Он наступал, он тянул к ней руки, сам не зная, что собирается сделать. Глаза его были совершенно бессмысленными. Резким движением Золотко выставила перед собой левую ладонь. Правую, отступая назад, она прятала в складках одежды. Девочка попятилась на несколько шагов, почувствовала, что уперлась в стену, и в ту же секунду метнула в Берковского золотой нож. Она метила в горло, но попала только в воротник. Лезвие, сделанное из мягкого металла и брошенное слабой детской рукой, ударилось о плотную ткань и упало на пол. Берковский схватил девочку. Золотко царапалась и кусалась, а он прижимал ее к себе как можно сильнее. Потом закинул на плечо и потащил в свою спальню по темным и пустым коридорам.

В отчаянии девочка била его по спине, но Берковский только ухмылялся. Чуть выше своей щеки Золотко видела бледную полоску голой шеи. Она изо всех сил старалась дотянуться до кожи, царапнуть ее ногтями, и если не победить противника, но хотя бы заставить его почувствовать боль. Наконец она изогнулась и потянула на себя белый воротник рубашки. Под ним вдруг блеснул металл. На шее Берковский носил тонкую платиновую цепочку. Задушу — подумала Золотко. Она схватила цепочку и потянула вперед изо всех сил. Берковский остановился, поднял руку, и тут цепочка оборвалась. Скользнув под выправленной из брюк рубашкой, камни упали на пол. Берковский с жалобным стоном опустился на колени, и Золотко соскользнула с его плеча. Она увидела, как он ползает по зеленому ковру, пытаясь собрать тонкие каменные пластинки, и не находит их в тусклом свете ночного светильника. Но Золотко видела все отлично. Одним движением она сгребла все пять пластинок и бросилась к лестнице и вниз по ступенькам — будить Галю. Берковский побежал за ней, но быстро потерял девочку из вида, споткнулся о край ковра, ударился головой о стену и остановился, потирая рукой больное место. Он помнил, что должен сделать что-то важное, но был слишком пьян, чтобы сообразить — что. Его сильно тошнило.

Плачущая Золотко разбудила Галю, та подняла на ноги остальную прислугу.

Они нашли Анис, перенесли ее в Галину комнату, вызвали врача, и только потом, позвав охранника, отправились в спальню Берковского.

Хозяин дома громко храпел, лежа поперек кровати. Его брюки были мокры, и чем-то неприятным была запачкана грудь. Галя поморщилась от вони, стоящей в комнате.

Когда через полчаса приехал врач, и Юрия Палыча решено было разбудить, оказалось, что он не просто пьян, но совершенно невменяем. Пока врач осматривал его, изо рта Берковского выпала пара зубов.

Его еще успели довезти до больницы, но помочь уже ничем не смогли — к вечеру миллиардер был мертв. Не будучи камнем по рождению, он продержался гораздо меньше Алмазника.

Уехала, забрав Юрия Палыча, скорая. Тяжело вздохнув, ушла наверх Галина — убирать хозяйскую спальню.

Золотко выключила свет и легла под бочок к Анис, которая после укола успокоительного сладко спала на узкой Галиной кровати. Девочка тесно прижалась к маме, как могла обхватила ее руками, нежно дотронулась губами до ее щеки и тоже уснула.

Когда утром Анис открыла глаза, Золотко сразу сказала:

— Ты даже не представляешь, что у меня есть!

Ее взгляд был таким хитрым и озорным, что мама невольно улыбнулась:

— И что же?

— Смотри!

И девочка достала из кармана золотую цепочку, на которой висели соединенные золотыми звеньями пять бело-зеленых лепестков.

— Мы можем пойти домой, и найти папу, — сказала Золотко и засмеялась. Анис тоже смеялась — сквозь слезы. Дочка надела на маму амулет.

Золотко и Анис вышли из Столба Живой жизни и замерли, пораженные: ни каменных стен лабиринта, ни Малышневки здесь больше не было. Ровное снежное поле расстилалось впереди. Лес окружал его сзади, слева и справа. Ровная шеренга дубов виднелась впереди, у линии горизонта.

