Вдруг глаза Учителя открылись.

— Я ощущаю ваше сочувствие, мистер Куинн, — сказал он, устало потерев лоб. — И не допущу его. Вы теряете на жалость ваше время и энергию так же, как я потратил свои на гнев. Вы заметили, что я больше не сержусь? Пнуть станок — как это тривиально! Каким ничтожным это выглядит по отношению к вечности, не правда ли? Но именно таким образом я совершаю очищение. И сейчас я чист.

— Вы молодец, — похвалил Куинн. — А теперь мне хотелось бы увидеть сестру Благодеяние.

— Очень хорошо. Вы ее увидите. И раскаетесь в своих дурных мыслях и темных подозрениях. Только учтите: она пребывает в духовном заточении. Думаете, я ее к этому привел? Нет, она избрала этот путь по своему собственному зову. Она возносит к Небу свои обеты о самоотречении. По моему настоянию? Нет-нет, мистер Куинн, исключительно по собственному желанию. Ваш примитивный разум не в состоянии этого постичь.

— Он может попытаться.

— Нет, вы не поймете, что значит пребывать в духовном заточении. В этом состоянии нет никаких ощущений. Глаза не видят, уши не слышат, тело не чувствует. Если заточение полное, она вас даже не заметит.

— Ну, может быть, хоть краем глаза… если мы останемся с ней наедине…

— Разумеется. Я абсолютно уверен в преданности сестры Господу нашему.

Сестра Благодеяние пребывала в одиночестве в крохотной квадратной комнатке на первом этаже. Там не было никакой мебели, кроме простой деревянной скамьи, на которой она и сидела лицом к окну, освещенная лучами солнца. Пот, а возможно, и слезы прочертили полоски на ее лбу и щеках; на платье тоже виднелись влажные пятна. Когда Куинн произнес ее имя, она не ответила, но он заметил, как дрогнули ее веки и чуть дернулись поникшие плечи.

— Сестра Благодеяние, вы просили меня вернуться, и я вернулся.

Она повернулась и безмолвно посмотрела на него. И во взгляде ее Куинн прочитал страх, столь безмерный и всеобъемлющий, что с трудом удержался от крика: «Бросьте вы все и бегите из этого сумасшедшего дома, пока не рехнулись, как та старуха. Признайте, что Учитель ваш — шизофреник, мучающий вас своими страхами. И не кощунствует он лишь потому, что сам искренне верит в свои бредни. Но это делает его вдвойне опасным!»

Вместо этого он проникновенно спросил:

— Помните розовые домашние тапочки? Ну, те, меховые, о которых вы мне говорили? Я видел в Чикоте точно такие же. В витрине обувного магазина.

В ее объятом страхом взгляде промелькнуло что-то еще — какой-то слабый намек на интерес. Но он тут же исчез, и она равнодушно и монотонно проговорила:

— Я отреклась от мира и его мыслей. Я отреклась от тела и его слабостей. Я ищу утешения духа и спасения души.

— Хорошо хоть, что вы не шепелявите, — легкомысленным тоном заметил Куинн, изо всех сил стараясь заставить ее улыбнуться. — Между прочим, О'Гормана я не нашел. Он исчез пять с половиной лет тому назад. Его жена считает себя вдовой, и большинство горожан с ней солидарны. А вы что скажете?

— Живя без удобств, я найду утешение у Господа. Голодная, я получу наслаждение.

— Сами-то вы О'Гормана знали? Он был вашим другом?

— Ступая по жесткой земле босыми ногами, я выйду на спокойные золотые улицы Царствия Небесного.

— И там, может быть, встретите О'Гормана, — кивнул Куинн. — Он, судя по всему, был неплохим человеком. Ни единого недруга, зато хорошая жена и детишки. Жена в самом деле чудесная. Скверно, что ей уже столько лет приходится жить в неизвестности. Думаю, узнай она точно, что О'Горман не вернется, смогла бы начать жизнь сначала. Вы меня слушаете, сестра? Не притворяйтесь, вы прекрасно меня слышите. Ответьте только на один вопрос: О'Горман вернется назад?

— Отказываясь здесь от гордыни, я пребуду средь бесконечной красоты; находя смирение в поле, войду прямиком в грядущее, которое принадлежит Истинно Верующим. Аминь.

— Я возвращаюсь в Чикот, сестра. Не хотите послать весточку Марте О'Горман? Она того заслуживает. Сделайте это для нее, сестра, если можете. Вы ведь великодушная женщина.

