— Как скажете.

— Вы… вы меня смутили. Слишком уж вы непредсказуемы.

— Все мы непредсказуемы, — вздохнул Куинн. — Даже тогда, когда какому-нибудь дураку не лень потратить время и силы, чтобы что-нибудь предсказать.

— Я бы хотела, чтобы вы… чтобы мы с вами перестали непрерывно… ну, пикироваться, что ли. Меня это выводит из себя. Не знаю, что думать.

— Ладно, только не спрашивайте Джорджа. Не думаю, чтобы он смог сейчас посоветовать что-нибудь стоящее. Это ему пришла в голову светлая идея сжечь письмо?

— Нет, мне. Он согласился, потому что считает его обычной мистификацией. Не принял всерьез — так, как я.

— Кто написал письмо, миссис О'Горман?

Некоторое время она безмолвствовала, невидящими глазами глядя в небо. Солнце приближалось к горизонту; его золотисто-красные лучи бросали на ее лицо теплый отблеск.

— Подписи не было, — проговорила она наконец. — Почерк я тоже не узнала. Но оно было от человека, который утверждает, что именно он убил моего мужа пять лет тому назад, в феврале.

Поняв, что малейшая неточность — и она разразится слезами, Куинн воздержался от комментариев.

— Письмо было местным? — как можно мягче спросил он.

— Нет. На конверте стоял штемпель Эванстоуна, Иллинойс.

— Что было в письме кроме того, о чем вы сказали?

— Он писал, что у него рак легких и он хотел бы перед смертью примириться с Богом, исповедуясь в грехах.

— Приводились какие-нибудь подробности убийства?

— Да.

— И причины?

— Да, — она медленно покачала головой и поморщилась, будто каждое движение причиняло ей боль. — Я не могу вам рассказать. Мне… стыдно.

— Однако вы не постыдились вызвать Джорджа Хейвуда и показать письмо ему.

— Мне нужен был его совет. Совет опытного человека. Мужчины.

— Джон Ронда — тоже человек с опытом. И тоже ваш добрый друг.

— А к тому же редактор газеты и неисправимый болтун, — мрачно добавила она. — Мистер Хейвуд не таков. В его молчании я могу быть уверена. К тому же была еще причина. Мистер Хейвуд знал моего мужа. Вот я и подумала: он смог бы дать оценку обвинению, выдвинутому в письме против него.

— Вы имеете в виду — против вашего мужа?

— Да. Там говорилось… Ужасная вещь… Конечно, я не верю. И ни одна женщина не смогла бы поверить такому о своем муже. И еще… — ее голос, который и так звучал не громче шепота, окончательно смолк.

— Что еще, миссис О'Горман?

— Бог знает, я не хотела. Но незадолго до смерти мужа я вдруг осознала, что над нашей жизнью стал сгущаться какой-то мрак. Пыталась вести себя, будто все, как обычно. Никак не могла себя заставить зажечь свет и рассеять эту темноту. Ну, а теперь пришло письмо, и свет зажегся независимо от моего желания, — она потерла глаза, будто пытаясь изгнать из сознания что-то, что его угнетало. — Я была в панике, потому и позвонила Джорджу Хейвуду. Теперь понимаю: это было ошибкой, но мне требовалось поговорить с кем-нибудь, кто знал Патрика. И непременно с мужчиной.

— Почему?

Ее губы вновь тронула слабая, горькая улыбка.

— Женщины слишком глупы. Даже самые умные из них. А может быть, именно они. Мистер Хейвуд появился очень скоро, но думаю, что к тому времени я была уже в истерике. А он, наоборот, вел себя совершенно спокойно, хотя я чувствовала, что внутри тоже очень взволнован.

— Что он сказал о письме?

— Сказал, что все это ерунда и после каждого громкого убийства в полицию приходят признания от всяких психов. Я и раньше об этом слышала, но в том письме чувствовалась какая-то жуткая реальность… Все детали были настолько правдоподобны… Если у того, кто его написал, действительно не в порядке психика, значит, болезнь никак не повлияла ни на его память, ни на способность выражать свои чувства.

— Так тоже бывает.

— Я даже подумала: может, Патрик жив и сам написал это письмо? Но потом поняла, что вряд ли. Стиль был совсем не его, да и почерк тоже. Патрик был левша и писал с сильным наклоном влево, а почерк в письме имел правый наклон да к тому же был таким неуклюжим… будто писал третьеклассник, а не взрослый человек. Адрес был неполный, просто: «Миссис Патрик О'Горман, Чикот, Калифорния». Не мог же муж, если это был бы он, забыть название улицы и номер собственного дома. Но самое главное — Патрик просто не смог бы выдвинуть против себя такие обвинения. И ни один человек не смог бы.

