Уже на третий день знакомства он торжественно подарил мне грубого деревянного идола, и я до сих пор не знаю, не пoклoнялся ли он ему тайком, когда не было рядом страшных «белых задниц-габачо». В одном абзаце под конец своей автобиографии он описывает эту странно трогательную сцену много лучше, чем сумею я.

«Я открыл потрепанный чемодан и достал оттуда моего деревянного идола. Он был у меня завернут в ярко-красную с желтым тряпку. Мне подарил его индеец из Сан-Бласа, когда я уезжал из Панамы. Я звал его Эбб Тайд. Он был из красного дерева. Восемнадцатидюймовый божок без глаз, безо рта, без половых органов. Возможно, у скульптора был тот же пунктик нa проработке тела от талии вниз, как и у меня на уроках рисования мисс Роллинс в четвертом классе. Эбб Тайд был самым старым моим имуществом. С шеи у него свисало ожерельео мелких, пожелтевших зубов дикой свиньи».

Эбб Тайд до сих пор висит на гвозде над окном в моей гостиной. Мне он виден с того места, где я сижу сейчас, карябая эти чертовы последние строчки, пока черепушка у меня не взорвалась, как шарик магния, брошенный в ведро с водой. Не могу сказать наверняка, удачу или неудачу приносил мне Эбб Тайд с годами, но мне ни разу не пришло в голову его снять поэтому, наверное, он свое отрабатывает. Он висит прямо напротив насеста для павлинов снаружи, и в настоящий момент из-за его узких деревянных плеч выглядывают две голубые птичьи головы.

Кто-нибудь из вас в это верит?

Нет?

Ну… павлины все равно на этой высоте не живут, как и доберман пинчеры, морские змеи и размахивающие пушками миссионеры-чикано, у которых изо рта несет кислотой.

Почему ржет и хихикает лошадь, запряженная в катафалк юриста?

Карл Сэнбрег

И в Сан-Франциско, и в Лос-Анджелесе дела у Оскара в ту мрачную пору его жизни шли не слишком хорошо. Ему, наверное, казалось, что открыт сезон охоты на всех бурых бизонов к западу от Скалистых гор.

В безопасности он чувствовал себя только на юге, на теплой чужой земле старой страны. И на сей раз он тоже сбежал в Мазатлан, чтобы не только отдохнуть, но и поразмыслить – и спланировать то, что станет его последним безумным прыжком в небо.

А еще эта выходка окажется извращением столь монументальным, что даже умиротворяющее присутствие Эбба Тайда не повлияло на мое внезапное и яростное решение, что предательской сволочи надо бы оторвать яйца пластмассовой вилкой и скормить, как жирные виноградины, павлинам.

Его последняя выходка – прямиком из «Странной истории про доктора Джекила и мистера Хайда»: Бурный Бизон превратился вдруг в бешеную гиену. И усугубил свое бешенство тем, что спрятался в дешевой утробе Мазатлана, как полусумасшедший прокаженный, окончательно рехнувшийся после очередного мучительного высыпания язв и лезвий…

Случилось это, как раз когда моей второй книге «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» оставалась неделя до выхода в печать. Мы вышли на финишную прямую, и никто, на собственном опыте этого не узнавший, не понимает, какое напряжение испытываешь, когда книга почти в типографии, но еще не там. Между мной и публикацией стояла лишь организованная в последнюю минуту атака юристов издателя, испугавшихся, что против издательства возбудят иск о клевете. Они твердили, мол, моя книга пагубная от начала и до конца, мол; она полна вопиющей клеветы, которой нет оправданий. Ни один издатель в здравом уме не станет рисковать подвергнуться кошмару заранее проигранного судебного процесса, в который, скорее всего, втянет всех нас эта книга.

Отчасти это было верно, но в остальном книга казалась безобидной шуткой, ведь все чудовищные поклепы, о которых стенали юристы, были на моего старого приятеля Оскара 3. Акосту, собрата по перу, видного лос-анджелесского адвоката и участника множества судебных разбирательств.

