— Пожалуй, я ее знаю. Это часом не та история, которую вчера принесла из деревни горничная — о привидении, размахивающем руками на крыше какого-то дома? Или, возможно, вот эта, которую я слышала от мальчишки-молочника — о бродяге, который стирал грязную, скорее всего испачканную в крови рубашку в ручье под мостом?

Я видела, как блеснули зубы мистера Джемисона, когда он улыбнулся.

— Ни первое, ни второе. Но Мэтью Гайст, как зовут извозчика, утверждает, что в субботу вечером, в половине десятого, некая леди с лицом, закрытым вуалью…

— Я так и знала, что без леди в вуали дело не обойдется…

— Так вот, некая леди с лицом, закрытым вуалью, — настаивал следователь, — села в его бричку и велела ехать в Саннисайд. Возле ворот она, однако, попросила остановиться, мотивировав просьбу желанием пройтись пешком, и извозчик высадил ее там. Скажите, мисс Иннес, не появлялась ли подобная гостья в Саннисайде?

— Не появлялась, — решительно ответила я.

— Сначала Гайст принял ее за одну из служанок: ведь в тот день к вам прибыло новое поступление прислуги. Но нежелание женщины подъехать к самому дому показалось извозчику странным. Во всяком случае теперь у нас имеются в наличии одна завуалированная леди и один таинственный посетитель, приходивший в Саннисайд в пятницу ночью. Итого есть два возможных действующих лица сей загадочной истории. Причем какова их роль во всем случившемся, ума не приложу.

— Да, все это непонятно, — согласилась я. — Хотя у меня есть одно возможное объяснение. Тропинка от клуба «Гринвуд» до деревни упирается в проселочную дорогу неподалеку от ворот в поместье, возле сторожки. Для женщины, желающей дойти до местного клуба незамеченной, это очень удобный путь. Клуб посещает много женщин.

Похоже, это предположение заставило следователя задуматься, ибо очень скоро он пожелал мне спокойной ночи и откланялся. Но меня саму предложенное объяснение далеко не удовлетворило. Однако для себя я твердо решила: если мои подозрения (а подозрения у меня имелись) справедливы, то я буду вести собственное расследование, о ходе которого мистер Джемисон узнает только то, что я сочту нужным ему сообщить.

Мы вернулись в особняк, и Гертруда, несколько пришедшая в себя после разговора с братом, уселась за письменный стол в гостиной писать письмо. Хэлси, окутанный клубами табачного дыма, бродил по восточному крылу — из рабочего кабинета в бильярдную, из бильярдной в гостиную и наоборот. Некоторое время спустя я присоединилась к нему в бильярдной и в очередной раз пересказала мальчику все подробности обнаружения тела.

В рабочем кабинете было темно. В бильярдной, где мы сидели, горело единственное бра — и разговор велся приглушенными голосами, как того требовали тема и час суток. Когда я рассказала о фигуре, которую мы с Лидди видели в окне кабинета, Хэлси неторопливо прошел в упомянутое помещение. Я последовала за ним.

Французское окно выделялось серым прямоугольником посреди черной стены, как и в ту ночь. В нескольких футах от него, в холле был найден труп Арнольда Армстронга. Холодок пробежал у меня по спине, и я положила руку на рукав Хэлси. Внезапно на верхних ступеньках винтовой лестницы раздались осторожные шаги. Сначала я решила, что мне послышалось, но поведение Хэлси показывало, что он тоже услышал посторонние звуки и теперь напряженно прислушивался. Шаги — медленные, размеренные и чрезвычайно осторожные — все приближались. Хэлси попытался отцепить мои пальцы от своего рукава, но я просто окаменела от ужаса.

Резкий шорох прижавшегося к изогнутым перилам тела свидетельствовал о том, что некто достиг основания лестницы и заметил два наших неподвижных силуэта в освещенном дверном проеме бильярдной комнаты. Тогда Хэлси наконец высвободился и шагнул вперед.

— Кто здесь? — требовательно спросил он и сделал несколько стремительных шагов по направлению к винтовой лестнице. Затем он приглушенно чертыхнулся. Раздался шум падающего тела, оглушительно хлопнула входная дверь — и воцарилась тишина. Кажется, я завизжала. Потом я сообразила включить свет и обнаружила белого от ярости Хэлси на полу; он пытался высвободиться из чего-то мягкого и пушистого. Мальчик разбил лоб о нижнюю ступеньку и являл собой довольно жуткое зрелище. Наконец он швырнул в меня загадочный белый предмет и, рывком открыв входную дверь, бросился в темноту.

