Я назвала песика Барми (Дуралей) без особых раздумий — просто он казался мне немного дурашливым, шальным. Когда я привела его в дом, он забился под стол на кухне. Всякий раз, когда я проходила мимо, из-под стола доносилось рычание. Я не испытывала к нему ничего, кроме сострадания. В его поведении я не видела агрессивности — это был лишь чистый, беспримесный ужас. И я понимала: обращение, с которым столкнулась собака, вполне может ожесточить.
Я не включила Барми в свой эксперимент, но подумала, что эта собака дает мне превосходный шанс. До сих пор я работала только с теми, кто привык к хорошему отношению, а здесь я имела дело с псом, который видел, что люди могут быть жестоки. Барми позволял мне проверить систему, которую я с такой легкостью испытала на своих собаках. К тому же я надеялась, что сумею использовать эту возможность, чтобы помочь несчастному песику прийти в себя после пережитого.
К тому времени у меня сложилось своего рода золотое правило: я изучала то, что предписывает традиционное отношение к собаке, и делала все наоборот. Поэтому я преодолела желание броситься к Барми и осыпать его проявлениями любви и сочувствия. Он был настолько чувствительным и ранимым, что иногда было просто невозможно удержаться, чтобы не прижать его к себе и не начать баюкать. И все же я твердо решила, что не буду нарушать его личное пространство и оставлю его в покое. Так что он сидел под кухонным столом, поглядывая на меня оттуда. А я просто носилась по дому, как обычно.
Во всех книгах, которые мне пришлось прочитать, авторы сходились во мнении, что собаке достаточно 48 часов, чтобы сориентироваться в окружающей обстановке. Затем примерно две недели уходят на то, чтобы определить свое место в новом доме. Это можно сравнить с тем, как мы приходим на новое место работы: день-два уходит на то, чтобы обустроить рабочее место, а потом недели две — на то, чтобы освоиться в коллективе. Первые две недели я продолжала в том же духе и не трогала Барми, предоставив его самому себе. Если нужно было, я заговаривала с ним, но только очень ласковым голосом. Время от времени, заглядывая на кухню, а просто говорила: «Привет, мой хороший». Я заметила, как в ответ он неуверенно виляет хвостиком, как будто непроизвольно, «против собственного желания». Казалось, он хочет понять, чего от него ждут, но я снова оставляла его в покое.
Первое, на что я решилась — испробовать на нем свою методику при кормлении. Как раз в тот период я только экспериментировала, проверяя правильность своей теории, и было интересно проверить ее на песике. Это было тем более удобно, что я кормила его маленькими порциями по четыре раза в день, чтобы он скорее поправился. Бедняга наголодался и весил примерно на треть меньше, чем требует норма. Пес отреагировал мгновенно. Он сидел и смотрел на меня, навострив уши. Хвостик начинал повиливать, будто говоря: «Да-да, я все понял». Тогда я ставила его миску на пол и уходила. Проводив меня взглядом, он принимался за еду.
Он начал набирать вес, и постепенно, медленно, но верно его отпускало то дикое напряжение. Рычание прекратилось, песик начал высовывать нос на улицу, заглядывая в сад, пока я развешивала там белье после стирки. Иногда, видя, что я присела отдохнуть, он очень, очень осторожно приближался ко мне. Когда он подходил, я не дотрагивалась до него, не пыталась погладить, просто позволяла себя обнюхать. Песик все еще был невероятно пуглив. При виде поводка он буквально погибал — если тебя привязывают, ты теряешь свободу маневра и не можешь драться. Но я не собиралась ни к чему его принуждать, и поводок до поры исчез со сцены. Я придерживалась все того же принципа: не приставать к нему, дать возможность прийти в себя.
Прорыв произошел примерно через месяц. Я в саду играла с Сашей, бросая ей мяч. Дело было весной, Саша неслась за мячом, настигала его и приносила мне. Вдруг в саду появился Барми — в зубах он нес резиновое кольцо. Он явно решил к нам присоединиться. Барми увидел, что Саше уделяют внимание, увидел, что нам с ней весело, и появился с этим кольцом. Я попросила отдать кольцо, и он отдал его мне. Я подняла кольцо и бросила, а Барми ринулся вдогонку, схватил его и убежал в дом, где спрятался под кроватью.
