Дереку не часто доводилось выпивать два двойных виски подряд, и он обнаружил, что эффект, по крайней мере в первые минуты, выражался в необычайной ясности мысли. Его мало интересовал Джефферсон, а вот Петтигрю и целый ряд вещей, с ним так или иначе связанных, очень даже интересовали; и сейчас, казалось, представился удобный случай расширить свои познания. Следующие слова Петтигрю дали ему повод, который он искал.

— Ну, — сказал он, — как там ее светлость? Понравилось ли вам жиголовать?

— Ее светлость в полном порядке, — сухо ответил Дерек. — Но очень обеспокоена.

— Охотно верю. Синяк под глазом всегда беспокоит красивую женщину.

— Откуда вы знаете о синяке? — удивился Дерек. По настоятельной просьбе судьи было решено ни в коем случае не делать достоянием публики происшествие в Уимблингэме.

Петтигрю ухмыльнулся.

— Слухи, знаете ли, — сказал он. — Кроме того, я сам был в Уимблингэме.

— Я знаю. — Дерек испытывал некоторую неловкость. — Но леди Барбер, разумеется, беспокоит не только синяк.

— Конечно. Это турне у Папы Уильяма вообще не задалось. Что об этом думает Хильда?

— Она считает, что за всем этим что-то стоит.

— За всем?

— Да — за письмами, конфетами и ее синяком. Она полагает, что все это устроено одним и тем же человеком.

— М-м… — Петтигрю сморщил нос. Стакан с недопитым виски стоял забытым у его локтя. — Такая возможность, конечно, всегда существует. И кто же, по ее мнению, этот человек?

— Первое имя, которое она назвала детективу, — Хеппенстол.

— Детективу? Значит, с вами был кто-то еще? Скотленд-Ярд тоже участвовал?

— Да. Приходил парень по фамилии Моллет.

— Ого! Похоже, кто-то действительно не на шутку обеспокоен. И что сказал Моллет о Хеппенстоле?

— Не много. Он, судя по всему, вообще не слишком верит в эту версию. Но мне трудно было следить за разговором, я ведь ничего не знаю. Вот если бы вы рассказали мне, кто такой этот Хеппенстол. Его имя то и дело всплывает, а я ничего не могу понять.

Петтигрю опорожнил свой стакан и, прислонившись к спинке кресла, вытянул ноги и уставился в огонь.

— Только позвоните еще раз в звонок, — попросил он. — Этого проклятого официанта никогда не бывает на месте, когда он нужен. Благодарю. Хеппенстол? О, он был всего лишь оступившимся поверенным: присвоил некоторую сумму из денег своего клиента, предстал в Олд-Бейли перед Папой Уильямом и получил суровый приговор. Вот и все.

— А-а-а… — разочарованно протянул Дерек.

— Да. А вот и вы наконец, официант. Еще будете? — обратился он к Дереку. — Что ж, наверное, это благоразумно. А мне еще один двойной, пожалуйста. Так о чем мы говорили? Ах да, Хеппенстол. Печальная история, как обычно бывает с такими делами.

Пока не принесли очередное виски, не было произнесено ни слова. Петтигрю долил в стакан чуточку содовой, выпил все залпом, поставил стакан и яростно воскликнул:

— Нет!

Дерек удивленно посмотрел на него и подумал, что «грань», вероятно, достигнута. Но Петтигрю продолжил говорить спокойнее, чем прежде, и речь его, если это возможно, потекла еще более плавно.

— В третьем стакане виски есть нечто, — сказал он, — что совершенно не позволяет солгать, даже в подтексте. Для меня по крайней мере третий стакан — это третья степень. Рушится последний барьер, и я становлюсь чистым — или грязным, это зависит от темы, — но в любом случае правдивым. Я только что блистательно солгал вам.

— О Хеппенстоле?

— Да. Он действительно был поверенным и действительно стибрил деньги клиента. Но это не все — отнюдь не все. Если бы это было так, никто бы из-за него не волновался. Не вижу, почему бы мне вам не рассказать. Если не расскажу я, расскажет кто-нибудь еще, а я могу сделать это гораздо лучше любого другого. И поскольку вы более или менее замешаны в этом деле, я совершенно не уверен, что мой долг не состоит именно в том, чтобы вас просветить.

Петтигрю закурил сигарету.

