К полудню пятницы у меня все еще не было аккредитации и я все еще не мог отыскать Стедмана. Откуда мне знать, может, он передумал и вернулся в Лондон? Наконец, махнув рукой на Стедмана и не дозвонившись типу, с которым разваривал в пресс-службе, я решил, что единственный мой шанс получить аккредитацию – это явиться на ипподром и встретиться с гадом лично, без предупреждения, и потребовать теперь уже не два, а один пропуск, – говорить надо будет сдавленно, будто я борюсь с лихорадочным бешенством. Выходя остановился у стойки мотеля, чтобы обналичить чек. А потом сделал последнюю тщетную попытку и спросил, не приехал ли мистер Стедман.

Тетке за стойкой было под пятьдесят, и вид у нее был довольно странный. Когда я спросил про Стедмана, она кивнула и, не посмотрев на меня и продолжая писать, сказала вполголоса:

– Еще как приехал. – Потом она побаловала меня улыбкой. – Да, действительно, мистер Стедман только что уехал на ипподром. Это ваш друг? Я покачал головой.

– Мне положено работать с ним, а я даже не знаю, как он выглядит. А теперь, черт побери, придется искать его в толпе у беговой дорожки.

– Вы его без труда найдете, – хмыкнула она. – Этот в любой толпе виден.

– А что с ним такое? Как он выглядит?

– Ну… – Она все еще усмехалась. – Ничего смешнее я уже давно не видела. У него… э… поросль по всему лицу. Если уж на то пошло, по всей голове. – Она кивнула. – Не беспокойтесь, как увидите, узнаете.

Господи Иисусе, подумал я. Плакала аккредитация. Мне привиделся жуткий урод, поросший свалявшимися космами и гирляндами бородавок, который заявляется в пресс-офис и требует пресс-пакет Scanlan’s. А… какого черта? Мы всегда можем закинуться кислотой и день провести, слоняясь по территории клуба с большими блокнотами для рисования, истерически хохоча над местными и накачиваясь джулепами, чтобы копы не приняли нас за фриков. Возможно, удастся даже подзаработать: поставим мольберт с большой табличкой «Иностранный художник нарисует ваш портрет, 10 долларов с носа. Позируйте СЕЙЧАС!»

* * *

На ипподром я поехал по скоростной магистрали, вел очень быстро, перескакивая в моем монстре между полосами с пивом в руке. В голове у меня была такая каша, что я едва не раздавил «фольксваген» с монашками, когда резко вывернул, чтобы не пропустить съезд направо. Оставался крошечный шанс, что мне удастся перехватить жуткого англичанишку до того, как он о себе заявит.

Но когда я добрался до ипподрома, Стедман был уже в ложе для прессы – волосатый молодой англичанин в твидовом пиджаке и солнечных очках ВВС. Ничего особо странного в нем не было. Никаких узоров на физиономии или кучек волосатых бородавок. Я пересказал ему слова портье, и вид у него стал озадаченный.

– Не бери в голову, – посоветовал я. – Просто в ближайшие несколько дней помни, что мы в Луисвилле, Кентукки. А не в Лондоне. И даже не в Нью-Йорке. Это странное место. Тебе еще повезло, что полоумная портье в мотеле не выхватила из-под стойки пистолет и не проделала в тебе дыру. – Я рассмеялся, но он, как будто, забеспокоился. – Просто представь себе, что попал в огромный желтый дом под открытым небом. Если туземцы сорвутся с цепи, польем их слезоточивым газом.

Я показал банку «Химического Билли», подавив желание швырнуть ее через весь бар в мужика с крысиной мордочкой, который деловито стучал на машинке в секции Associated Press. Примостившись у стойки, мы прихлебывали скотч «за счет заведения» и поздравляли себя с внезапным, неожиданым везеньем – отхватили два лучших аккредитационных комплекта. Стедман сказал, что получил их от дружелюбной тетки в мотеле.

– Я просто назвался, и она мне дала бумажки. Через пару часов все было под контролем. У нас были места с видом на финишную черту, цветной телевизор, бесплатный бар в зале для прессы и набор пропусков повсюду – от крыши клуба до раздевалки жокеев. Не хватало только свободного доступа в святая святых клуба, в секции F и G, а мне казалось, он нам нужен, чтобы видеть, как накачивается местная «знать». Высшее общество в деле. Губернатор и неонацистская свинья Луи Нан будут сидеть в G, вместе с Гарри Голдуотером и полковником Сэндерсом. Я думал нам самое место в пресс-ложе G, где мы бы отдыхали, прихлебывая джулеп и напитываясь атмосферой и особыми вибрациями дерби.