На шум прибежала Гертруда, и теперь мы стояли, уставившись друг на друга, а между нами на полу лежало — что бы вы думали? — белое шелковое пуховое одеяло, красивое необычайно! Тонко благоухающее, отделанное лиловой каймой, оно казалось вещью, не имеющей с призраками абсолютно ничего общего.

— Кто-то… куда-то нес его? — спросила Гертруда.

— Да. Хэлси попытался остановить человека, но упал. Гертруда, это не мое одеяло. Я никогда не видела его.

Гертруда подняла одеяло и принялась рассматривать его, потом распахнула дверь на террасу. Футах в ста от дома виднелись две фигуры, которые медленно приближались к нам. Когда они вошли в полосу света, я узнала Хэлси и миссис Уотсон, домоправительницу.

Самое заурядное, на первый взгляд, событие обретает новое значение, если ему сопутствуют необычные обстоятельства. Почему бы миссис Уотсон было Не снести одеяло вниз по винтовой лестнице, если ей так этого хотелось? Но она понесла одеяло вниз в одиннадцать часов вечера, стараясь производить как можно меньше шума, и, будучи обнаруженной, швырнула одеяло в Хэлси и попыталась смыться (выражение мальчика, на мой взгляд, верное). Все вышеперечисленное указывало на значимость события.

Двое медленно шли через лужайку и поднимались по ступеням террасы. Хэлси спокойно говорил что-то, а миссис Уотсон слушала, опустив глаза. Насколько я могла судить, эта женщина отличалась чрезвычайно развитым чувством собственного достоинства, хотя Лидди наверняка придерживалась другого мнения на этот счет. Но сейчас лицо ее хранило совершенно загадочное выражение: несмотря на видимое смирение, домоправительница имела вид упрямый и вызывающий, хоть и несколько потрясенный.

— Миссис Уотсон, — сурово сказала я, — не будете ли вы столь любезны, чтобы объяснить сие довольно необычное происшествие?

— Я не нахожу его необычным, миссис Иннес. — Голос у нее был низкий и очень чистый. Сейчас в нем слышалась легкая дрожь. — Я несла одеяло Томасу. Он… он не очень хорошо чувствовал себя вечером. Я спускалась по винтовой лестнице, поскольку тропинка к сторожке проходит поблизости от восточного крыла. Когда… мистер Иннес закричал, а потом бросился на меня, я… я испугалась и швырнула в него одеяло.

Хэлси рассматривал в маленьком настенном зеркале рану на лбу. Она была неглубокой, но обильно кровоточила, и вид у мальчика был довольно жуткий.

— Томас болен? — спросил он через плечо. — Странно, мне показалось, я видел Томаса на улице, когда рванул за вами с террасы.

Я заметила, что мальчик уже перестал рассматривать себя и незаметно следит в зеркало за лицом домоправительницы.

— Это одно из одеял для слуг, миссис Уотсон? — спросила я, расправляя на свету роскошные шелковые складки.

— Все остальные закрыты в кладовой, — ответила она. Это походило на правду: я сняла дом без права пользования постельными принадлежностями хозяев.

— Если Томас болен, — сказал Хэлси, — его нужно навестить. Вам не стоит беспокоиться, миссис Уотсон. Я сам отнесу одеяло.

Домоправительница встрепенулась, словно собираясь запротестовать, но не нашла, что сказать. Она стояла со смертельно-бледным лицом, разглаживая складки на своем черном платье. Потом миссис Уотсон как будто что-то решила для себя.

— Прекрасно, мистер Иннес. Тогда идите. Я сделала все, что могла.

И домоправительница повернулась, поднялась по ступенькам лестницы, двигаясь медленно и с достоинством. Мы трое стояли в холле над лежащим на полу белым одеялом, растерянно переглядываясь.

— Ей-богу, — наконец нарушил молчание Хэлси. — Этот Саннисайд — сплошной кошмар. Складывается такое впечатление, словно мы заплатили деньги за удовольствие жить на этой фабрике по производству привидений и находимся в самой гуще событий, оставаясь здесь чужаками. Мы видим происходящее изнутри, но не являемся полноправными участниками событий.