Среди прочего из юридического отдела писали:

«Как и требовалось, мы прочли вышеупомянутую рукопись. Наибольшие возражения у нас вызвал рассказ о юристе, который употребляет сам и предлагает на продажу запрещенные наркотики, равно как совершает уголовные деяния под действием все тех же наркотиков. Хотя по фамилии этот юрист не назван, он описан в подробностях. Соответственно, этот материал следует изъять как диффамацию.

В дополнение у нас есть следующие конкретные замечания: На стр. 3 описана попытка юриста совершить проникновение со взломом и его угрозы взорвать дом коммивояжера. Данный отрывок является диффамацией и подлежит изъятию. На стр. 4 выдвигается предположение, что юрист вел машину с превышением скорости и в состоянии опьянения – и то и другое является диффамацией и подлежит изъятию. На стр. 6 изложен инцидент, в котором юрист советует автору ехать с превышением скорости, что является диффамацией и подлежит изъятию. То же относится к инциденту, в котором юрист принимал участие в мошенничестве в отеле. На стр. 31: утверждение, что юрист будет лишен права практики, является диффамацией и подлежит изъятию. На стр. 40: инцидент, в котором автор и его юрист выдавали себя за офицеров полиции, является диффамацией и подлежит изъятию. На стр. 41: упоминание о том, что юрист …* нарик и стреляет по людям, является диффамацией и подлежит изъятию, если не будет доказано обратного. На стр. 48: инцидент, в котором юрист предлагает на продажу героин, является диффамацией и подлежит изъятию. Мы советуем …** не оставлять в тексте данной рукописи факты и материалы, которые квалифицированы выше как диффамация и фактическая обоснованность которых подкреплена лишь словами автора. Учитывая, что автор признает, что сам большую часть времени находился под действием нелегальных наркотиков, его показания покажутся в суде весьма шаткими».

* Удалено по настоянию юрисконсульта Rolling Stone. – Примеч. авт.

** См. сноску выше.

– Цзынь-цзынь, – отвечал я. – Просто попросим Оскара подписать разрешение печатать текст. Его чушь с «диффамацией» волнует не больше, чем меня. И, вообще, правда – лучшее оружие против диффамации. Господи, разве вы не понимаете, с каким чудовищем мы имеем дело? Вам бы почитать то, что я сам выбросил.

Но на спецов по диффамации мои слова не произвели впечатления, особенно потому, что гору поклепов я возводил как раз на их коллегу. Без письменного разрешения Оскара книга в печать не пойдет.

– Ладно, сказал я. – Но давайте делать это побыстрее. Он сейчас в Мазатлане. Пошлите ему чертов документ экспресс-почтой, он его подпишет и сразу отправит назад.

Я думаю, мы в переулке крыс, где мертвецы порастеряли кости.

Т. С. Элиот. Бесплодная земля

М-да. Документ послали сразу же… а Оскар отказался его подписывать – но по причине, непостижимой вообще ни для одного нью-йоркского юриста, специализирующегося на исках о диффамации. Как я и говорил, сама диффамация Оскара не беспокоила. Разумеется, все написанное правда, сказал он, когда я наконец дозвонился до его номера в отеле «Синалоа».

Волновал его – и очень сильно – единственно тот факт, что я несколько раз назвал его трехсотфунтовым самоанцем.

– Что ты за журналист? – орал он на меня. – Разве ты правду не уважаешь? Я все ваше долбаное издательство за клевету на дно пущу! Ты что, стараешься меня выдать за полукровку-гидроцефала с остовов Южного моря?

Юрисконсульты замерли в параноидальном молчании.

– Это либо какой-то юридический финт, – недоумевали они, – либо у психа совсем крыша от наркотиков поехала.

Кто будет настаивать, чтобы его официально отождествили с одним из самых декадентских и развращенных персонажей в американской литературе? Неужели его гневные угрозы и требования мыслимо воспринять всерьез? Неужели возможно, чтобы известный практикующий юрист не только открыто признавал, что совершил массу омерзительных преступлений, но еще и настаивал на сохранение всех до последнего гадких подробностей, подтверждая, что это абсолютная истина?

– Почему нет? – отвечал Оскар.

И еще: разрешение он подпишет только в обмен на твердую гарантию юристов издательства, что и его имя, и подходящая фотография будут фигурировать на суперобложке книги.