Шанс ничего не говорил Брауну о неоконченном письме миссис Тауэрс, поэтому он восхитился логике его рассуждений.

— А что, собственно, могло быть особенно срочным в связи с Джефом? — продолжал Джералд, пристально следя за дымом сигареты.— Заявление Люси о наследственном безумии в роду Джефа. Все остальное могло ждать. После заявления Люси, бабушка воскликнула: «Глупости!» Видимо, для этого у нее имелись веские основания, и она хотела изложить их вам, так как вы показали свое дружеское расположение к Джефу. Именно вы сообщили о его женитьбе, значит, вам Джеф доверял. Нам известен всего лишь один человек, который хотел бы этому помешать...— Он замолчал и посмотрел на Шанса.— Скажите, кто же этот человек?

— Люси,— неохотно произнес Шанс.

— Да, только у нее одной была какая-то заинтересованность заставить бабушку молчать. Ей знакомы все закоулки и проходы в театре, в котором она работает уже пятнадцать лет. Никто из нас, кроме нее, не знает, что делается за кулисами. Вряд ли кому-то было известно о существовании этого прохода над сценой. Шанс, она одна!

— Так что же, по-вашему, она убила бабушку, а потом сама написала на себя три анонимки? И искромсала свой портрет?

— А как иначе она могла бы отвести от себя подозрения?

Шанс откинулся на спинку кресла и заговорил тоном лектора.

— Счастлив отвести кое-какие обвинения. Люси находилась в кабинете со мной. Вы прекрасно знаете, я не слепой, незаметно изрезать портрет она не могла. Нет, доктор, когда мы выходили, портрет был цел и невредим. Мы пошли наверх после того, как я убедил ее лично поговорить с сыном. Мы вместе поднимались на лифте и вместе же вошли в квартиру, откуда я ушел уже вместе с вами. Таким образом, Люси физически не могла изрезать свой портрет, это обвинение с нее снимается.

Джералд согласился кивком головы, но чувствовалось, что он не разубежден.

— Да, и это подводит нас к третьему и последнему варианту. Люси убила миссис Тауэрс по уже изложенным причинам. Понимая, что подозрение непременно падет на нее, поскольку у нее имелись мотив преступления и возможность совершить его, она, естественно, делает все, чтобы свалить вину на другого. В то же время кто-то знает наверняка, что виновата Люси, и пытается не слишком умными анонимными письмами навести всех на след, но не открывая себя.

— Кто? — быстро спросил Шанс.

Он был по горло сыт гипотезами.

— Кто бы он ни был, он имеет все основания вести себя очень осторожно. Одно преступление порождает другое, а если ты угрожаешь, явно или тайно, тем самым ты подставляешь себя под удар. Ваша первая звезда — женщина с сильным характером. Лично я подумал бы дважды, прежде чем бросать ей вызов...

Шанс не успел ответить. Дверь в кабинет открылась. На пороге стоял Хемингуэй, как всегда с сигаретой в углу рта, грозившей подпалить его усы.

— Вы меня звали, патрон?

Шерри Шанс Темпест была необыкновенной женщиной. В шестьдесят восемь лет она не могла вечером пройти одна по Бродвею, не рискуя тем, что к ней не пристанет парень, по годам годящийся ей во внуки. Когда-то она была певицей и танцовщицей, у нее сохранилась легкая, красивая походка — дома Шерри до сих пор работала у перекладины. Между нею и сыном было необычайное сходство, но если в ней наиболее привлекательным свойством оставалась живость, то он отличался уравновешенным спокойствием и любезностью.

Надо сказать, что на нее «пялили» глаза не одни только молодые люди. Стоило Шерри сделать сотню шагов, как ей встречался кто-нибудь из людей ее поколения, которых в свое время в оперетту привлекало имя Шерри, напечатанное крупными буквами. Для этих людей, «давно вышедших в тираж», она олицетворяла молодость. Попадались ей и бывшие товарищи по сцене. Многие из них еще кое-что зарабатывали, выступая по телевидению или во второразрядных эстрадных представлениях. Шерри же оставалась артисткой «сегодня», а не только «вчера». Она не забыла ни одного имени, ни одного эпизода, связанного с ее старыми коллегами. Для каждого встреча с Шерри была аналогична уколу адреналина. Она со всеми разговаривала так, будто они по-прежнему молоды, известны, находились в расцвете славы. Всем без исключения после разговора с ней хотелось взглянуть на сверкающую неоновую рекламу и удостовериться, что на самом деле там больше не стоит его имя.

