– Так вы поедете со мной? Раз вы не доверяете мне, значит, любите недостаточно. О, Руфь, неужели вы мне не верите? – Последние слова были сказаны им сокрушенным, укоризненным тоном.
Плакать она уже перестала, но по-прежнему горестно всхлипывала.
– Нет, я этого не выдержу, – продолжал мистер Беллингем. – Ваше отчаяние доставляет мне непереносимую боль, но еще больнее видеть ваше равнодушие – то, как мало волнует вас наша разлука.
От отпустил ее руку, и она опять заплакала.
– Возможно, мне придется присоединиться к своей матери, которая сейчас в Париже, так что я даже не знаю, когда увижу вас вновь. О, Руфь! – с чувством воскликнул он. – Я уже сомневаюсь, любите ли вы меня вообще!
Она что-то ответила ему, но настолько тихим голосом, что он не расслышал ее слов, даже склонившись к ней. Тогда он опять взял ее за руку:
– Что вы сказали, любовь моя? Что любите меня? Да, да, вы любите! Я чувствую это по тому, как трепещет в моих руках ваша маленькая рука. Вы не бросите меня одного, не позволите мне кануть в пучину горя и беспокойства о вас! К тому же у вас сейчас нет другого выхода! У моей бедной маленькой девочки нет надежных друзей, которые могли бы приютить ее. Я немедленно отправлюсь домой и уже через час вернусь за вами с экипажем. Ваше молчание я воспринимаю как знак согласия, Руфь, и это делает счастливым.
– Так что же мне все-таки делать? – в отчаянии воскликнула Руфь. – Мистер Беллингем, вы должны помочь мне, а вместо этого все больше сбиваете с толку.
– Что? Моя милая Руфь! Я сбиваю вас с толку? А вот мне все кажется предельно простым. Давайте взглянем правде в глаза. Вы одна-одинешенька, сирота, которая может рассчитывать на любовь всего одного человека на всем белом свете. Бедное дитя, вас – без вины! – оттолкнула эта тираническая, неколебимая в своей жестокости женщина, на поддержку которой вы рассчитывали до сих пор. Так что может быть более естественным, а следовательно, и более правильным, чем положиться на человека, который испытывает к вам такие нежные чувства, который готов ради вас броситься в огонь и в воду, который защитит вас от всех горестей? Но если я безразличен вам, Руфь, тогда нам действительно нужно расстаться – и я незамедлительно оставлю вас. Мне лучше сразу уйти, если вы ничего не испытываете ко мне.
Сказал он это очень печальным голосом (по крайней мере, Руфи так показалось), после чего сделал вид, будто хочет высвободить свою руку. Но на этот раз она с мягкой настойчивостью удержала ее.
– Не оставляйте меня, сэр, прошу вас. Это правда: кроме вас, у меня нет других друзей. Так не бросайте же меня. И, пожалуйста, скажите наконец, что я должна делать?
– А вы действительно поступите так, как я скажу? Если вы доверитесь мне, я сделаю для вас все, что в моих силах. И дам вам дельный совет. Давайте разберемся в сложившейся ситуации. Миссис Мейсон пишет письмо вашему попечителю о происшедшем, немилосердно сгущая краски. Судя по тому, что я слышал о нем от вас, он не пылает к вам особой любовью, а потому, скорее всего, откажется от вас. Меня, человека, который мог бы поддержать вас (возможно, с помощью моей матери) – или по меньшей мере как-то вас утешить (ведь я могу это сделать, правда, Руфь?), – рядом нет, я далеко, и непонятно, когда вернусь. Вот вкратце описание положения, в котором вы оказались. А теперь вот что я вам посоветую. Пойдемте со мной в эту маленькую гостиницу, там я закажу вам чай и оставлю ненадолго, а сам схожу домой за экипажем. Вернусь я самое большее через час. Когда мы окажемся вместе, тогда уже будь что будет. Мне этого вполне достаточно, а вам, Руфь? Соглашайтесь, Руфь, осчастливьте меня своим ответом, пусть даже он будет произнесен шепотом, но только скажите мне «да».
Тихо и неуверенно, продолжая до последнего момента сомневаться, Руфь все же произнесла это «да», фатальное слово, роковых последствий которого для себя она не могла даже вообразить. Все остальное застилала одна-единственная мысль о том, чтобы быть с ним.
– Господи, как же вы дрожите! Вы совсем продрогли, любовь моя! Пройдемте же в дом, я распоряжусь насчет чая и сразу отправлюсь в путь.
Она поднялась и, тяжело опираясь на его руку, вошла в гостиницу. От потрясений последнего часа ее действительно трясло, сильно кружилась голова. Мистер Беллингем обратился к вежливому хозяину, и тот провел их в уютную гостиную с видом на расположенный позади дома сад. Через открытое окно в комнату проникали ароматы цветов, но их внимательный провожатый поспешил закрыть его.
– Горячего чаю для леди, и побыстрее! – распорядился мистер Беллингем, и хозяин удалился.
