Макговерн вежливо выслушал, но две недели спустя в Нью-Гэмпшире ничто не наводило на мысль о том, что он воспринял мой совет всерьез. Он все еще тянул лямку пассивного неудачника, все еще метался по штату в своем одномашинном кортеже, чтобы разговаривать с маленькими группками людей в захолустных гостиных. Ничего основательного, ничего бешеного или электризующего. По его словам, он лишь предлагает редкий и, да, конечно, дальний шанс проголосовать за честного и разумного кандидата в президенты.

Довольно странная идея в любой год, нов середине февраля 1972-го не было никаких видимых признаков тою, что граждане соберутся и выгонят свиней из храма. Помимо этого было абсолютно ясно (если верить пиарщикам, гуру и журналистам-джентельменам из Вашингтона), что номинация от демократов настолько прочно в руках Большого Эда Маски, «Человека из Мэна», что тут даже и спорить не стоит.

Никто слов Макговерна не оспаривал, но и всерьез его никто не принимал.

* * *

Без четверти восемь утра. Солнце пробивается сквозь смог, жаркое серое свечение на улице под моим окном. Пятничный поток работяг понемногу запруживает бульвар Уилшир, и стоянка Федерального сберегательного банка «Глендейл» через улицу заполняется машинами. Понурые девицы семенят в большие здания «Страховой и Трастовой компании Титл» и «Национального банка Крокера», спеша пробить табели до восьми часов.

В окно мне видно, как грузятся два автобуса для прессы Макговерна. Пресс-секретарь Кирби Джонс стоит у дверей автобуса № 1, загоняя внутрь двух похмельных телеоператоров CBS – как современный Ной козлов в ковчег. Кирби отвечает за то, чтобы толпа журналистов и телевизионщиков Макговерна была довольна, считала, что ее достаточно обхаживают, и сообщала всему миру то, что Макговерн, Манкевич и другие крутые мальчики хотят увидеть в сегодняшних теле-новостях и прочитать в завтрашних газетах. Как любой хороший пресс-секретарь, Кирби готов признать, что его любовь к Чистой Правде зачастую умеряется обстоятельствами. Его работа – убеждать прессу, что каждое слово кандидата сей момент высекают на каменных скрижалях.

Истина – то, что говорит Джордж, а большего вам и знать не нужно. Если Макговерн говорит, что самая главная проблема первичных в Калифорнии – устранение законов против содомии, Кирби сделает все, что в его силах, лишь бы убедить сидящих в автобусе для прессы, что законы против содомии обязательно надо отменить. А если Джордж завтра решит, что его выступления в пользу содомии не приносят желаемые голоса, Кирби быстренько выпустит новый пресс-релиз, дескать, «новые свидетельства из ранее недоступных источников» убедили сенатора, что надо устранить саму содомию.

* * *

На ранних первичных исполнять такие затейливые па было гораздо труднее, чем сейчас. Со времен Висконсина за словами Макговерна очень тщательно следят. И его быстро растущая свита СМИ, и его рассеивающиеся противники уже хватались за все хоть сколько-нибудь спорное или потенциально пагубное в его речах, пресс-конференциях, меморандумах и даже в случайно брошенных замечаниях.

Макговерн очень и очень благоразумен, и по отличной причине. В трех из последних четырех крупных первичных (Огайо, Небраска и Калифорния) он пугающе много времени потратил на отрицание того, что за фасадом спокойствия и порядочности он своего рода троянский конь: на публике пасторальный демократ в духе Джефферсона, а в тайне замышляет захватить бразды правления и в полночь инаугурации предать их адской своре красных, радикалов, наркоманов, изменников, сексуальных маньяков, анархистов, алкоголиков и «экстремистов» всех мастей.

Впервые нападки прозвучали в Огайо, когда сенатор от Боинга (Генри Джексон, округ Вашингтон) начал рассказывать всем, кого сумел собрать его уполномоченный, что Макговерн не только симпатизирует марихуане, но и попутчик красных: сам не курит и партийного билета не имеет, но почти.