— Я отреклась от мира и его мыслей. Я отреклась от тела и его слабостей. Живя без удобств…

— Сестра, выслушайте меня.

— …я найду утешение у Господа. Голодная, я получу наслаждение. Ступая по жесткой земле босыми ногами, я выйду на спокойные золотые улицы Царствия Небесного.

Куинн встал и тихо прикрыл за собой дверь. Сестра Благодеяние была столь же недосягаема, как и О'Горман.

Выйдя во внутренний двор, Куинн увидел ряд скамеек из неструганого дерева, расположенный вокруг каменной гробницы, живо напомнившей ему площадку для сушки кофе. Перед гробницей стоял Учитель, склонив голову и сложив на груди руки.

— Ну, мистер Куинн? — не оборачиваясь, спросил он. — Вы нашли сестру Благодеяние живой и в добром здравии?

— Живой.

— И вы все еще не удовлетворены?

— Нет, — покачал головой Куинн. — Мне хотелось бы побольше узнать об этом здании и людях, населяющих его; об их именах, роде занятий, о том, откуда они пришли.

— Бога ради, зачем это вам понадобилось?

— Попробую разобраться в деле О'Гормана.

— Мы с вами не знакомы, мистер Куинн, и у меня нет перед вами никаких обязательств. Тем не менее из чистого великодушия я скажу вам одну вещь. Имя «О'Горман» здесь неизвестно.

— Что же, сестра Благодеяние взяла его с потолка?

— Из сна, — спокойно пояснил Учитель. — Или, точнее, из того, что вы назвали бы сном. — Я — нет. Я думаю, что дух Патрика О'Гормана бродит в аду в поисках спасения. Он говорил с сестрой и просил у нее помощи, потому что ее имя — сестра Благодеяние Спасения. В противном случае он выбрал бы меня, потому что я — Учитель.

Куинн в изумлении воззрился на него: человек явно верил в то, что говорил. Спорить с ним было бесполезно, а может быть, и небезопасно.

— Почему вы решили, что О'Горман в аду? — поинтересовался он. — Все свидетельствует о том, что он вел образцовую жизнь. Вы, наверное, назвали бы ее праведной.

— Он не был Истинно Верующим. Теперь, конечно, он раскаивается и умоляет, чтобы ему предоставили еще один шанс. Он воззвал к сестре, когда она спала, и ее мозг принял его вибрации. Добрая сестра была и напугана, и озадачена; к тому же ей просто стало любопытно. Такое сочетание затуманило ей разум и заставило сделать глупость.

— Нанять меня.

— Совершенно верно, — в мимолетной улыбке Учителя промелькнула искорка жалости. — Как видите, мистер Куинн, вас попросили найти человека, дух коего блуждает в вечной адской пучине. Нелегкая задача — даже для такого дерзкого молодого человека, как вы. Согласны?

— Если я приму вашу версию, то придется согласиться.

— Но вы не принимаете?

— Пока нет.

— У вас есть версия получше, мистер Куинн?

— Думаю, сестра Благодеяние могла знать О'Гормана до того, как попала сюда.

— Вы заблуждаетесь, — спокойно сказал Учитель. — Сестра никогда даже не слышала этого имени, пока О'Горман не связался с ней из адских глубин, ища спасения. Мое сердце обливается кровью из-за этого бедного, жалкого негодяя, но что я могу сделать? Раскаяние пришло к нему слишком поздно, и он обречен вечно страдать из-за своего невежества и слепого потворства нечестивым желаниям. Остерегайтесь, мистер Куинн, остерегайтесь. То же может случиться и с вами, если вы не измените своего поведения, не откажетесь от мира, от своих мыслей, своего тела и его слабостей.

— Спасибо за совет, Учитель.

— Это не совет. Это предостережение. Откажитесь — и будете спасены. Испытаете раскаяние и наслаждение… Вы видите в матери Пуресе старую женщину с хрупким телом и больным разумом. Я же зрю в ней создание Божие, одну из Избранных.

— А заодно и одну из обобранных, — усмехнулся Куинн. — Кстати, сколько монет вам удалось вытянуть из нее на все это великолепие?

— Вам не удастся рассердить меня еще раз, мистер Куинн. Сожалею, что вы пытаетесь это сделать. Кстати, я вас еще не утомил беседой? Ответил на все ваши вопросы? Позволил увидеться с сестрой Благодеяние? Вы чем-то еще не удовлетворены? Поистине вы ненасытный человек.