за обедом Жервеза действительно рассказала сыну о недавнем событии, которое обсуждали все сотрудники зоопарка: Любен, гроза зверей, был атакован свиньей-пекари, которая его укусила. По выражению лица старика Сильвен понял, что это правда. Старший смотритель, проработавший в зоопарке пятьдесят лет, укушен какой-то паршивой южноамериканской свиньей!.. Да, еще бы не обидно…

Глядя в сторону, Любен притворно-небрежным тоном произнес:

— Жервеза тебе рассказала о пекари, да? Ну что ж, я ведь старею — ты в курсе? И животные это чувствуют. Они понимают, что мне недолго осталось… Вот и показывают норов…

Сильвен расхохотался:

— Ну не говори глупости! Всего полчала назад ты утверждал, что никогда не болеешь и вообще в отличной форме!

— Да, и что я вас всех переживу. Твоя мать мне все время это говорит.

— Ты на нее за что-то сердишься, да?

После недолгого молчания Любен обреченно махнул рукой:

— Стар я уже — мотать нервы по пустякам… Только весь этот бардак меня бесит!..

Подобные тирады Сильвен тоже знал наизусть, поэтому, не дожидаясь окончания, спросил:

— Ты все еще думаешь, что мать хочет видеть меня наследником своих владений? Ботанического сада, я имею в виду?

Любен одним глотком опустошил свой стакан и поморщился.

— Я только думаю, — ответил он, — что твоя мать всегда держала нас на расстоянии от многих вещей… Важных вещей.

Сильвен понимал, куда старик клонит. Это была еще одна из его «вечных тем» — наиболее скрытая сторона жизни Жервезы.

— Ты имеешь в виду ее клуб? Всех этих людей, с которыми она встречается раз в месяц в «Баскском трактире»? «Общество любителей карьеров»?

Любен кивнул. Потом, слегка пригнувшись и втянув голову в плечи, прошипел тоном заправского конспиратора:

— Она ведь, по сути, ничего тебе о нем не рассказывала?

Это была правда, и втайне Сильвен был уязвлен такой скрытностью матери. Он нехотя кивнул:

— Она обещала, что когда-нибудь «представит» меня членам ОЛК, — но каждый раз, когда я ей об этом напоминаю, она меняет тему разговора.

И в самом деле, вот уже много лет Жервеза каждую неделю посещала таинственные собрания ОЛК, замаскированные под обычные дружеские встречи за обедом.

Чем же занималось это общество? Сильвену так и не удалось ничего об этом узнать.

— Только не думай, что мы строим заговоры, стремясь захватить мировое господство! — обычно отшучивалась Жервеза, когда Сильвен пытался узнать подробности. — Мы всего лишь несколько пожилых любителей парижских подземелий…

— Но все-таки, мама, — настаивал Сильвен, который и сам провел в парижских подземельях много часов, вместе с Любеном и Габриэллой. — Ты же знаешь, что это и моя страсть! Почему бы тебе хоть раз не взять меня с собой на вашу встречу? Я ведь хорошо знаком с темой — как-никак, я ее преподаю!

Но на эту просьбу всегда следовал один и тот же ответ:

— Твое время еще придет, котенок.

Больше ничего…

ОЛК. Таинственное сокращение, о котором Сильвен в конце концов перестал думать — так мы изгоняем из своих мыслей воспоминания о детских унижениях, о не самых красивых поступках… Иногда он спрашивал себя: а существует ли на самом деле это общество? Или это лишь предлог, который Жервеза использует, чтобы скрыть встречи с любовником? Но насколько он знал, у нее не было никаких романов после смерти мужа, его отца.

Нет, все же ОЛК не могло быть полной выдумкой. Любен, осушив до дна очередной стакан, теперь обвинял этот «клуб» чуть ли не во всех бедствиях планеты!

— Не удивлюсь, если окажется, что именно они украли белых обезьян, — сказал он неожиданно.

При этих словах спящий на подушке кот поднял голову и недовольно уставился на собеседников.