— Кто-то проболтался! — прорычал Барбер, рассказывая все это жене. — Несмотря на все принятые нами меры предосторожности, кто-то все же проболтался!

— Да, это очевидно, — согласилась Хильда, быстро соображая, что инъекция деловитости с ее стороны будет лучшим противоядием в подавленном состоянии мужа. — В конце концов, этого следовало ожидать, не так ли? Рано или поздно такие вещи неизбежно выходят наружу.

— Кто это мог быть? — продолжал Барбер. — Могу поклясться, что мальчик надежен. И Петтигрю из кожи вон лез, сам настаивая, чтобы все было сохранено в тайне… Конечно, полицейский офицер слишком молод и неопытен, но все же… Ты же не думаешь, что Петтигрю мог меня подставить, правда, Хильда? В конце концов, мы с ним такие старые друзья…

Хильда поджала губы.

— Нет, — сказала она. — Я не думаю, что он стал бы тебя подставлять. По-моему, раз уж все вышло наружу, совсем не важно, кто за это ответствен. Но если тебе интересно, Уильям, с моей точки зрения, все абсолютно ясно. — Судья посмотрел на нее в изумлении. — Ты полностью упускаешь из виду, что в аварии участвовали две стороны, — раздраженно напомнила она. — И вероятнее всего, разговорился сам пострадавший и его друзья. У Салли Парсонс весьма обширный круг знакомых, и я ничуть не сомневаюсь, что она все им доложила.

Барбер в отчаянии вскинул руки.

— Теперь слух пойдет по Темплу, — простонал он. — По всему Темплу!

— Уильям! Возьми себя в руки. Пусть даже в Темпле все станет известно, что это существенно изменит? Ты должен помнить, что, если все удастся уладить без судебной тяжбы, история никогда не попадет на страницы газет, а это единственное, что имеет значение. Ты ведешь себя просто как ребенок!

От ее упрека к Барберу отчасти вернулось чувство собственного достоинства.

— Есть вещи куда более важные для человека моего положения, чем открытые обвинения в газетах, — сказал он. — Разве ты не понимаешь, Хильда, какой невыносимой станет для меня обстановка, когда мои коллеги начнут судачить на этот счет? Я не знаю пока, насколько далеко все зашло, но следует в любой момент ожидать, что лорд — главный судья пошлет за мной и предложит…

— Что предложит?

— Предложит подать в отставку.

— В отставку? — горячо подхватила Хильда. — Чушь! Он не может заставить тебя уйти в отставку. Никто не может. И ничто.

— Кроме решения обеих палат парламента.

— Вот именно.

Но судью это не успокоило.

— Я этого не переживу, — сказал он. — Достаточно кому-то направить запрос в палату, чтобы сделать мое положение безвыходным. И пострадаю не только я, все юридическое сообщество окажется…

Он содрогнулся от такой перспективы.

— И все это подводит нас к тому, — решительно перебила его Хильда, — что мы должны договориться с Сибалдом-Смитом. Так это мы и так уже знаем. Если все замять, ни лорд — главный судья, ни кто бы то ни было другой не захотят поднимать скандал. А память на подобные вещи у людей очень короткая, сам знаешь, тем более что идет война и им есть о чем думать, кроме нас. Дай-ка мне взглянуть на письмо Майкла.

Письмо, разумеется, оптимизма не внушало. Поверенные пострадавшего, говорилось в нем, не выказывают ни малейшей готовности умерить свои запросы. В конверт было вложено их письмо с требованием скорейшего ответа. Далее Майкл сообщал, что состоялся консилиум врачей, назначенный по согласию обеих сторон; заключение, подписанное доктором, выбранным судьей, было хуже, чем они опасались. Кроме ампутации мизинца, имело место повреждение мышц руки, которое в настоящий момент серьезно ограничивает ее подвижность, и этот дефект может остаться навсегда. В любом случае медикаментозное лечение будет длительным и дорогостоящим. Другое заключение, заключение известного музыканта, подкрепляло утверждение истца, что отсутствие пальца почти наверняка сведет его заработки как исполнителя к нулю, а ведь это не единственное полученное им увечье. В заключение Майкл просил дальнейших указаний.

