— Значит, судья держит сейчас совет с шефом полиции, не так ли? — весело спросил он. — Полагаю, они совещаются о том, как сохранить все в тайне?

— Насколько я понимаю, задача состоит именно в этом, — с неожиданной горечью подтвердил Дерек.

— А разве не все так понимают задачу? — сказал Петтигрю. — Мне казалось, что именно вы ее поставили, когда вчера вечером предложили констеблю связаться со своим начальством.

— Я? Я просто хотел как можно скорей убраться с места происшествия. Мне претит идея замалчивать что бы то ни было.

— Но, дорогой друг, провозглашать подобные вещи на кровлях[21] не годится. Вы не можете не понимать этого.

— Ничто не следует замалчивать, — упрямо повторил молодой человек. — В конце концов, если существует такая вещь, как правосудие…

— Боже милостивый! Если вы собираетесь стать юристом, такие мысли неуместны, — укоризненно воскликнул Петтигрю. — Боюсь, вы страдаете идеализмом.

— Да, я идеалист и не стыжусь в этом признаться, сэр.

— Прошу вас, не называйте меня «сэр», от этого я чувствую себя еще старше, чем есть на самом деле. Но если серьезно, как вы это себе представляете? Вы считаете допустимым, чтобы королевский судья предстал перед местными крючкотворами по обвинению в нарушении правил, предусмотренных «Актами о дорожном движении»?

— Ну… в общем, да. Не вижу причин делать для него исключение потому лишь, что он судья.

Петтигрю покачал головой.

— Это неправильно, — сказал он. — Разве вы не понимаете, что вся система зиждется на том, что к судьям относятся не так, как рядовым гражданам? Это может дурно влиять на них как на индивидуумов и делать наиболее слабохарактерных представителей братии чванливыми и самонадеянными, но для отправления правосудия в целом это важно, вот почему мы должны сделать все, чтобы замять дело. Что меня действительно интересует, — продолжил он, — так это существует ли суд, правомочный привлекать к ответственности судью за правонарушение, совершенное во время выездной сессии. Видите ли, ведь предполагается, что на период ассизов он является эквивалентом самого короля, а король не может совершить ничего противозаконного, но, насколько я знаю, на практике такой вопрос никогда не вставал. Никому никогда не хватало смелости возбудить дело при подобных обстоятельствах.

— Полагаю, что ни у какого судьи таких обстоятельств прежде и не возникало, — выразил надежду маршал.

— Бога ради, не прекраснодушничайте! Судьи и в прошлом во время ассизов совершали самые чудовищные поступки. Разве вы никогда не слышали историю о судье… — И он выдал целую обойму скабрезных анекдотов, которые шокировали Дерека, хотя он и не смог удержаться от смеха. — А мораль всего этого такова: не выноси сор из избы! — заключил Петтигрю. — Ни одна из этих историй никогда не просочилась наружу. Последняя из только что рассказанных мною вообще до настоящего момента никому не была известна, потому что я ее выдумал, чтобы вас развеселить. А теперь, возвращаясь к нашему случаю, могу я просить вас о любезности и рассчитывать, что вы будете держать рот на замке ото всех без исключения?

— Разумеется, буду, — ответил Дерек немного даже обиженно. — Вам не было нужды просить меня об этом.

— Превосходно! Я очень надеялся, что определенные границы у вашего идеализма все же существуют. Ладно, мне пора идти. Боюсь, это дело для всех оказалось весьма огорчительным. Буду удивлен, если оно где-то все же не просочится наружу, но если мы все будем хранить его в секрете и в случае необходимости бессовестно лгать, большой беды не произойдет. Слава Богу, в момент, когда Брадобрей называл свое имя, не было посторонних свидетелей.

Уверенность, которую Петтигрю вселил в Дерека своим последним замечанием, продержалась недолго. Спустя несколько минут, когда его светлость, в парике и мантии, уже выходил из дома, Бимиш вручил ему еще одно письмо. Внешне оно походило на полученное ранее, но содержание его было гораздо более лаконичным. В сущности, оно состояло из одного слова: «Убийца!»

Барбер прочел его и пожал плечами. На сей раз он никому не стал показывать письмо, а скомкал его и сунул в брючный карман. С серьезным видом он забрался в «роллс-ройс» и отбыл в суд. Там он невозмутимо уселся на свою судейскую скамью, чтобы продолжить прерванное накануне рассмотрение гражданских исков. Два первых по списку были исками по возмещению ущербов, нанесенных в результате автомобильных аварий. Барбер отнесся к ним со всей объективностью, но компенсации, которые он присудил пострадавшим, тяготели к нижнему пределу.

