Все согласились. Слова старика были правдивыми. Каждый хотел жить и готов был ради этого идти куда угодно за тем, кто это мог пообещать.

К тому времени, когда земля укрылась белой шкурой первого снега, племя Лесных людей было далеко от прежнего своего стойбища. В густом лесу на берегу безымянной речки, впадающей в Великую реку, на сухом холме охотники наспех вырыли три землянки. Олени давно прошли мимо, а птицы улетели вслед за теплом. Мясные ямы были полупустыми, а это значило, что предстояла голодная зима.

Однажды, лежа в душном жилище, старик сказал Мизинцу:

— Ты не забыл наш разговор?

— Про что ты спрашиваешь?

— Ты когда-то просил сделать тебя Великим Заклинателем.

— Да, да, — обрадовался Мизинец.

— Я хочу выполнить свое обещание. Но для этого тебе придется на некоторое время уйти из стойбища.

Мизинец заколебался.

— Еду добывать трудно, — сказал он. — Ноги мои быстры, глаза видят далеко. Кто в племени больше меня приносит добычи? Надо ли уходить?

Теперь задумался Укушенный Морозом.

— Надо уходить, — сказал он твердо. — В середине зимы придет Великий Голод. К этому времени ты должен точно знать, захотят ли духи слушать тебя и помогать тебе или отвернут свое лицо. Пока ты не станешь Заклинателем, тебя не будут слушаться, тебе не будут повиноваться люди.

— Я лучший охотник, — возразил Мизинец. — Кто откажется открыть уши для моих слов?

Старик усмехнулся.

— Ты не знаешь людей. Они должны верить, что ты Великий Заклинатель. Иначе самые мудрые слова твои упадут мимо, и они начнут искать себе любого другого, кто станет говорить им от имени духов. Когда к людям приходит беда, ими надо повелевать.

Мизинец думал долго. Многое было непонятно ему в словах Укушенного Морозом, и он решил, что действительно плохо знает людей.

— Я согласен, — сказал он. — Я буду слушать тебя, старик, и делать то, что ты велишь.

— Пусть придет большой снег и большой мороз. Тогда наступит время. Племя должны вести молодые, потому что старые, даже если и верно указывают путь, все равно отстают в походе, и сами же мешают быстро идти.

Нужное время пришло. Ночи стали длинными, как сон усталого охотника. Мороз ломал кости деревьям и разрывал их мышцы. Все живое ушло, попряталось. Только куропатки да вороны по утрам будили зимний лес. Крылья их сделались жесткими, словно из бересты, а может быть, это замерз воздух, но, когда птицы летели, казалось — кто-то хлопал ладонью по воде и сыпал на камень песок.

Все больше появлялось по ночам в небе крошечных огоньков. Это горели костры в жилищах Верхних людей. Редкую ночь не вставали в небе зеленые столбы страшного света, и люди, забившись в тесные жилища, боялись показывать свое лицо ночи.

Укушенный Морозом сказал:

— Пора.

Все племя вышло на сером рассвете проводить Мизинца. Старик велел ему сесть на маленькие санки.

Людей уже коснулось дыхание голода. Лица их были худы и бледны. Но в это раннее утро в глубоко запавших глазах появилась искорка надежды и веры в чудо. Плосколицые не знали дороги к стойбищу, но появления их можно было ожидать в любое время. Предчувствия и страх тревожили, отнимали сил больше, чем голод.

— Слушайте, люди! — начал Укушенный Морозом. — Я сделался старым, и духи плохо слышат мой голос. Племени нужен новый Заклинатель. Мизинец уходит от вас, чтобы вернуться сильным и могущественным. Много дней он будет говорить с духами, и они научат его помогать племени во всем: в охоте и войне. Пусть каждый помнит о нем, пока его нет.

Край огромного красного солнца выглянул из-за заснеженных гор, и морозный туман сделался ал и прозрачен. На высоких берегах в пойме закаркали вороны, и крик их был чист и резок, как звон льда.

— Настало время! Пришло время! Покровитель племени Великий Ворон дал знак! — крикнул старик и надел на грудь широкий ремень, привязанный к саням.

Провожающие знали: ему предстоял длинный путь по распадкам, по руслам замерзших ключей и речек к тому месту, где кончаются горы и начинается бескрайняя равнина, уходящая к берегам Внутреннего моря. Зимой там не живут даже выносливые куропатки и вороны.