В Небраске слово взял Хамфри и хотя не пустил в ход клевету о попутчике красных, но к обвинениям в пристрастии к анаше добавил еще общую амнистию и аборты, чем нанес Макговерну немалый вред. Ко дню выборов в традиционно консервативной католической Омахе дела обстояли так уныло, что, казалось, Макговерн и впрямь может проиграть первичные в Небраске, ключевом штате его общей стратегии. Через несколько часов после закрытия избирательных участков настроение в «Омаха Хилтон» было крайне угнетенным. Первые подсчеты показывали, что Хамфри уверенно лидирует, и, незадолго до того, как меня вышвырнули, я слышал, как Бил Догерти, вице-губернатор Южной Дакоты и один из близких друзей и личных советников Макговерна, сказал:

– Сегодня мы пролетим со свистом, ребята.

* * *

Была почти полночь, когда данные из-за пределов штата начали уравновешивать преимущество Хамфри в Омахе, и к двум утра среды стало ясно, что Макговерн победит, хотя шестипроцентный запас был лишь половиной против того, что ожидалось десятью днями раньше, до того как местные союзники Хамфри наводнили эфир тревожными воплями про Амнистию, Аборты и Марихуану.

Около половины двенадцатого меня вновь допустили в штаб – потому что хотели воспользоваться моим портативным радио, чтобы узнать конечные результаты, – и, помню, видел Джина Покорны, который, сняв ботики, развалился в кресле с выражением огромного облегчения на лице. Покорны, архитектор прорыва Макговерна в Висконсине, был также менеджером кампании по Небраске, своему родному штату, и проигрыш здесь дурно сказался бы на его будущем. За несколько часов до того я слышал, как он спрашивает в кофейне отеля у Гари Харта, в какой штат его пошлют после Небраски.

– Это зависит от того, что случится сегодня, так ведь, Джин? – растянул губы Харт.

Покорны уставился на него мрачно, но промолчал. Как и почти всем ключевым фигурам кампании, ему не терпелось перебраться в Калифорнию.

– Ну да, мы планировали послать тебя в Калифорнию, – продолжал Харт, – но в последнее время я все больше и больше думаю о месте, которое у нас освободилось в Бутте, в офисе в Монтане.

И снова Покорны промолчал, но через две недели, когда Небраска уже была благополучно у них в руках, он объявился во Фресно и выковал Макговерну еще одну победу в критически важной Сентрал-вэлли, а тот пост в Бутте так и остался незанятым.

* * *

Тут я немного отклоняюсь от темы. Да уж. Плывем мы, плывем – от мотоциклов и Манкевича до Омахи, Бутта и Фресно, и где все закончится?

Суть, по-моему, в том, что на первичных и в Огайо, и в Небраске перед Макговерном впервые возникла политика удара в затылок и выстрела в пах, и в обоих штатах он оказался опасно уязвимым для подобных нападок. Грязная политика сбивала его с толку. Он был не готов к нападкам, особенно со стороны доброго старого друга и соседа Губерта Хамфри. Под конец кампании в Небраске большую часть времени на людях он проводил объясняя, что он ни в коем случае не за аборты, не за легализацию марихуаны, не за безоговорочную амнистию, а его сотрудники все больше и больше тревожились, что их кандидата заставили перейти в глухую оборону.

Это один из самых старых и эффективных трюков в политике. Каждый поденщик в этой сфере прибегал к нему в тяжелые времена. В статье об одной из первых кампаний Линдона Джонсона в Техасе его даже возвели в статус политической мифологии. Предвыборная гонка завершилась, и Джонсон начинал волноваться. Наконец, он велел менеджеру начать обширную кампанию слухов о пожизненном пристрастии своего оппонента к самоличному сбору плотских сведений о свиноматках своего амбара.

– Господи, если мы назовем его свинолюбом, нам это с рук не сойдет, – запротестовал менеджер. – Никто в такое не поверит.

– Знаю, – ответил Джонсон. – Но пусть сукин сын это отрицает.

Макговерн пока не научился справляться с такой тактикой. Хамфри снова прибег к ней в Калифорнии по иным вопросам, и снова Джорджу пришлось работать сверхурочно, отрицая идиотские, беспочвенные обвинения, будто бы 1) он планирует потопить и флот, и военно-воздушные силы вкупе со всей аэрокосмической промышленностью и 2) он заклятый враг всех евреев, и если попадет когда-нибудь в Белый дом, то тут же прекратит военную помощь Израилю и будет потирать руки, когда вооруженные русскими арабские легионы спихнут евреев в море.