Молодость — время неприятий и бунта. Период безмерного честолюбия, излишней раздражительности, диапазон чувств — от эйфории до отчаяния. Когда начинаешь ощущать на себе родимое пятно, нелегко, я думаю, обрести почву под ногами. Но молодость еще и поиск собственной тождественности. Ассимиляция же оставляла человека на распутье. Ведь не могло для детей пройти бесследно решение Юлии порвать с еврейской религией и обычаями. Не пережив до конца физическую утрату отца, им надлежало расстаться с его духовным присутствием. Вместе с исчезновением из дома предметов культа и ритуалов, вместе с отказом отмечать религиозные праздники и обряды, к которым был привязан, религиозные предписания и запреты, которых скрупулезно придерживался, он постепенно уходил из их жизни во второй раз.
Расставание с отцом было равносильно расставанию с Богом. Отброшена существовавшая от века система истин и норм, которые упорядочивали мир, создавали ощущение безопасности и придавали смысл жизни. Иудаизм не заменялся никакой другой религией. А в душе возникала пустота, которую надо было чем-то заполнить. Выработать собственную, светскую иерархию ценностей, свои ориентиры — бросить якорь лично себе. «Учтивость, трудолюбие, дисциплина, выдержка! Вот, к чему должны вы стремиться, если хотите стать людьми!» — с утра до вечера звучал голос Юлии на повышенных тонах. А по дому носилась тень отца Густава, нашептывая своим потомкам, что «не хлебом единым жив человек».
В душе этих пришельцев из другого мира, испытывавших тягу к польскому, должен был царить настоящий хаос. Надо было мобилизовать в себе всю свою энергию — наследие матери, чтобы обрести место в жизни, не утратив при этом внутренней культуры отца, его впечатлительности и хорошего воспитания. Двигаясь вперед, не расталкивать никого локтями и не наступать на пятки друг друга. Уметь гордиться своими достижениями, не путая гордость с высокомерием. Воевать с чувством униженности, не впадая в грубость. Не позволять горечи смениться ожесточением. Завоевывать расположение людей без услужливости и ханжества. Говоря в целом, выработать внутреннее согласие со своей судьбой, не опуская рук и сохраняя достоинство. Все это звучит безумно патетично. Но ведь в эту пору и к жизни относишься самым серьезным образом.
Теперь видно, как заметно влияли на формирование юных Горвицев непосредственные даты их рождения. Период становления старших четырех сестер — Флоры, Розы, Гизеллы, Генриетты — пришелся на восьмидесятые годы XIX века, когда еще царил идеал женщины — хранительницы домашнего очага. К действительности, в которую эти девушки входили, они относились со всем пылом юности, несмотря на то, что сама жизнь не всегда была к ним настроена дружески. Опору и укрытие от мира видели в доме: в традиционно понимаемой семье, супружестве, воспитании детей. И скрупулезно выполняли свои обязанности, а это давало искомое душевное равновесие. Им была свойственна хорошая психическая выносливость, которая и помогала переносить житейские невзгоды.
Детство и юность младших — Лютека, Макса и Камилки, пришлись на последнюю декаду века: среди молодежи стремительно распространялись революционные настроения. Это поколение не желало пассивно мириться с общественным и политическим гнетом. Включалось в любые виды борьбы и сопротивления. Макс еще гимназистом начал участвовать в нелегальных и конспиративных группах движения за независимость Польши, издавал рукописные газеты патриотического толка, читал, как и все молодые бунтари, запрещенную литературу: Маркса, Либкнехта, Бебеля, устраивал в доме на Крулевской тайные сходки «литературного кружка», посетители которого выступали либо со своими сочинениями, либо с польской патриотической поэзией. В этот кружок входил и его старший брат Лютек Сестер на эти встречи не допускали. Янина, будучи пансионеркой, провожала тоскливым взглядом проходящих через гостиную молодых людей, иногда ей даже удавалось подслушать, с каким волнением ее вечно подтрунивающий над всем брат декламирует Мицкевича и Словацкого.
