Возглавила список царица Джан: утречком другого дня после похорон от нее прибежали люди в слободу, просили быть непременно, без церемоний.

Разговаривали долго, беспредметно: правительница боялась выдать свои истинные намерения, верно оценив в пластунском сотнике умного врага, и потому беседа получилась ни о чем, но проникнута была показательной родственной приязнью и обещанием помочь во всех вопросах, каковые могут возникнуть.

– Теперь гляди – они все наперебой начнут мне в жопу дуть, – загадочно пообещал побратим Никите. – Только успевай подставлять…

Прав оказался сотник. После царицы родичи звали как по расписанию, не всегда даже соблюдая очередность в соответствии с рангом. О незаконном происхождении речь никто не заводил, зато все клялись в вечной дружбе, прозрачно намекали на несуразность ханской воли и вполне определенно заявляли: не слушай никого, примыкай ко мне, настоящий друг – только я! Остальные родичи – отъявленные мерзавцы и предатели, в любой момент всадят нож в спину.

Самым щедрым оказался князь Дондук-Даши, которого царственный родич так неожиданно обнес престолонаследием. Князь подарил Бокте две новые кибитки, четверку сменных лошадей, белую юрту, пятерых молоденьких наложниц и два бурдюка трофейного крымского вина. Предложил расквартироваться в его стане и в последующем откочевать в его владения.

– У орсов сейчас неразбериха, прочной головы нет. Никто тебя не хватится. Да и пора подумать о своей шкуре. Если наша черкешенка чего выкинет, с тебя первого спрос, как с аманата. Решай сам, племянник, ты багатур, тебе советовать не след…

Бокта над таким трогательным участием в своей судьбе только посмеивался. Вел себя странно: кочевать с влиятельным дядькой вроде и не собирался, но возвращаться в слободу тоже не торопился. С заставы они съехали в тот же день, поставили дареную юрту на краю стана Дондук-Даши, уложили в кибитки даренное родичами имущество и сутки напролет потихоньку развлекались с дареными наложницами, щедро сжигая неуемную энергию молодецких чресл.

Никита о причинах такого поведения побратима более не допытывался, но затылок чесал не раз, пытаясь понять, что же за всем этим кроется. Назойливым быть не хотелось – ежели ты воин, любопытство напрасно проявлять негоже: враз не ответили, в другой – не лезь. Однако от любопытства напустил на себя кручинный вид, будто его даже жаркие молодки не радуют да дареное крымское вино.

Бокта на деланую кручину побратимову внимание обратил, хмыкнул в усы.

– Поутру уложимся, – сообщил, выведя Никиту во двор, чтобы наложницы не слыхали. – Засветло потихоньку тронемся. Любо?

– Долго с барахлом, – посетовал Никита. – Полковник сказывал, в воскресенье на Астрахань конвой пойдет с реестром да доносами по обстановке. Кибитки с девками да поклажей попросили бы привезть, а сами одвуконь, а? Помчались бы как ветер, другого дня в слободе были б…

– А негоже нам – как ветер, – хмыкнул Бокта. – Да и не в ту сторону пойдем…

Ночью в ханской ставке несколько раз заводилась какая-то нехорошая возня, сопровождаемая невнятными криками и лязгом клинков. Было ль такое ранее – неизвестно, ночевали на заставе, а она сильно в стороне, где-то чего, глядишь, и недослышали. Когда случилась возня в первый раз, Никита вскочил, отпихнув двух гревших его наложниц, рванул из ножен даренную полковником саблю и принялся будить побратима.

– Ложись, спи, – сонным голосом посоветовал Бокта. – Мало ли кого гребут?

– Может, ну ее, юрту, пойдем ночевать на заставу? – тревожно прислушиваясь, сказал Никита. – Как ни то – свои, не выдадут…

– Вот как раз по ночи попрешься через Ставку – и попадешь, – резонно заметил Бокта. – Спи. То не про нашу душу гомон…

Гораздо засветло Никита запалил сальный светильник и растолкал всех собираться – так и не сомкнул глаз всю ночь, ждал напасти. Женщины только успели растопить дзоголому[36] под лепешки да запрячь лошадей в кибитки, как пожаловали незваные гости.

– Выйди, хозяин, поговорить надо, – сердито распорядилась плоская усатая рожа, возникшая во входном проеме юрты.