Хильда с упавшим сердцем отложила письмо. Потом встала, зажгла сигарету и наполовину выкурила ее, прежде чем принять решение.

— Думаю, мне нужно поехать и поговорить с ним.

— Может, это самое лучшее, — поддержал ее муж. — Но в свете его письма, боюсь, он мало что еще может для нас сделать.

— Кто? Майкл? Я не его имела в виду, хотя и с ним я в любом случае повидаюсь. Я имела в виду — встретиться с Сибалдом-Смитом.

— Хильда! Ты это не серьезно.

— Разумеется, серьезно.

— Но об этом не может быть и речи! Ты… ты не можешь этого сделать.

— Почему нет?

— Ну, для начала ты не хуже меня знаешь, что, когда дело переходит в руки адвокатов, неприлично для любой из сторон действовать у них за спиной и…

— Плевать мне на приличия. Надо что-то делать, и делать, по-моему, нужно именно это. А если ты настаиваешь на соблюдении правил, то я не являюсь стороной в этом деле.

— Хильда, умоляю, дважды подумай, прежде чем сделать это. Подобное вмешательство третьего лица к добру не приведет — более того, может нанести непоправимый ущерб. Какова, по-твоему, будет реакция совершенно постороннего человека…

— Он не совершенно посторонний.

— Ну да, допустим, он раз или два бывал в нашем доме, хотя лично я его не помню, но с практической точки зрения он посторонний.

— Когда-то я неплохо знала Сибалда-Смита, — задумчиво произнесла Хильда. — В какой-то период времени даже очень неплохо.

Судья изумленно воззрился на нее, и шокирующее подозрение отразилось на его лице.

— О нет! Не настолько хорошо! — со смехом успокоила его Хильда и поцеловала в макушку. Потом села на скамеечку для ног у его кресла и улещивающим голосом сказала: — Ну что, будем считать, вопрос решен?

— Если ты к нему поедешь, — слабо воспротивился судья, — то это будет без моей санкции.

— И в случае необходимости ты сможешь от меня откреститься. Очень хорошо, на том и порешим. Теперь другой вопрос: какие условия мы можем ему предложить?

С этого момента разговор постепенно пошел вразнос, как часто бывает, когда речь заходит о деньгах. С оценки нынешнего финансового положения судьи он скатился на неприятную тему необходимости экономии в будущем. Хильда неожиданно продемонстрировала безропотность в том, что касалось ее собственных трат, но и непреклонность в том, что казалось ей неразумными запросами со стороны мужа. Постепенно, по мере того как разговор соскальзывал, что было неизбежно, в абсолютно бессмысленную для обсуждения сферу прошлого, он становился все более язвительным, а Хильда — все более крикливой. Что сталось с гигантскими гонорарами, которые он зарабатывал в последние годы своей адвокатской практики, когда обычный и добавочный подоходные налоги были ниже, чем сегодня, и не шли ни в какое сравнение с тем, какими они могут стать завтра? Хильда, у которой нервы были напряжены до предела после всех турбуленций дня, утратила свое обычное самообладание, когда ее муж снова вытащил на поверхность старые обвинения в экстравагантности. Вместо того чтобы пропустить их мимо ушей, она принялась сердито подсчитывать стоимость давно изношенных платьев и давно переваренных ужинов. Сначала она разразилась негодованием, потом стала пронзительно кричать в свою защиту, что каждое истраченное ею пенни было истрачено ради поддержания его репутации и известности, ради дальнейшего продвижения его карьеры, которой она преданно посвятила — она не верила своим ушам, слыша произносимые ею самой избитые клише, — лучшие годы своей жизни. Если бы не ее мудрость, он бы, как ему хорошо известно, никогда не занял того положения, какое занимает и которое из-за его преступной беспечности оказалось теперь под угрозой. А если говорить об экстравагантности… Тут настал черед Барбера отразить атаку, которая, если честно признаться, зиждилась на весьма зыбком основании, поскольку его-то вкусы всегда были как раз очень простыми.

Уязвленный ее несправедливостью, он сделал несколько ответных выпадов, которые, в свою очередь, были вопиюще несправедливы, и все закончилось достойной сожаления сценой, разрешившейся тем, что Хильда заливалась потоками сердитых слез, а судья бормотал извинения, и изначальный предмет ссоры полностью забылся.