Столовые и бары тоже располагались в F и G, а клубные бары в день дерби – нечто особенное. Помимо политиков, светских львов и капитанов коммерции сюда явится каждый полусумасшедший имярек в радиусе пятисот миль от Луисвилля, претендующий на хотя бы какой-то вес, чтобы напиться до чертиков, хлопать по спинам и плечам и вообще выставлять себя напоказ. Бар «Денник», пожалуй, лучшее место на ипподроме, чтобы наблюдать за происходящим. Никто не возражает, что его рассматривают: затем сюда и приходят.

Кое-кто большую часть времени проводит в «Деннике»: там можно пристроиться за одним из многих деревянных столов, откинуться в уютном кресле и смотреть, как на большом табло за окном меняются ставки. Между столов снуют черные официанты в белых куртках с подносами напитков, эксперты размышляют над таблицами забегов, рисковые дилетанты наугад выбирают счастливые номера или изучают списки в поисках подходящих имен. На деревянных балконах постоянное коловращение вокруг табло тотализаторов. Потом, когда приближается время сигнала к старту, народ расходится назад по ложам.

Очевидно, нам придется найти способ побольше времени провести завтра в клубе. Но «гостевые» пресс-пропуски в F и G годятся лишь на полчаса зараз, – очевидно, чтобы дать типчикам из газет поснимать или взять интервью, но не позволить лентяям, вроде нас со Стедманом, ошиваться в клубе целый день, докучая высшему обществу и тыря сумочку-другую, пока шляемся возле лож. Или поливаем «черемухой» губернатора. В пятницу получасовое ограничение нас не волновало, а вот в день дерби гостевые пропуски будут нарасхват. А поскольку путь от ложи прессы до «Денника» занимает десять минут и еще десять назад, то времени всерьез понаблюдать за людьми остается немного. А в отличие от остальных в ложе для прессы нам было решительно наплевать, что творится на беговой дорожке. Мы здесь, чтобы посмотреть, как ведут себя настоящие монстры.

* * *

Под вечер пятницы мы вышли на балкон ложи прессы, и я постарался объяснить, в чем разница между тем, что мы видим сейчас, и тем, что будет происходить завтра. Я впервые за десять лет попал на дерби, но до того, пока жил в Луисвилле, ходил каждый год. Теперь я указал на огромный травянистый луг под нами, окруженный беговой дорожкой.

– Весь он будет запружен людьми. Пятьдесят тысяч или около того, и большинство пьяны так, что едва держатся на ногах. Фантастическое зрелище: тысячи человек падают в обморок, плачут, совокупляются, топчут и бьют друг друга разбитыми бутылками из-под виски. Нам надо будет сколько-то времени там провести, но придется пробиваться сквозь толпу.

– А там безопасно? Мы вернуться-то сможем?

– Конечно. Надо только смотреть под ноги, чтобы не наступить кому-нибудь на живот и не затеять драку. – Я пожал плечами. – Брось, в клубе будет не лучше. Тысячи орущих, спотыкающихся пьяных, которые все больше распаляются, по мере того как теряют все больше денег. Часам к четырем они между забегами будут в два горла пить мятный джулеп и блевать друг на друга. По всему ипподрому будут стоять плечом к плечу. Передвигаться тут сложно. В проходах будет скользко от блевотины, люди будут падать и хватать проходящих за ноги, чтобы на них не наступили. Пьяные будут мочиться в штаны в очередях в кассы. Ронять пригоршни денег и драться за то, чтобы наклониться и подобрать.

Вид у Стедмана стал совсем удрученный, и я рассмеялся:

– Шучу. Не волнуйся. При первых же признаках заварушки я начну распылять в толпу «Химический Билли».

Он сделал несколько недурных зарисовок, но пока мы не увидели тот особый тип, который, как я считал, нам понадобится для заглавного рисунка. Такое лицо я тысячи раз видел на каждом дерби. Мысленно я видел его как собирательную маску разбогатевших на виски: напыщенная смесь алкоголя, несбывшейся мечты и фатального кризиса личности, неизбежный результат чрезмерного инбридинга в замкнутом и невежественном кругу. Одно из ключевых правил генетики в разведении собак, лошадей или любых других чистопородных животных – близкородственные связи обычно усиливают в линии не только сильные, но и слабые черты. В коневодстве, например, довольно рискованно спаривать племенных лошадей, у обоих психика не совсем в порядке. Потомство скорее всего будет очень быстрым, но и с порушенной психикой. Поэтому главное в разведении чистопородных заключается в том, чтобы сохранять положительные черты и устранять отрицательные. Но к разведению людей подходят далеко не так разумно, особенно в узком мирке Юга, где теснейший инбридинг считается не только стильным и приемлемым, но и гораздо более удобным – для родителей: так надежнее, чем отпускать потомство самому искать себе пару по собственным соображениям и на свой лад. («Слышал про дочку Смитти, черт побери? Она в Бостоне сошла с ума и на прошлой неделе вышла за ниггера!»)