– Дорогая моя Руфь, я должен идти, нельзя терять ни минуты. Пообещайте мне, что выпьете чаю. Вы такая бледная от страха перед этой отвратительной женщиной и до сих пор вся дрожите. Мне пора. Я вернусь через полчаса, и тогда уже, дорогая, мы с вами не расстанемся.
Он поцеловал ее в бледный холодный лоб и вышел. Комната вокруг Руфи кружилась, все происшедшее казалось ей странным нелепым сном со сменяющимися, как в калейдоскопе, сюжетами: сначала – их старый дом из ее детства, затем – неожиданное появление миссис Мейсон и вызванный им ужас, а напоследок – самое странное, головокружительное и счастливое из всего: ощущение любви человека, который стал для нее целым миром и нежные слова которого до сих пор откликались в ее сердце сладким эхом. Голова болела так сильно, что она плохо видела, даже тусклый свет сумерек болезненно слепил ее. Когда же дочка хозяина внесла горящую свечу, Руфь вскрикнула от боли и спрятала лицо в подушки на диване.
– У вас что, голова разболелась, мисс? – сочувствующим тоном спросила девушка. – Позвольте, мисс, принести вам чаю. Добрая чашка этого крепко заваренного напитка множество раз спасала мою несчастную мать от ее страшных мигреней.
Руфь пробормотала что-то невнятное в знак согласия, а девушка (почти ровесница Руфи, но уже ставшая хозяйкой этого маленького заведения после смерти матери) приготовила чай и принесла чашку Руфи, которая лежала на диване. Ту лихорадило, мучила жажда, поэтому она сразу выпила весь чай, а вот к бутерброду с маслом, предложенному девушкой, даже не притронулась. Вскоре Руфь почувствовала себя немного лучше, хотя вялость и слабость никуда не ушли.
– Спасибо, – поблагодарила Руфь молодую хозяйку. – Не хочу вас задерживать, у вас, вероятно, много дел. Вы были добры, и ваш чай мне очень помог.
Девушка вышла, а Руфь, которую прежде бил озноб, теперь охватил жар. Подойдя к окну, она открыла его и высунулась на улицу, подставляя лицо прохладному вечернему воздуху, неподвижному и благоухающему. Аромат росшего под окном куста шиповника напомнил ей родной дом. Похоже, запахи быстрее и надежнее пробуждают память, чем, скажем, звуки или вид каких-то предметов, потому что перед глазами Руфи практически мгновенно возникла картина: их маленький сад под окнами маминой комнаты, а в нем, опираясь на палочку, стоит старик и внимательно смотрит на нее – совсем как это было каких-то три часа тому назад.
«Славный старый Томас! Думаю, они с Мэри приютят меня, и теперь, когда я оказалась выброшенной на улицу, они будут любить меня даже больше, чем раньше. А мистер Беллингем, надеюсь, будет в отъезде не слишком долго. К тому же, если я поселюсь в Милхэм-Грэндж, он будет точно знать, где меня искать. Мне было бы лучше сразу отправиться к ним, вот только не знаю, не слишком ли это расстроит его. Я не могу огорчать его, ведь он был так добр ко мне. Но, как мне кажется, в любом случае лучше сначала обратиться к ним за советом. Он все равно последует за мной туда, а я успею обсудить, что мне сейчас делать, с моими самыми лучшими друзьями на свете – моими единственными друзьями», – думала она.
Руфь надела свой капор и уже открыла дверь гостиной, но тут заметила хозяина, который стоял у выхода и курил свою вечернюю трубку; коренастая фигура, застывшая в проеме двери, показалась ей очень большой и внушительной. Руфь вспомнила про чашку выпитого чая, за который нужно было заплатить, а денег у нее не было. Она испугалась, что тот просто не выпустит ее отсюда без оплаты, и решила написать мистеру Беллингему записку, чтобы сообщить ему, куда она направилась, и попросить погасить ее долг перед заведением. В ее по-детски упрощенном представлении все проблемы были одинаково значимыми, и пройти мимо хозяина в дверях гостиницы, объяснив ему по пути сложившиеся обстоятельства, насколько это было необходимо, было так же страшно и неловко, как и разбираться с гораздо более серьезной ситуацией, в которой она очутилась. Написав карандашом свое коротенькое послание, девушка выглянула в коридор, чтобы посмотреть, можно ли ей выйти. Однако мужчина по-прежнему стоял на том же месте и, вглядываясь в сгущающиеся сумерки, с удовольствием потягивал свою трубку. Запах табачного дыма проникал в дом, и от него у нее опять разболелась голова. Силы начали оставлять ее, она почувствовала вялость и отупение, потеряв способность действовать. Тогда она пересмотрела свой план, решив попросить мистера Беллингема отвезти ее в Милхэм-Грэндж и оставить на попечение ее непритязательных друзей, вместо того чтобы брать с собой в Лондон. По простоте душевной она была уверена, что он тут же согласится на это, как только услышит ее доводы.