Поначалу судья собирался ехать в Саутингтон, следующий город на маршруте турне, в собственном автомобиле, но в сложившихся обстоятельствах об этом, разумеется, не могло быть и речи. Машину — виновницу аварии оставили в гараже в Маркхэмптоне до того времени, когда ее можно будет забрать оттуда, не нарушая закона, и Барбер вместе со своим маршалом и остальными винтиками громоздкого механизма правосудия отправился на поезде. Это было утомительное путешествие. Колея железной дороги Южного района тянулась от графства к графству, повторяя рисунок пути, который был проложен еще во времена Генриха II и соответствовал тогдашним нуждам. К сожалению, железнодорожные дельцы Викторианской эпохи, руководствуясь исключительно коммерческими соображениями, прокладывали дороги без учета удобств судейского корпуса. Они не воспаряли мыслью выше простой идеи соединить одной линией Маркхэмптон с Лондоном и другой — Лондон с узловой станцией Дидбери, откуда до Саутингтона медленно тащилась петляющая ветка. Их мелкие урбанистические потребности были направлены только на проблему перемещения пассажиров и грузов в столицу и из нее, и им никогда не приходило в голову подумать о тех, кому всерьез необходимо попасть из Маркхэмптона непосредственно в Саутингтон. Во всяком случае, возможно, потому, что эти два города входили в разные железнодорожные системы, такой переезд получался настолько трудным, насколько это вообще возможно. Система ассизного судопроизводства, которая двигалась вперед вместе со временем, но на шаг или два отставая от него, в ходе девятнадцатого века пришла к выводу, что путешествие по рельсам, даже столь неудобно проложенным, все же немного быстрей, чем путешествие в экипаже, и нехотя приняла решение впредь пользоваться небезупречными услугами железной дороги. В настоящее время саутингтонский автобус, который покрывает нужное расстояние за полтора часа, три раза в день проходит мимо маркхэмптонской резиденции ассизного судьи, но это достижение цивилизации пока не входит в сферу внимания официальных властей.

Каким бы утомительным ни было путешествие с двумя пересадками и сорокаминутным ожиданием на узловой станции Дидбери, оно по крайней мере происходило в комфортных условиях. Для судьи и его маршала резервировался вагон первого класса. Во втором ехали ассизный секретарь, секретарь стороны обвинения и судебный Делопроизводитель. Бимиш со своими клевретами, что было совершенно справедливо, следовал в вагоне третьего класса, однако тоже отдельном. Багаж экспедиции, как личный, так и служебный, перемещение которого требовало усилий нескольких носильщиков, занимал вместе с охраной весь багажный вагон. Администрация железной дороги возражала против резервирования вагонов, совершенно неуместно ссылаясь на трудности военного времени, но Бимиш быстро пресек все возражения. «Мне стоило только сказать им, — хвастался он перед своей восхищенной аудиторией, потирая руки в предвкушении приятной партии в наполеон: — „Если кто-нибудь посмеет войти в вагон, предназначенный для судьи его величества…“». Излишне было заканчивать фразу. Все присутствующие поняли, что подобного события оказалось бы достаточно, чтобы взорвать всю государственную систему Британии.

Караван достиг места своего назначения вскоре после полудня. Дерек решил в оставшееся до чая время написать письмо домой. Перед отъездом он, разумеется, обещал матери сообщать «обо всем» и, разумеется, не сдержал обещания. С одной стороны, он оправдывал себя тем, что не так-то просто рассказать «обо всем». Как многие другие, миссис Маршалл воображала, будто работа в уголовном суде — это непрерывная цепь захватывающих событий, что каждое дело представляет собой отдельную драму, каждый выступающий в суде обвинитель или защитник — гений перекрестного допроса, который «может вытянуть из тебя все, если захочет», каждая речь — бурный поток красноречия, а каждый судья — Соломон. Если бы Дерек день за днем описывал ей свои впечатления, они — он в этом не сомневался — показались бы ей чрезвычайно скучными и, поскольку она была женщиной пуританских нравов, весьма отталкивающими. А единственное действительно важное событие, которое до сих пор имело место, он обязался не разглашать. Лично он, оглядываясь на накопившийся за прошедшие дни опыт, считал, что жаловаться ему грех. Он многому научился и освободился от значительного числа иллюзий. Отношения с судьей сложились у него, насколько это возможно, учитывая разницу в возрасте, дружеские. В то же время он вынужден был признать, что длительный тет-а-тет с ним может оказаться утомительным, и втайне был весьма разочарован тем, что то ли из-за предосторожности Главного констебля, то ли по иной причине маркхэмптонские ассизы завершились так же уныло, как начались. Ему хотелось какого-нибудь развлечения, и он праздно размышлял, оживит ли их существование леди Барбер, которая должна была присоединиться к ним в Саутингтоне. Дойдя до этого пункта своих размышлений, Дерек вспомнил, что так и не начал письмо. В этот момент в комнату тихо просунулся Грин, оповестивший, что чай ждет внизу и что ее светлость уже прибыла.