Укушенный Морозом, топча лыжами узкую тропу, целый день тащил санки, на которых сидел Мизинец. Голод сделал его совсем слабым, и он много раз падал лицом в снег и подолгу лежал так, ожидая, когда к нему снова вернутся силы. Мизинцу было жаль старика. Хотелось встать с санок и идти рядом с ним самому, но обычай запрещал это делать.

Когда на землю пришла снова ночь, сани вдруг заскользили быстрее. Старик и молодой охотник оказались у подножия гор, у края плоской равнины.

Запылал в небе зеленый огонь. Тени стали бродить по земле, и Мизинец рассмотрел: словно вздыбленные ветром волны, уходили вдаль жесткие заструги.

— Здесь часто гуляет пурга, — сказал Укушенный Морозом. — Она разбивает свое лицо о горы и громко плачет от бессилия и тоски. Ты останешься здесь.

Обломком оленьего рога старик выкопал в сугробе снежную нору и, подойдя к саням, на которых сидел Мизинец, велел тому охватить его руками за шею.

Едва переставляя ноги, стараясь не упасть, он перенес Мизинца к норе и бросил ему старую оленью шкуру.

— Ты останешься здесь до тех пор, пока я не приду снова. Ты не должен выходить из норы. Думы твои пусть будут о Великом духе и о духе-пособнике, который придет к тебе. Забудь о еде, о друзьях, обо мне. Снег, который принесет пурга, будет тебе едой. — Лицо старика было торжественным, и глаза, несмотря на смертельную усталость, светились радостью.

— Ты все понял, Мизинец?

— Да.

— Смотри! Ты вступил на тропу, по которой ходят духи и потому другого пути тебе нет. Ты ушел из племени, чтобы вернуться в него сильным или не вернуться вовсе.

— Я буду помнить твои слова!

Сердце Мизинца вздрагивало от щемящего восторга, и к горлу подступал комок, а глаза сделались мокрыми.

— Я ухожу, чтобы вернуться…

Укушенный Морозом впрягся в пустые сани и побрел прочь. Зеленый огонь в небе погас, и стало темно. Еще долго Мизинец слышал, как скрипел под лыжами старика снег, и шелестело хриплое дыхание, схваченное стужей.

Мизинец, подтянув к подбородку колени и спрятав ладони в рукава меховой рубахи, сел на обрывок шкуры. Он не знал, сколько ему придется пробыть здесь, потому что Укушенный Морозом, уходя, не назначил точного срока. Сон пришел тревожный и беспокойный, как вся жизнь в последнее время. Но и во сне Мизинец выполнял заветы старика: он думал о духах, об их могуществе, о том, чтобы они скорее пришли и заговорили с ним.

В тяжелой дреме проходили ночи. Приходило утро, и снова падало за край земли солнце, чтобы уступить место ночи. Голод мутил сознание. И когда в пятый раз проснулось солнце, когда уже не было настоящего сна, а вместо него бред с открытыми глазами, Мизинец услышал шорох снега. В нору заглянул Укушенный Морозом.

Он молча сел у входа, достал из-под меховой рубахи небольшой мешочек из нерпичьей шкуры, набил его снегом и спрятал за пазуху.

Так молча они и сидели друг против друга, но временами Мизинцу казалось, что они разговаривают. Тогда он вскидывал голову и смотрел прямо в лицо старику. Глаза Укушенного Морозом были добрыми и усталыми, словно ему уже было невмоготу нести груз жизни и смотреть на людей.

За спиной старика Мизинец видел розовую равнину и край гор с редкими полосками леса, спустившимися к самому подножию хребта. Они тоже были розовыми и неживыми. Леса, словно люди, обходили равнину стороной, боясь утонуть летом в ее бездонных болотах с ржавой водой между кочками.

Через некоторое время Укушенный Морозом вновь вытащил нерпичий мешочек и протянул его Мизинцу. Снег в мешочке растаял и превратился в несколько глотков теплой воды. Мизинец выпил эту воду с жадностью. Старик протянул ему кусочек мерзлого мяса величиной в детскую ладонь. Мизинец так же молча схватил его и впился острыми белыми зубами.