Если бы его спросили, как он отнесся к кончине Ады Тауэрс, он бы сказал, что она его совершенно не тронула, если бы не трагический характер смерти, который никого не мог оставить равнодушным. Те два процента капитала, которые он должен был получить в качестве ее душеприказчика, давали ему силы более хладнокровно отнестись к этому событию. Следует добавить, что капитал Ады Тауэрс оценивался в пятнадцать миллионов, так что его кровные два процента давали мистеру Густаву возможность покончить с делами и безбедно прожить до конца дней на честно заработанные деньги. Он уже не раз печально раздумывал, не собирается ли его пережить старая леди? Она казалась такой же вечной, как Ниагарский водопад.

— В завещании есть только одно несколько странное распоряжение,— сказал мистер Густав советнику Дарвину Тауэрсу,— и я предполагаю, что вас оно тоже встревожит.

Они сидели в кабинете советника на втором этаже дома Тауэрсов на Пятой авеню. Это была темная комната, по стенам ее тянулись ряды полок с переплетенными в кожу фолиантами по юриспруденции, которые советник никогда даже не брал в руки. Его рабочая библиотека находилась в офисе. Над камином висел большой, выполненный маслом, портрет Хамзи Тауэрса, под зорким взглядом которого его сын никогда не чувствовал себя вполне свободно. Хамзи сам настоял, чтобы его портрет висел именно тут, а не в ряду остальных фамильных портретов в гостиной. Он был изображен одетым во фрак, его красные чувственные губы слегка улыбались. Дарвин находил эту улыбку демонической, по его мнению, так улыбаются только артисты, изображающие на сцене злодеев.

Об одной вещи в связи с отцом советник не хотел даже думать: доведись Хамзи присутствовать в баре, где показывали стриптиз, все равно Ада была бы рядом с ним, и они бы разглядывали голых женщин, держась за руки.

Мистер Густав с наслаждением затянулся сигарой. Их доставляли контрабандно — для советника. Каждая лежала в стеклянной, тщательно запечатанной пробирке.

— Вы не будете иметь денег больше, чем у вас было до сих пор,— объявил он советнику, который сидел перед ним как на иголках.— Ведь вы уже давно пользуетесь процентами со всего имущества. У вас не было права касаться основного капитала, а если бы вы даже его и имели, то все равно без меня, как душеприказчика, ничего бы не смогли предпринять. Вместе со мной вы имели право помещать деньги куда угодно. Теперь различие заключается в следующем: в завещании доля наследников, а именно — двух ваших дочерей и внука, определена в сто пятьдесят тысяч каждому, оговорены и более мелкие суммы слугам и на благотворительные цели, все остальное переходит вам. Из этого половина, примерно шесть миллионов долларов, принадлежит лично вам без всяких оговорок. Вторые шесть миллионов оставляются вам в пожизненное пользование, после вашей смерти они переходят поровну каждой из дочерей и внуку Джеффри. Поэтому, как я уже говорил, вы останетесь примерно в прежнем положении, с той лишь разницей, что своей долей вы можете распоряжаться как угодно, хоть поджигать сигары стодолларовыми бумажками!

— Вы упоминали еще о какой-то непонятной оговорке,— напомнил советник.

— Совершенно верно, частное распоряжение,— заявил мистер Густав.— Ваша матушка распорядилась сто тысяч долларов отложить наличными, причем желательно в мелких купюрах. Почему? Один Бог знает. Эти деньги в любую минуту должны быть выданы Люси. Миссис Тауэрс распорядилась также по этому поводу не задавать никаких вопросов. Самое же интересное заключается в следующем: этим текущим счетом может пользоваться и муж Люси, при условии, что он подпишет бумагу, находящуюся в завещании в запечатанном сургучом конверте.

У советника округлились глаза.

— Муж Люси? Но у нее нет мужа! Прошло уже двадцать лет с тех пор, как он погиб.

— Точно! — согласился мистер Густав, и его любезная улыбка стала еще шире.

Он сильно затянулся превосходной сигарой и, наслаждаясь ее ароматом, блаженно вздохнул, затем продолжил:

— Три года назад, когда миссис Тауэрс пожелала внести изменения в свое завещание и добавила этот пункт, я обратил ее внимание на это обстоятельство.

