От виски Дерек осмелел.

— Так вы поэтому так не любите его? — спросил он.

От этого вопроса Петтигрю словно бы пришел в себя:

— Как я уже сказал, речь не обо мне, а о Хеппенстоле, — сухо ответил он. — Но позволю себе заметить, что если Хеппенстол доставил Барберу несколько беспокойных ночей, то мне нисколько судью не жаль, и думаю, я не единственный, кто так думает. Надеюсь, вы не удивлены. — Он посмотрел на часы и добавил: — Как там насчет вашего поезда?

Дерек понял, что встреча окончена, и встал.

— Мне пора, — сказал он. — Но я должен упомянуть, что этот инспектор безо всякого энтузиазма отнесся к идее, будто за всем случившимся стоит Хеппенстол.

— Вы это уже говорили. У него есть другие соображения по этому поводу?

Дерек уже сожалел, что так разговорился, но идти на попятную было поздно.

— Ну… Он исключительно методично рассмотрел все вероятности, — ответил он, — и, судя по всему, думает, что если это действительно дело рук одного человека, в чем он очень сомневается, то…

— Ну?

— …то единственный, кто это может быть, — вы.

Ни за что на свете Дерек не мог бы угадать, удивило это Петтигрю или нет. Конечно, губы его дрогнули, словно он собирался рассмеяться, но взгляд остался суровым и голос, когда он наконец заговорил, был спокойным и серьезным.

— Благодарю, — сказал он. — Я буду это помнить.

— Только, пожалуйста, не думайте, что я… — Дерек смущенно запнулся.

— Дорогой мой юноша…

— …Это было всего лишь предположением со стороны инспектора. Не думаю, что он серьезно имел это в виду. И Хильда ни на минуту в это не поверила. Она чуть голову ему не откусила.

— Хильда? Что вы говорите? В самом деле? Это очень любезно с ее стороны. Можете передать ей мою благодарность. Впрочем, знаете, лучше не надо. Кстати, получило ли какое-нибудь развитие то злополучное происшествие с машиной в Маркхэмптоне?

— Нет, насколько мне известно. Кажется, судья получил по этому поводу какие-то письма, но мне, разумеется, об этом ничего не рассказывали…

— Гм… Могу ошибаться, но у меня такое ощущение, что это в настоящий момент самая серьезная угроза для Брадобрея. В его положении судебная тяжба может нанести ему больший урон, чем дюжина отравленных конфет. Ну что ж, доброй ночи и благодарю за компанию. Я получил удовольствие от нашей беседы. Признаться честно, я получил от нее такое удовольствие, что не уверен, нужно ли мне двигаться дальше по направлению к грани, а до нее еще далеко. Так что если вас спросят, почему вы так припозднились, можете отвечать, что спасали пожилого джентльмена от завтрашнего тяжелого похмелья. Всего вам доброго!

Дерек ехал домой на поезде, останавливавшемся на всех станциях, в полной темноте. Он считал, что интересно провел день. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что следующий наверняка будет смертельно скучным. Никогда еще его ожидание не оказывалось столь ложным, ибо утро принесло ему встречу с Шилой Бартрам и все в его мире переменилось.

Шила Бартрам была высокой и светловолосой, с большими, немного навыкате, серыми глазами и бледной кожей, которую некоторые считали признаком анемии, но другие находили «интересной». Ей было девятнадцать лет, и она готовилась стать медсестрой Красного Креста. Ее отец был управляющим в крупной промышленной фирме и большую часть жизни проводил в разъездах по стране от одного филиала к другому, надзирая за исполнением различных правительственных заказов. Тем временем Шилу с матерью эвакуировали из Лондона к тетке, жившей неподалеку от дома Маршаллов. Все это и многое другое Дерек узнал в первые полчаса их знакомства. Матери с трудом удалось уговорить его отвезти ее в соседнюю деревню на заседание комитета, посвященное вопросам улучшения условий размещения военного контингента, и он, слоняясь почти все утро в ожидании окончания заседания, повстречал Шилу, пребывавшую в схожей ситуации. Прежде чем оба поняли, что происходит, утренняя скука превратилась в волшебство, и — на зависть или к сожалению остального мира, в зависимости от этого мира вкусов и опыта — Дерек вез мать домой, а Шила возвращалась в госпиталь в состоянии, напоминавшем легкое опьянение, вполне естественное, но абсолютно для них незнакомое и необъяснимое.