Имя самой Шерри Шанс еще появлялось, главным образом, по случаю бенефисов старых актрис и актеров. Она даже могла пропеть с необычайным задором шансонетку и протанцевать под ее немудреный мотив так весело и зажигательно, как не сумели бы сделать многие молодые артисты современной эстрады.

Шерри Шанс считала себя баловнем судьбы. Она была замужем за Брайеном Темпестом, человеком необузданным и шалым, который изменял ей с самого начала, но зато любил ее так, как мало кто из женщин был любим.

У Шерри Шанс и Ады Тауэрс, которые, кстати, никогда не встречались, было одно общее: одна-единственная любовь освещала им всю жизнь. Но Шерри нашла в себе силы продолжать жить после того, как совершил свой сенсационный прыжок с «Королевы Виктории» и утонул Брайен Темпест, а Ада фактически умерла вместе с мужем. У Шерри был сын, которым она гордилась. Она ушла со сцены в пятьдесят лет в разгаре театральной карьеры, исполнив одну из своих самых удачных ролей в оперетте, не сходившей со сцены на протяжении трех лет. Никто из ее поклонников не поверил бы, что ей больше тридцати лет. В настоящее время она жила безбедно, но экономно, не прибегая к помощи сына, хотя тот счел бы за счастье отдать ей все. Доходы у него были солидные, и она любила этим похвастать.

Шерри Шанс отказалась от постоянной работы в театре, но театр не ушел из ее жизни. Она во многом помогала Шансу, сын доверял ее чутью и вкусу и считался с ее мнением. Она обычно присутствовала на всех генеральных репетициях, и ее замечания, как правило, совпадали с замечаниями Шанса. Мать и сын прежде всего были большими друзьями и очень уважали друг друга. Они никогда не задумывались над тем, что кто-то из них обязан другому, что-то «должен» и так далее.

На следующий день после гибели миссис Тауэрс Шерри Шанс, как обычно, проделала упражнения у перекладины, приняла душ, оделась и уселась на золотом солнышке у распахнутого окна своей квартиры пить чай с хрустящими тостами. Вдруг зазвонил телефон. Звонил Вуди Мейер, режиссер Шанса.

— Полагаю, Шерри, вы в курсе новостей?

— Каких новостей?

Он рассказал ей обо всем случившемся, потом добавил:

— Дженсон так разволновалась, что забыла вас предупредить, что репетиция отменяется. В утренних газетах помещено краткое сообщение о несчастном случае.

Поговорив с Вуди, Шерри Шанс позвонила мисс Дженсон, которая ей сообщила, что получила строжайший приказ директора ни в коем случае его не беспокоить.

— Я просто хотела сказать ему, что он может рассчитывать на мою помощь, если будет в ней нуждаться,— объяснила Шерри.— Скажите, как переносит несчастье Люси?

— Для нее это не пустяк... Есть и еще кое-какие моменты, о которых я не хочу говорить по телефону,— почти агрессивно заявила секретарша.

Шерри рассмеялась.

— Храните свои тайны про себя, я не любопытна... Извините, звонят в дверь.

Звонили на самом деле, причем так нетерпеливо, будто где-то в доме возник пожар. Шерри бросилась к дверям, не сомневаясь, что увидит на пороге человека в блестящей каске со шлангом в руке. Однако на площадке стоял высокий старик с чуть сутуловатыми плечами, густой седой шевелюрой и поразительно блестящими голубыми глазами, которые редко встречаются у людей его возраста. Одет он был в белый костюм, розовую рубашку, кричащий модный галстук и белые замшевые туфли. В руке он держал широкополую шляпу.

«Ему сто лет,— подумала Шерри,— но он хорошо сохранился^.

— Невероятно! — воскликнул старик.

— Я совершенно с вами согласна,— поддакнула Шерри, лукаво улыбаясь.

— Вы меня не узнаете?