Олег во Франции бегал от армии. Он сам так всегда отвечал каждому новому знакомцу. Когда его спрашивали, не проще ли было дать взятку в военкомате, он отшучивался и говорил, что он давал, да никто не взял. На самом же деле история была самая банальная.

Как-то раз, еще будучи на втором или третьем курсе в вузе, Олег сдавал экзамен заведующему своей кафедрой. Заведующий был профессором старой закалки, массивный, высокомерный, не слушающий никого вокруг. Его тяжелая, военная поступь вводила в страх и студентов, и молодых преподавателей, которые с почтительной робостью отзывались о нем как об «уважаемом ученом» и дипломатично замалчивали человеческие качества. И в России, и за рубежом его знали и признавали как одного из лучших специалистов. Экзамен Олег не сдал, потому что не посещал, а переписать лекции у товарищей оказалось недосуг. Жизнь он вел тогда веселую, средства позволяли, душа жаждала деятельности, а не учебы.

После провала какой-то «доброжелатель» надоумил Олега пожаловаться в деканат и требовать комиссии. Вышел конфликт. Высокомерный заведующий упрямо стоял на своем, а своенравный студент бегал и жаловался по всему вузу. Наконец, собралась комиссия и рассмотрела Олегов письменный ответ. Разумеется, оценку ему не повысили. Зато заведующий был в ярости такой, что с тех пор видеть Олега не мог. Никаких особенных последствий этот инцидент не имел, до тех пор пока не пришла пора поступать в аспирантуру. Олег был уверен, что случай забылся, что никто даже и не вспомнит о нем, но заведующий был до того оскорблен, что при виде Олега на экзамене сразу дал понять: этот не сдаст. Так и вышло.

Олегу пришла повестка из военкомата. Выходов на военных у семьи не было.

Ко всему прочему девушка Олега объявила ему, что беременна и намерена рожать.

И тут наступила пора решительных действий: Олег проявил всю силу своего характера и драпанул во Францию. Девушка, узнав такой поворот событий, долго ныла, пытаясь спровоцировать Олега одуматься, и даже приезжала стонать в Париж (я встречал в аэропорту), но рожать, само собой, мгновенно раздумала. Армия осталась и держала вдалеке от родины. Казалось, Олегу было и все равно: он не привык загадывать вперед и сейчас второй год учился в престижной высшей школе.

Олег был из обеспеченной семьи, всегда при деньгах, но постоянно у всех занимал. Родители помогали, но ему вечно не хватало — денег считать он решительно не мог. Друзья знали, что Олег отдает неаккуратно, но все, кроме самых прижимистых, занимали ему, потому что он был открытый и честный парень и надежный товарищ.

Второй человек, Настя Лисовская, — я говорю «Лисовская» потому, что она сама себя так называла, когда представлялась, нарочито ударяя на «а», очевидно гордясь своим дворянским происхождением, — была самым удивительным за мой век в Париже сочетанием крови: русско-индусская гражданка Британии. Отец был потомком эмигрантов первой волны, он и сам был из тех, которых называют «хранители русской культуры за рубежом» (то есть частенько — просто погрязшие в ханжеской морали православно-озабоченные снобы). Вся семья роднилась исключительно с дворянством, а отец Лисовской в свое время был веселый и горячий парень. Подобные настроения ему были противны, и он влюбился в свою однокурсницу, британскую индуску. Поженились. Потом родилась Настя. Она совсем не пошла в отца: у Лисовской иногда проскальзывало в речи деление на «мы» — то есть ее русская семья (и, надо полагать, косвенно — все русское дворянство) и «она» — то есть мать. Но отец был счастлив, а собственные гены никуда не повернешь — и Лисовская мирилась.

Внешность ее была совершенно под стать странному сочетанию ее родителей: никаких индийских округлых щек или крупного раскидистого носа — вся сухонькая, высокая, скуластая, прямая и напряженная, как струна. Черты лица — тонкие, словно девчачьи. От матери ей остался только смуглый цвет кожи да глубокий темный взгляд крупных глаз. Настя была вся в движении, в скорости. Учение или работу она схватывала на лету, без малейших затруднений. Она даже сидела, чуть наклоняя торс вперед, словно вглядываясь и вслушиваясь в происходящее, готовая немедленно вскочить и действовать, действовать, действовать.

