Поскольку молчание принято считать знаком согласия, он продолжил:

— Когда я говорю, что пополам был разрезан шоколад, я именно это имею в виду. Я не имею в виду, что оригинальная начинка, которая, как я понимаю, имела твердую и хрустящую консистенцию, тоже была разделена пополам. Это потребовало бы от манипулятора лишних усилий и напряжения, не говоря уж о том, что повлекло бы за собой риск затупить тонкий инструмент, который, по моим предположениям, был использован. Нет! По всей вероятности, разъят был только панцирь (если позволительно употребить такой, признаю, несколько неточный, термин для описания мягкой оболочки твердой сердцевины), то есть действия были совершены в порядке, обратном тому, который выполняет кондитер, после чего съедобная начинка была удалена, а две шоколадные скорлупки набиты другим наполнителем — кажется, так это называется — и соединены, снова приобретя завершенный товарный вид. Коротко говоря, безусловный вывод состоит в том, что злоумышленник в данном случае, удалив половинку внешней оболочки описанным мною только что способом, вынул съедобную начинку и заменил ее вредной субстанцией, которую я и идентифицировал.

Флэк потер лоб и слегка поклонился судье так, как он это неизменно делал в суде в конце речи.

Дерек первым нарушил блаженную тишину, воцарившуюся наконец после словоизвержения Флэка.

— Но почему карбид? — спросил он. — Какой страной выбор для отравителя.

— Действительно, почему? «Странный», мой юный друг, — самое уместное здесь слово. Настолько странный, что перед нами встает вопрос — вопрос, который, согласен, напрямую меня не касается, но, быть может, мне будет дозволено высказаться по нему в качестве amicus curiae?[28]: отравитель ли это вообще? Не больше ли это похоже на весьма жестокий и глупый розыгрыш?

— Розыгрыш?! — возмутилась Хильда.

— А вы подумайте, — продолжал Флэк, уставив на нее свой толстый указательный палец. — Подумайте. Конечно, дело эксперта-токсиколога, каковым я, разумеется, не являюсь, судить, но я бы взял на себя смелость предположить, что, если проглотить такую конфету целиком, как пилюлю в облатке, количество карбида, заключенного в начинке, может произвести весьма неприятный, не исключено, даже фатальный эффект. Точно сказать не могу, однако это вполне вероятно. Но кто когда слыхал, чтобы так ели шоколадные конфеты? Сам raison d’être подобных изделий заключается в удовольствии медленно и постепенно смаковать их, а это решительно перечеркивает замысел «отравителя». Нет! Существует лишь два способа лакомиться такими конфетами. Один — тот, который предпочитаете, как я заметил, вы, леди Барбер: откусывать и жевать, прошу прощения за грубость выражения, но я не знаю, как это можно выразить по-иному. Другой — более деликатная техника, коей пользуется судья, а именно: сосать и поглощать медленно. Из вашего собственного прискорбного опыта, полученного вчера вечером (кстати, надеюсь, вы полностью от него оправились и простите, что не поинтересовался вашим здоровьем раньше), совершенно ясно, что в первый же момент откусывания контакт слюны с карбидом приводит к выделению газа ацетилена, подвох сразу обнаруживается, и все, что во рту, немедленно выплевывается. С другой стороны, при сосательной технике разоблачение происходит медленней, но не менее, — он мрачно покачал головой, — не менее неотвратимо. Допускаю, что в этом случае мизерное количество карбида может успеть проникнуть в организм, однако этого количества, осмелюсь утверждать, будет достаточно лишь для того, чтобы вызвать неприятную внутреннюю реакцию, но уж точно не для того, чтобы спровоцировать летальный исход. Повторяю, как средство устроить розыгрыш, прошу прощения за столь неловкое и неуместное выражение, карбид — это то, что нужно. Но в качестве яда он совершенно не в жилу.

Словно обескураженный собственным переходом на низкий стиль речи, Флэк внезапно замолчал, а потом пробормотал:

— Я опаздываю на поезд, мне надо идти, — и испарился.