Это случилось в субботу. Дерек должен был присоединиться к судье на лондонском вокзале в понедельник днем, чтобы продолжить турне. Он ухитрился сделать так, чтобы провести с Шилой почти все воскресенье, а в те часы, когда не мог быть с ней, размышлял о ее совершенстве, ее очаровании и о том, как ему повезло, что они повстречались. О том, как провела эти часы Шила, можно судить только по ее удивительному и сокрушительному провалу на экзамене, случившемуся несколькими днями позже. В понедельник, по окончании отпуска, столь насыщенного эмоциями, словно Дерек провел его в пути, направляясь на Западный фронт, влюбленный нехотя вернулся в Лондон.

Увидев Хильду, стройную, элегантную, разговаривавшую с подобострастно глядевшим на нее охранником у дверей персонального судейского вагона, Дерек ощутил легкое, но безошибочно узнаваемое беспокойство. Он его тут же подавил, но воспоминание осталось, и вместе с ним — смутное чувство вины. Потому что в том состоянии, в каком он тогда пребывал (если допустить, что его состояние имело хоть какое-то отношение к рассудку), вид Хильды, как и любой другой женщины, неизбежно провоцировал сравнение с предметом его обожания. И первый результат сравнения в данном случае граничил с предательством по отношению к Шиле — или, точнее сказать, к образу Шилы, который он старательно пестовал в своем воображении последние два дня. Он успел совершенно забыть, насколько привлекательна Хильда. Разумеется, она была старше Шилы — намного старше, если говорить честно. Их вообще нельзя было сравнивать. Но в то же время, если принимать во внимание выдержку и тактичность Хильды, спокойную уверенность ее поведения в любом окружении, Шила казалась чуточку слишком наивной, и ее восхитительному простодушию самую малость недоставало пикантности.

Сомнение исчезло почти так же быстро, как возникло, задолго до того, как разум Дерека успел его осознать. Спустя пять минут он поклялся себе, что сомнения никогда и не было. Однако оно все же не прошло бесследно. Глубоко запрятанное в подсознании, оно отныне напоминало о себе мгновениями раздражения, хотя возмещающая сила воображения накладывала на них слой за слоем пленительные черты, рождавшие в конце концов образ жемчужины человеческого совершенства — идеальной Шилы, чье воплощение в плоти и крови в положенный срок явит собой самую опасную соперницу Хильде.

Между тем источник этой душевной смуты и сам пребывал далеко не в покое. Если в глазах Дерека Хильда представала хладнокровной и безмятежной, то он преувеличивал ее самообладание больше, чем мог себе вообразить. На самом деле она провела выходные в смятении. Она вернулась домой из клуба, ободренная спокойной надежностью Моллета более, чем ожидала, но нашла судью, только что приехавшего из «Атенеума», в глубочайшей депрессии. Перед ним лежало письмо от шурина, в котором тот высказывал весьма неблагоприятные перспективы будущих переговоров с поверенными Сибалда-Смита. Вскоре судья поведал, что, как бы серьезно ни было то, что написано в письме, это еще самая малая из его неприятностей. Что по-настоящему гнетет его, так это инцидент, случившийся сегодня в тихих покоях клуба. За чашкой чая он разговорился со старшим коллегой — судьей, человеком, чьей безграничной осведомленностью Барбер всегда восхищался и чьего острого языка втайне побаивался. В ходе обычной беседы, которая любому третьему лицу, присутствуй он при ней, показалась бы всего лишь дружеской заинтересованностью в делах Южного турне со стороны собеседника, тот ясно дал понять несчастному Барберу, что прекрасно знает обо всем, что произошло в Маркхэмптоне. Безжалостно, в своей мягкой, покровительственной манере, которой славился, мучитель влил в него яд по капле, закурил сигару и отбыл, оставив Барбера взбешенным и страшно напуганным.