И только один силуэт темнел среди ослепительной белизны зимнего утра. Это был кто-то маленький и очень худой. Он приплясывал от холода, бил себя по бокам руками в огромных рукавицах и смеялся счастливым смехом.

— Крысеныш! — крикнула Золотко, бросаясь ему навстречу.

— Я тебя ждал, — ответил он. — Только зови меня, пожалуйста, Веточка.

Гулким эхом отдавался в голове цокот копыт. Звенела сбруя. Кричали дети.

Павел метался на кровати и никак не мог проснуться, схваченный цепкими лапами дурного сна. Наконец он сумел вырваться и, открыв глаза, сел на постели, силясь понять: было ли сном вчерашнее освобождение. А если нет, почему дети все еще кричат?

Наконец в голове прояснилось. Оказалось, что детские голоса действительно раздаются за окном. Павел выглянул во двор: утро было пасмурным и ветреным, но несмотря на плохую погоду, на улице гуляли мальчик и девочка. Мальчик сидел на высоком сером пони. Он еще плохо держался в седле и ехал очень медленно. Оттепель кончилась и копыта пони звонко цокали по ледяной корке. Иногда лошадка оскальзывалась, и тогда мальчишка испугано вздрагивал, а девочка взвизгивала, а потом смеялась. С ней вместе смеялся и юноша, вместе с детьми бывший пленником Веселова. Вчера его представили Павлу. Король еще немного посмотрел на спасенных детей, а потом вышел из комнаты. У него было запланировано на сегодня одно нелегкое дело.

Охранник мирно спал в прихожей, Павел прошел мимо него. Было позднее утро, но дворец будто вымер. Все спали — смертельно уставшие от вчерашнего штурма, утомленные радостными и горькими слезами, измученные тысячами проблем, которые надо было решать сразу. Эхо от шагов короля звенело под высокими каменными сводами. Он вышел на крытую галерею и подставил лицо обжигающе холодному ветру. Ветер был так резок, что слезы выступили у Павла на глазах.

С трудом припоминая дорогу, король направился к покоям Бирюзы. Разбудил служанку и она, протирая сонные глаза, побежала докладывать. Бирюза вышла к нему, кутаясь в теплый платок, наброшенный прямо на ночную рубашку. Ноги ее были босыми, сонные глаза щурились, русые волосы с одной стороны висели безжизненными прядями, с другой стороны болталась полурасплетенная коса.

— Мне нужен Большой королевский совет, — сказал Павел. — К вечеру все должно быть готово.

Он повернулся и вышел, уверенный, что все будет сделано надлежащим образом.

Большой парадный зал опять шумел. Снова появились в нем каменные табуреты. Снова собирался приглашенный народ под колоннами. Королевское возвышение было почти заполнено, когда Павел вошел в зал. Слева вновь сидели принцы и Обсидиан. Чуть ближе к центру расположился Нефрит. Королевский трон был, естественно, пуст, и Павел знал, что должен сесть туда. Но не решился сесть и остался стоять. Так и простоял до начала совета, как плохой артист, не зная, куда деть руки.

Последними в зал вошли Опал и Бриллиант. Она сразу заняла одно из двух пустующих кресел рядом с Нефритом, ее муж встал рядом с троном и по-хозяйски положил руку на высокую спинку. Павла так раздражила его наглость, что в течение нескольких минут он всерьез подумывал о том, чтобы разбить спинку трона так, чтобы Опалу хорошенько попало обломками.

Но на ступени встала серьезная и суровая Бирюза.

— Ваше высочество, — тихо и строго сказала она Опалу, и тот отошел к своему креслу.

— Ваше величество, — обратилась она к Павлу, и тот послушно уселся на холодный камень королевского трона.

Снова потекли неторопливые церемониальные речи. Павел слушал, сердце стучало, руки тряслись. Он уже почти и не помнил, что собирался говорить. Он уже не был уверен, что говорить это и вправду стоит.

— Король Малахит! — громко объявила, наконец, Бирюза, и он вышел вперед.

— Господа, — начал Павел и удивился силе и уверенности своего голоса. — Я собрал вас сегодня… — (Тут он запнулся, выгоняя из головы навязшего в зубах Гоголя) — я собрал вас сегодня, чтобы объявить о своей готовности отречься от престола.