Я поняла — он пытается предложить новые правила игры, и потому решила, что не побегу за ним. Мне хотелось, чтобы он начал играть по нашим правилам, так что я продолжала играть с Сашей. Разумеется, через несколько минут он вновь появился в саду. Барми отдал мне кольцо, я его швырнула, и пес опять за ним побежал. Но на сей раз он вернулся и подал мне кольцо. Я похвалила: «Хороший мальчик» — и повторила упражнение. Он снова принес кольцо и отдал его мне.
Каждая собака, как и каждый человек, учится в своем, присущем ей ритме. В данном случае речь шла о собаке ущербной, неразвитой, и я понимала, что процесс будет длительным. Но наконец у нас получилось. Теперь я знала, что песик приобрел некоторую уверенность в себе. Он понял, что здесь никто не собирается его обижать. Он почувствовал себя в безопасности, и я могла продолжить работу, выстраивая наши отношения.
Барми увидел, что я готова с ним играть, но только по своим правилам. Вот только теперь я начала подзывать его к себе. Я старалась не забывать одну важную вещь: собаки, как и люди, по природе эгоистичны. Может быть, это средство, способствующее выживанию, или просто так приятнее жить, но я знаю одно: мои собаки всегда руководствуются в жизни одним вопросом: «Зачем мне это нужно?» Мой подход поначалу основывался на идее стимулов и поощрений, которую я почерпнула из трудов Б. Ф. Скиннера, разработавшего метод оперантного обучения, но к тому времени я дополнила его пониманием отношений в волчьей стае. Я знала, что вожак — это не просто один из волков, пользующийся авторитетом в стае, это еще и наиболее авторитетный и опытный охотник. Следовательно, мне нужно было стать и тем, и другим. Поэтому, подзывая к себе Барми, я непременно держала в руке кусочек пищи. Это срабатывало хорошо, настолько хорошо, что я спустя некоторое время решилась его погладить. Помня, каким он был напряженным, когда только приехал, я понимала, что в данном случае это намного более важное событие, чем с другими собаками. Когда он ответил на ласку, я чуть не разревелась. «Сколько же времени это создание не видело теплого отношения», — думала я.
Именно в момент, когда я смогла погладить Барми, мне стало ясно, как далеко я продвинулась. Я заметила, что песик наклоняет голову, когда я собираюсь погладить его по шее. Я проводила какое-то время с другими собаками в питомнике и обращала внимание, что они точно так же наклоняли голову. Мои собаки так не делали, и мне было интересно: в чем тут дело, почему эта собака ведет себя таким образом? Когда я исследовала этот вопрос, то выяснила, что у большинства видов, включая человека, шея — самая уязвимая зона. Многим ли людям вы позволите дотронуться до головы и шеи? Только тем, кому вы доверяете. Когда у собак идет борьба, она может закончиться в момент, когда один из противников нависнет над шеей другого. Тогда-то я и вспомнила, что Монти Робертс говорил о чем-то подобном. Он объяснял: если животное вам доверяет, то вы можете дотрагиваться до самых уязвимых и оберегаемых частей его тела. В некотором смысле это — окончательное утверждение вашего лидерства. Теперь я поняла, какое доверие завоевала, насколько успешно мне удалось убедить собак, — и я являюсь лидером, которому они готовы доверить жизнь. То был момент истины.
Другие мои собаки, особенно Саша и Донна, многому меня научили. Но если говорить об осознании, о наращивании плоти на костяк идей, над которыми я работала, Барми стал самым лучшим моим учителем. Он научил меня не продвигаться дальше, пока он не проявляет доверия и не чувствует себя в безопасности и покое. В нем больше не было боли и страха, и он учился потому, что сам этого хотел, и потому, что доверял мне. Так он помог мне увидеть, что все элементы моего метода нужно применять одновременно. Существуют события, объединенные в систему, и собакам необходимо получать последовательную и логичную информацию, обусловленную этой системой отношений.