Лисовская приехала в Париж по программе «Эразм», да так и застряла тут.

У нее было русское, индийское и британское гражданства. Она знала все три родных языка, да, кроме того, еще арабский, испанский и французский. Я поражался, глядя, как в шумной многоязыкой компании она мигом переключалась с одного на другой, как звуки рождались то на выпяченных губах, то на кончике языка, а то и совсем из глубины груди — смотря по языку.

Всегда бойкая, вертлявая, с вечным маленьким хвостиком медных волос, она мигом взяла в оборот несколько неповоротливого Олега. И зачем он ей был нужен?

Так или иначе, они съехались. Так что Олег попал «из огня да в полымя». Хотя, судя по всему, это пошло ему на пользу. Он немедленно раздал все долги и новых не брал. Начал ответственнее учиться.

У них было много общего: обеспеченные, свободные, без особенных визовых и жилищных проблем, они оба пили как сапожники, при этом прекрасно переносили алкоголь, учились на «отлично», имели уйму друзей и тайных обожателей. Они жили легко, главным образом заботясь о том, чтобы купить домой достаточно вина и обзавестись летней практикой в престижной фирме. Деньгами не сорили, но и совершенно не думали о них. Они оба были из мира беззаботной золотой молодежи, с которой я бы ни за что не столкнулся в России. Мы бы даже за всю жизнь не появились в одном и том же месте, а здесь, в Париже, они проспорили мне два коктейля, а Олег помогал мне с моим первым переездом.

— А где Эдвард? — спросил я, присев за стол и сосредоточенно погрузившись в наполнение своего стакана.

— В Москве, — наигранно-безразличным тоном ответила Ольга, — уехал несколько дней назад к родителям, — он же давно собирался, ты забыл разве?

— А разве он не должен был тебя взять с собой? — подала голос Настя и, резко переведя взгляд, посмотрела Ольге в глаза.

Ольга на секунду смешалась. Этого было достаточно для внутреннего торжества Лисовской. В сущности, что бы теперь ни сказала Ольга, это торжество было разрушить невозможно.

— Да ну его к черту, — нашлась Ольга, — сам не понимает, чего хочет.

Повисла неловкая пауза.

Ольга и Настя изображали лучших подруг, хотя, по правде сказать, терпеть друг друга не могли. А не любили они друг в друге именно то, что считали в себе самих самым ценным. То есть Лисовская не выносила Ольгиного квасного патриотизма, а Ольга — снобизма и кичливости Лисовской.

— А ты как, не собираешься домой? — обратилась хозяйка ко мне, чтобы сменить тему разговора.

Она притворилась, что вопрос закрыт, но для нее это была больная тема: предполагалось, что Эдвард повезет ее знакомить с родителями. Разговоры об этом шли довольно давно. Конечно, их инициатором была Ольга. Такими разговорами она, видимо, хотела заставить Эдварда сделать желаемое, полагая, что он не захочет выставлять ее на посмешище перед друзьями. Меж тем, Эдвард молчал как партизан: ее слов не подтверждал, но и не спорил. Вечное повторение этой темы создавало образ Ольги как не очень адекватного человека, и, кроме того, ставились под сомнение и намерения самого Эдварда. Девушка нервничала.

Теперь, судя по всему, они повздорили, и Эдвард принципиально уехал раньше запланированного, один. Все собрание сейчас понимало, что произошло, но вслух говорить было неудобно.

Впрочем, я был настроен к Ольге гораздо лояльнее, чем Лисовская. Поэтому я дополнил до верха наши стаканы и протяжно отвечал:

— Да не, что там ехать-то? За семь верст киселя хлебать…

Мы выпили до дна.

— Ну а как же семья, друзья… и прочее? Хотя бы погостить, — начала было Лисовская.

— Не знаю, — растерялся я, — а какая разница?

— Значит, уехал и забыл? — нахально настаивала Лисовская.