— В начале моей карьеры Хеппенстол был моим клиентом, — сказал он, рассеянно наблюдая за колечками дыма от сигареты. — Мне он нравился. Он был ловким — в обоих смыслах слова, профессионально удачливым и светским человеком и в Сити, и в Уэст-Энде. Он поставлял мне много работы. Дела были мелкими, но тогда Хеппенстол был мелким деятелем. Работали мы в одной конторе с Брадобреем. Главой ее был… но это вам неинтересно. Брадобрей был старше меня по должности и на голову выше той мелочевки, которую раздавал тогда Хеппенстол. Но вот разразилась война. Я, разумеется, пошел служить. И именно пока меня не было, его практика стала расти как на дрожжах.

— Чью практику вы имеете в виду? — спросил Дерек. — Хеппенстола или Барбера?

— Обоих. Одновременно и взаимосвязано. Хеппенстол начал приобщаться к делам действительно высокого класса, приобрел важных клиентов в Сити и в то же время заполучил несколько лакомых общественных тяжб из тех, которые поднимают волну в печати. А мой секретарь — который, естественно, был и секретарем Брадобрея — следил за тем, чтобы он оставался предан конторе. Впрочем, после двух-трех первых дел его и уговаривать не надо было. Брадобрей оказался полезен ему лично, а Хеппенстол — очень полезен Брадобрею. Не будет преувеличением сказать, что Хеппенстол его сделал. Он появился в его жизни как раз тогда, когда Брадобрей занимал уже слишком высокое положение, чтобы позволить себе заниматься мелочевкой, которой с радостью занимался я, но еще не смог поставить себя наравне с настоящими тяжеловесами. Именно Хеппенстол дал ему толчок, позволивший войти в круг значительных людей. А когда сразу после войны случился бум судебных тяжб, двое из этих значительных людей оказались в самой его гуще, и, пока длились их процессы, Хеппенстол перекачал в карманы Брадобрея тысячи фунтов.

Он зевнул и бросил окурок в огонь.

— К тому времени я, разумеется, вернулся с войны, — продолжил он, — и, естественно, опять пришел в свою контору — Брадобрей тогда уже возглавлял ее, — но надолго там не задержался. Я нашел тамошнюю атмосферу не слишком приятной и перешел в другое место, после чего не получил уже от Хеппенстола ни одного дела. Не могу его винить — он был уже слишком хорошо обеспечен и, когда Брадобрей стал королевским адвокатом, остался самым компетентным сотрудником в конторе, единственным, кто мог его заменить. Но это к делу не относится. Речь не обо мне, а о Хеппенстоле. Выдвинувшись в передние ряды, Брадобрей продолжал встречаться с ним. Они ужинали и выпивали вместе, после ужина он, держа Хильду за руку, без сомнения, дискутировал с Хеппенстолом о правовой норме в деле Шелли и на другие темы, столь дорогие сердцу этой ученой дамы…

— И все это время Хеппенстол воровал деньги своих клиентов? — в ужасе спросил Дерек.

— Дорогой мой идеалист, такое, знаете ли, случается. На самом деле несколько вольно обращаться со средствами своих клиентов Хеппенстол начал еще в 1931 году. Он много занимался спекуляциями — так сказать, сверхурочная работа человека из Сити, обеспечивавшая ему видимость человека из Уэст-Энда, — и экономический спад застал его врасплох. Он позаимствовал немного с одного счета, чтобы выправить свои дела, чуточку помог себе с другого, чтобы компенсировать недостачу на первом, и пошло-поехало. Как раз тогда, когда Общество юристов заинтересовалось аферами Хеппенстола, Брадобрей занял судейское место, и на сей раз они встретились в Олд-Бейли. Comprenez?[32]

— Да. Должно быть, для обоих это был ужасный момент.

— Если вы так думаете, значит, вы упустили главное. Для Хеппенстола это, безусловно, было ужасно. Он, разумеется, признал себя виновным, и последовали обычные дебаты сторон. Но Брадобрей — который, имей он хоть какое-то представление о порядочности, не должен был позволять себе вообще судить это дело, — откровенно издевался над несчастным. Дело не только в вынесенном им приговоре, который по всем меркам был слишком суровым, а в том, как он себя вел. Сам я там, слава Богу, не присутствовал, но говорил с людьми, которые присутствовали, читал газетные репортажи и должен сказать, что это было свинство… свинство… свинство!..