— Стало быть, итог таков, — безмятежно сказал судья, попивая чай тем вечером. — Некто захотел сыграть со мной весьма злую шутку. Некто другой написал мне два бранных анонимных письма. А некто третий, кто, признаю, может иметь на меня зуб, оказался на свободе. Нет ни малейшего повода считать, что между этими тремя фактами есть хоть что-то общее. И ни один из них взятый отдельно, так же как и все они вместе, не должны вызывать ни малейшей тревоги. Я предлагаю не обращать на все это никакого внимания.

— Думаю, ты ошибаешься, Уильям, — твердо возразила его жена.

— Дорогая, я очень тщательно все обдумал, после того как Флэк сегодня утром изложил нам результаты своих исследований — знаю, ты о нем невысокого мнения, но он человек разумный, и я верю: он знает, что говорит, — так вот, как уже сказал, я все тщательно обдумал…

— Я видела, что сегодня в судебном присутствии ты думал о чем-то постороннем, — колко заметила Хильда, — только не знала о чем. Но что касается меня, то я считаю, что думать здесь не о чем. Я знаю: все эти факты — отнюдь не просто совпадения. Нет смысла спорить. Интуиция подсказывает мне…

— Интуиция! — Судья воздел руки в вежливой издевке.

— Да, интуиция, — твердо повторила Хильда. — Я интуитивно чувствую, что с самого начала этого турне вокруг тебя создалась атмосфера угрозы, и считаю, что мы обязаны что-то сделать, чтобы побороть ее.

— Боюсь, атмосферу побороть очень трудно, — ответил Барбер. — Моя собственная интуиция, если это слово здесь уместно, подталкивает меня к прямо противоположному выводу. Уверен, что отныне и впредь турне будет исключительно мирным и все придет в норму — если, конечно, не начнутся воздушные налеты, о которых столько говорят, во что лично я не верю. Маршал, еще чашку чаю, будьте любезны.

Дерек налил ему чаю и воспользовался случаем, чтобы предложить на некоторое время оставить вопрос открытым:

— Завтра мы отправляемся в Уимблингэм, — сказал он. — До настоящего времени в каждом из двух пунктов нашего маршрута случились подозрительные инциденты. Если что-нибудь случится и в третьем, тогда, полагаю, мы сможем быть уверены, что это не совпадение.

Судья шумно приветствовал его предложение.

— В любом случае давайте повременим с окончательным суждением, — сказал он. — И если я после Уимблингэма присоединюсь к тебе, дорогая, целым и невредимым — а я надеюсь, что так и случится, — будем считать, что цепь неприятностей прервалась.

— Прекрасно, — сказала Хильда. — Но никакой речи о том, что ты «присоединишься ко мне», быть не может. Я еду с вами в Уимблингэм.

Барбер изобразил удивление, причины которого Дерек поначалу не понял.

— Ты собираешься ехать с нами в Уимблингэм? Ты, конечно, шутишь, Хильда. Ты не можешь не знать, что ни одна судейская жена ни разу туда не ездила.

— Я еду в Уимблингэм, — твердо повторила леди Барбер. — И во все остальные пункты твоего маршрута. Мой долг — присмотреть за тобой.

— Я польщен твоей заботой о моей безопасности, — ответил ей муж, — но, думаю, ты не отдаешь себе отчета в том, на что себя обрекаешь. Резиденция там поистине…

— Резиденция там паршивая, — сухо заметила ее светлость. — Это печально известно. Тем не менее я предпочитаю примириться с отсутствием удобств, но не рисковать твоей безопасностью.

Барбер пожал плечами.

— Ладно, — согласился он, — если ты настаиваешь. Но не говори потом, что тебя не предупреждали. Слава Богу, нам предстоит провести там совсем немного времени. Поскольку я искренне верю, что за этими разрозненными пустяками не стоит ничего серьезного, мне остается лишь сожалеть, что ты впустую расстроишь свои планы.

— У меня нет никаких планов, нечего расстраивать. В культурной жизни Лондона сейчас не происходит ничего такого, о чем стоило бы говорить. Я собиралась лишь еще раз навестить Майкла — от него пришло письмо, которое я хотела бы при случае с тобой обсудить.