— Три года назад? Но ведь она тогда прекрасно знала, что у Люси нет мужа!

Мистер Густав красноречиво, взмахнул своей сигарой.

— В то время миссис Тауэрс был девяносто один год. Вы помните, какой она была тогда? Когда я попробовал запротестовать, она мне просто заткнула рот. «Я знаю, что делаю, мистер Густав!» — твердо сказала она, а когда я на свою голову осторожно предположил, что она, по всей вероятности, имеет в виду будущего мужа Люси, она очень рассердилась и буквально пригвоздила меня к месту, заявив: «Я в здравом уме и отвечаю за свои поступки!»

— Невероятно! — воскликнул советник.— Хандлей разбился во время войны в Китае в 1938 году. Мать это прекрасно знала.

— А вы позднее ничего не слышали о супруге Люси?

— Нет, никто о нем ничего не знает... А что находится в этом запечатанном конверте?

— Не имею представления, Дарвин. Миссис Тауэрс сама написала эту бумагу и мне ее не показывала. Супруг, о котором идет речь, должен подписать лежащий в конверте документ в присутствии свидетелей. Вот и все, что я знаю. Не стоит ломать голову по этому поводу. Думаю, Люси сможет объяснить, в чем тут дело. Уже три года эти сто тысяч лежат у меня без толку в сейфе.

Советник машинально пригладил тщательно подкрученные и напомаженные усы.

— Вы же знаете, Фрэнсис, что сейчас мы в руках полиции. Пока еще не выяснено, является ли смерть матери результатом несчастного случая, самоубийством или даже убийством... Как это может отразиться на введении в наследство?

Самая любезная из всех улыбок показалась на губах мистера Густава:

— Дела о наследстве, мой дорогой друг, не касаются полиции... Если, конечно, никого из наследников не обвинят в преступлении. Прошу простить меня за эту непристойную шутку... Все происходящее не затрагивает завещания вашей матери.

Советник некоторое время сидел молча, потом с отвращением, будто он дотрагивался до дохлой крысы, взял с письменного стола листок бумаги — это была копия анонимного письма, полученного Люси.

— Люси отнесла подлинник этой мерзости в полицию,— сказал он.— Надеюсь, им удастся в недалеком будущем найти автора этой писанины. Не стану скрывать, меня это тревожит, Фрэнсис! Я хотел бы что-то предпринять. Не могли бы вы мне рекомендовать хорошего частного детектива?

Мистер Густав пожал плечами.

— Такие видные люди, как Люси, часто получают анонимные письма. Стоит ли обращать на них внимание?

Он не был склонен пользоваться услугами частного детектива, а тем более подыскивать такового для своего клиента, но вспомнил о двух процентах с пятнадцати миллионов и сказал:

— Доверьтесь полностью мне, Дарвин. Я займусь этим вопросом.

Присутствовать при крахе сильного человека всегда бывает неприятно, каким бы он ни был, плохим или хорошим. После признания Люси и проявленного ею смятения, Шанс подумал, что она потеряет сознание. Однако ей удалось, сделав огромное усилие, выпрямиться и произнести почти нормальным голосом:

— Во всяком случае, единственное, что я могу сказать,— анонимные письма писал подлый, дрянной человечишко!

Шанс обошел стол и сел на свое место. На его лице появилось выражение гадливости.

— Мне кажется, моя дорогая, вам не стоит сходить с ума. Не сомневаюсь, кто-то вздумал поиграть на затруднительном положении, в котором оказалась ваша семья. Возможно, ему даже доставляет удовольствие обливать вас грязью.

— Этот «кто-то» должен быть человеком, хорошо меня знающим! И меня это не удивляет. Я им всем знаю цену! — Люси говорила с непередаваемой яростью.

— Дети тоже пишут всякие гадости на стенах, заборах, в туалетах, в самых людных местах. Они как бы бросают вызов властям и наслаждаются собственной смелостью и удалью. Не сомневаюсь, капитан Полхэм быстро найдет виновного, кем бы он ни был! Что касается вас самой, Люси, ваша задача куда более важная и ответственная.