— Автор письма хорошо знал вашего мужа?

— Напротив, до той ночи он его никогда не видел. Он был просто бродягой, хотел заночевать у реки, на открытом воздухе. А потом, когда погода окончательно испортилась, решил двинуть в Бейкерсфилд. Добрался до дороги и стал ждать попутку. Патрик его подобрал, а потом… О, Господи, я просто не в силах поверить! Не могу!

Однако Куинн знал, что она верила и никакие слезы не смогли бы смыть эту веру. Марта плакала почти беззвучно, прикрыв ладонями лицо; слезы, просочившись между пальцев, скатывались в рукава ее жакета из грубой бумажной ткани.

— Миссис О'Горман, — сказал он. — Марта. Послушайте меня. Может быть, Хейвуд прав и это письмо — просто чья-то садистская шутка?

Она подняла голову и пристально посмотрела на него. Взгляд ее был, словно у несчастного и измученного ребенка.

— Не может быть, чтобы кто-нибудь так сильно меня ненавидел, — пролепетала она.

— Человек с извращенной психикой способен ненавидеть любого без малейшей причины. Каков был общий тон письма?

— Очень грустный и полный раскаяния. В нем чувствовался страх смерти. И ненависть. Но не против меня. Казалось, он сам чувствовал отвращение к тому, что сделал. Точнее — к тому, что Патрик заставил его сделать.

— Ваш муж пытался его совратить, да? Именно это вы боялись мне сказать?

— Да, — едва слышно выдохнула она.

— Потому вы и сожгли письмо, вместо того чтобы передать его властям?

— Я должна была его уничтожить. Ради спасения детей, меня самой… да и Патрика тоже. Можете вы это понять?

— Да, конечно.

— Пойдя в полицию, я ничего не выигрывала, а теряла все. Теперь главного доказательства больше не существует, но это моя личная утрата. Зато дети защищены и доброе имя Патрика осталось в неприкосновенности. Так пусть и будет. Даже если вы пойдете в полицию и передадите все, что я вам рассказала, они ничего не смогут сделать. Я буду отрицать каждое слово, и мистер Хейвуд тоже — он обещал. Такого письма никогда не существовало.

— Надеюсь, вы понимаете: сокрытие доказательств убийства — дело очень серьезное?

— С юридической точки зрения, я согласна, но это то, что сейчас беспокоит меня меньше всего. Смешно, я всегда была невероятно законопослушна, но теперь просто не могу обращать внимание на формальности. И если по моей вине не накажут убийцу, горевать из-за этого не стану. Слишком много невинных людей пострадают вместе с ним. Справедливость и закон не всегда совпадают… Или вы еще слишком молоды и смотрите на такие вещи сквозь розовые очки?

— Не так уж я и молод, — вздохнул Куинн. — И с розовыми очками давно распростился.

Она испытующе посмотрела на него; лицо ее было строгим и немного печальным.

— А мне кажется, не совсем.

— Может быть, вам виднее.

— Вам хотелось бы, чтобы я побежала в полицию?

— Да нет. Я только…

— Не спорьте, хотелось бы. Вы в самом деле верите, что, когда закон требует око за око — так оно и должно быть. Только в жизни не все задачи имеют столь однозначный ответ, как в математике. И, если возникнет необходимость, я не испугаюсь поклясться перед Верховным судом на Библии, что никакого письма, где говорилось бы о смерти моего мужа, никогда не получала.

— Вы уверены, что Джордж не побоится сделать то же самое?

— Да.

— Потому, что он вас любит?

— У вас, кажется, одни романы на уме, — холодно обронила она. — Надеюсь, со временем это пройдет. Нет, мистер Хейвуд не влюблен в меня. Просто мы одинаково расцениваем создавшуюся ситуацию. Было ли письмо жестоким розыгрышем, как считает он, или чистой правдой, как думаю я, мы оба согласились, что обнародовать его было бы гибельным. Потому я его и сожгла. Хотите знать, где? В печке на заднем дворе, а потом развеяла по ветру каждую частичку пепла. Теперь оно существует только в памяти человека, который его написал, мистера Хейвуда и в моей собственной.