По возрасту Янина занимала срединное положение. И мировоззренчески тоже. Значительно более эмансипированная, чем ее старшие сестры, она искала для своей деятельности и более широкого поля, нежели просто семья. Однако у нее не было, как у этой молодежи, желания бунтовать или вести идеологическую пропаганду. Но и жить только для себя она тоже не хотела. Огромную роль в формировании ее личности сыграла школа. Она пробудила в ней не только голод на знания, но вложила в нее свойственную той эпохе систему нравственных принципов, которым она неукоснительно следовала до конца своих дней. Первый из них говорил, что по-настоящему удачной может быть только творческая жизнь. В самом постулате содержалось требование активности, восприимчивости к требованиям других, дисциплины и строгого внутреннего порядка. Но прежде всего — неустанного интеллектуального и духовного развития.
После окончания пансиона она намеревалась учиться дальше. Но женщин в Императорский варшавский университет не принимали. Очень немногие, собравшись с духом, уезжали за границу, но она не знала, что конкретно ее интересует, да и смелости — отважиться на подобный шаг — не хватало. Будь жив отец, она, быть может, нашла бы в нем советчика в размышлениях о будущем. Мать же всецело поглощена заботами, как выдать замуж старших девочек, ей не до ее проблем. А значит, принимать решение приходится самой, и следует признать, она умела со всей основательностью изобретать для себя неисчислимые обязательства.
У нее всегда были ярко выраженные педагогические способности, вместе с подружкой Анджеей Аскенази, сестрой Шимона, известного историка, они и взялись заниматься с молодой порослью семь. Они брали детей: Камилку и Стася Горвицев, а также Розу и Геню Аскенази, вели их в сад минеральных вод в Саском парке. После того как лечившиеся приняли утреннюю порцию воды, там наступала тишина и покой. Дети слушали истории, которые им рассказывали девушки, после чего им позволялось поиграть, а девушки могли в это время предаться самообразованию, читая вслух немецких и французских классиков, поскольку знали и тот и другой языки.
Позже Янина закончила известные «фрёбелевские курсы» Казимиры Яхолковской, ученицы Фрёбеля[18], и стала проводить занятия комплексно: по разным предметам, — что-то вроде частной подготовительной школы для детей близких. Вовлеченная в общественную работу известной деятельницей Эстер Голд (в будущем Стружецкой), учила читать и писать бедную еврейскую девочку.
Но самое важное — через два года после окончания пансиона, в 1890 году, она благодаря стараниям своей бывшей учительницы Ядвиги Щавиньской-Давид, поступила в так называемый Летучий университет. Знаменитое подпольное учебное заведение, организованное и руководимое Щавиньской, играло важную роль в формировании молодежи, особенно девушек — отсюда его знаменитое шутливое прозвище «бабский». Тайные лекции, которые читались лучшими профессорами, проходили по частным домам и оплачивались слушательницами в складчину. Особенно популярными были лекции Адама Марбурга — историка философии. Он был не только известным специалистом в своей области, но и великолепным лектором. Похоже, своим красноречием он увлек слушательниц. Больше, скорее, поэтому, а не из любви к предмету, который он читал, Янина Горвиц решила изучать философию.
Начало, правда, было малообещающим. На занятиях она появилась посреди академического года, на четырнадцатой лекции. Без всякой подготовки, быстро конспектировала лекцию, стараясь, не очень при этом полагаясь на результат, понять, о чем говорит профессор. Через месяц было «повторение пройденного». Следовало ответить, на чем основана философская система Юма и Декарта. Беспорядочные записи не очень-то помогали. Выяснилось, Янина и понятия не имеет о теме. Чувствуя себя уязвленной перед остальными слушательницами, она поймала Марбурга, отвела его в сторонку и напрямик спросила, есть ли вообще смысл ходить ей на его занятия, поскольку она занимается не с самого начала. Он ей ответил, что наука — область без границ, без начала и конца. Начинать свой путь надо с того места, где находишься, и, преодолевая трудности, двигаться дальше. Посоветовал ни в коем случае не отказываться, продолжать трудиться. А в следующие годы она уже слушала лекции еще и по психологии, истории, логике, теории познания, делая такие успехи, что Марбург поручил ей перевести эссе немецкого философа Германа Себека «Метафизические системы и их отношение к опыту», впоследствии опубликованное в очередном томе Философской библиотеки.