– То ж гвардейский десятник, что с Назаром нас брал! – севшим враз голосом прошептал Никита, хватаясь за саблю. – Что сказал?

– Говорить хочет. Ты не ходи, я сам…

Бокта оружия брать не стал, накинул доху и вышел без опаски. Никита побратима не послушал, тревожной тенью маячил сзади, держа руку на сабельной рукояти.

Незваные пришли с жирно чадящими факелами – было еще темно, на востоке едва серела скудная полоска рассвета, – стояли широким полукругом, числом поболее дюжины, оружные, в доспехе. Десятник стоял в центре, выступая от дюжины на пять шагов впереди, его охраняли двое рослых воинов.

Никита присмотрелся – так и есть, среди воинов были и ханские гвардейцы, что взяли их со слободы в полон. Сердечко нехорошо екнуло, скакнуло в живот и тотчас же вернулось обратно, опухнув от боевой злобы. Ежели сеча завяжется – первым делом рубить усатого десятника, потом двоих, что торчат обееручь от него. За это время Бокта успеет метнуться за саблей и даренными родичами пистолями. Ай, негоже как, зачем без оружия вышел?

– В путь собрался? – спросил десятник.

– Собрался. – Бокта хмыкнул. – Проводить пришел?

– Долг за тобой, – без обиняков бросил десятник. – За убитого нукера. Как можно ехать, не отдавши долг?

– Какой долг? – искренне удивился Бокта. – Повелитель простил мне долг! Ты же знаешь…

– Теперь хан Рандул – Повелитель, – грубо прервал десятник. – А что тебе простили – я не знаю. Сказать ты можешь все, что хочешь, ты ученый.

– Назар знает, – напомнил Бокта. – При Назаре было.

– Сейчас темно. – Десятник нехорошо осклабился и ткнул плетью в сторону Ставки. – Когда будет светлее, ты увидишь голову Назара на копье. Он умер, как подобает предателю.

– Назар?! – Бокта аж подпрыгнул от удивления. – Предатель?! Я не ослышался?

– Назар – предатель, – кивнул десятник и со значением сказал: – Теперь я – шидар кя. Долг – за тобой, сотник…

– По личному распоряжению Джан, – тотчас же смекнул Бокта. – Следят, значит! Верно хан сказал – все по его вышло…

– Ехать нельзя. Скажи своим женщинам, пусть сгружают поклажу, – миролюбиво подсказал десятник. – Или ты готов заплатить?

– Забирайте все. – Бокта обвел рукой вокруг себя. – Тут хватит. Юрта, кибитки, тряпки, десяток овец. Себе с братом я оставляю четырех лошадей и оружие. Если мало – заводных коней тоже отдадим.

– Ты обещал свести у ногаев табун, – напомнил десятник. – Что твоя юрта и кибитки? Ханский гвардеец стоит в десять раз дороже, чем все твое имущество.

– Кому обещал? – презрительно прищурился Бокта. – Тебе, что ли?

– Повелителю… – брякнул было десятник, да осекся.

– Повелитель теперь – хан Рандул, мой сводный братец, – не пощадил десятника Бокта. – А голова присутствовавшего при обещании Назара – на копье. Так что мне никто не прощал, потому что я ничего никому не обещал. Иди с миром, десятник, – мне собираться нужно.

– Я шидар кя, а не десятник, – с угрозой в голосе выдавил десятник. – Ехать нельзя. Долг за тобой.

– Не хочешь ничего брать – твое дело. Я поехал.

Бокта нарочито повернулся к десятнику спиной и шагнул к юрте, тихо шепнув Никите:

– Не балуй, братка. Дурного нам не сделают, мы им живые нужны…

– Стоять!!! – крикнул десятник, подняв руку.

Двое воинов, застывших справа и слева от командира, рванули из ножен сабли и встали поудобнее, разворачиваясь для боевого замаха.

– Ар-р! – Коротко рявкнув, Никита сильно толкнул побратима, бочком скакнул к десятнику и сделал молниеносный выпад, целя острием сабли в горло.

– Ать! – Десятник оказался на диво проворен – так же молниеносно откачнулся назад, уходя от смертоносного клинка за плечи стоявших рядом гвардейцев, и тотчас же выхватил из ножен саблю. Гвардейцы сноровисто выправились в одну линию с командиром: в грудь пластуна уперлись сразу три сабельных острия.