Но тут входная дверь за спиной фру Бронзы скрипнула. Она бы и не обернулась на скрип — многие заходили в трактир в это время дня — если бы не странный звук. Будто кто-то пытался наигрывать на кастаньетах — тихо, очень тихо. Бронза повернула голову.

В дверях стоял высокий мужчина. Очень красивый для своих лет, хотя возраст его определить было почти невозможно. Сорок? пятьдесят? шестьдесят? Он был темноглаз и темнобров, с красно-коричневым обветренным лицом, красивым прямым носом и четкой линией губ. Волос его не было видно под старой заношенной чалмой. Он был одет в полосатый восточный халат, который выглядел еще хуже, чем чалма — весь в мелких дырочках, из которых клоками торчала вата, вылинявший и выгоревший. Повсюду к халату были пришиты кожаные шнурки, на которых крепилось множество небольших камней. Мужчина двигался — они шуршали и постукивали, окружая его облаком переменчивых магических звуков. На груди у пришельца висел талисман: в центре — плоский пятиугольный камень, по краям четыре камня поменьше — тоже пятиугольных, но немного вытянутых. Пестрые бело-зеленые камни.

Пришелец в упор смотрел на Бронзу. Смотрел нагло, прямо в глаза, издеваясь. Она не выдержала, дрогнула, отвела взгляд, принялась гонять в тарелке с борщом кусок свеклы. Он отошел к стойке и властным голосом подозвал к себе хозяина. Бронза доедала суп — хотела уйти так, чтобы никто не подумал, что она сбежала.

— Здравствуй, Бронза, — голос брошенным в затылок камнем пронесся через весь трактир.

— Здравствуй, Выродок, — ответила она не менее громко. Страх и неуверенность куда-то исчезли. Старуха поднялась с места, встала во весь свой богатырский рост.

— О, так ты все-таки ко мне не равнодушна, милая фру. А я уже начал было сомневаться. Где знакомая мне ярость? — подумал я, не получив тарелкой по лбу. Где ее боевой задор? — забеспокоился, не услышав ни одного оскорбления. Что с вами произошло? Вы перестали быть гордячкой, фру?

— Нет, Выродок, я не перестала быть гордячкой. Но не оставаться же голодной из-за такого ничтожества, как ты.

— О, да мы теперь обедаем в трактире? Давно ль? Ты же скупердяйка, Бронза. С чего бы это ты делишься с Солодом своими денежками?

— А может быть, это тебе нечего делать в нашем трактире? — и она послала ему ответный взгляд такой силы, что Алмазник-Выродок отступил. Игривым пружинистым шагом он отошел к стойке, за которой в неудобной позе замер хозяин заведения, и, встав так, чтобы не терять Бронзы из вида, начал с ним разговор.

В зале будто вздохнули с облегчением. Снова застучали ложки, послышался нарастающий гул голосов. Вадим начал осторожно выспрашивать что-то у официантки. Паша же чувствовал, что разговор не окончен, и стал рассматривать Бронзу. Та сидела за своим столом выпрямившись и расправив плечи и пристально глядела в спину Алмазнику. Фигура ее поражала своей мощью. Бронза была крупной, но не толстой; слишком мускулистой для женщины, но не безобразной. Одета она была в широкие, явно мужские, джинсы из тонкой материи и льняное пончо поверх клетчатой рубашки. На голове у фру была ковбойская шляпа, из-под которой на спину падали заплетенные в небрежную косу каштановые волосы с налетом седины — густые для ее шестидесяти лет.

Вадим толкнул Пашу в бок:

— Я договорился: за обед и пару башмачков они возьмут у нас диск.

— Какой диск?

— Твой, из тех, что ты притащил. Меркюри им не нужен, а вот «DEF LEPPARD» хозяин уважает.

— Что?!

— Ну чего ты чтокаешь, ты посмотри!

Паша посмотрел и на самом деле увидел на стойке магнитолу. «SONY», — прочитал он знакомыми буквами написанное знакомое слово. Но изумиться окончательно не успел — увидел, откуда здесь берутся такие вещи. Мужчина в потрепанном халате в эту самую минуту извлекал их из своего грязного безразмерного мешка: пакет с батарейками, диски, ворох дешевого шмотья, кетчупы, йогурты, майонезы, косметику. И так далее.

— Ты смотри, смотри, чем здесь за это расплачиваются, — возбужденно шептал Вадим.

Сначала хозяин трактира выложил на прилавок несколько десятков золотых монет — толстеньких и довольно большого диаметра. Потом притащил из кладовой кованые абажуры для настенных светильников. И напоследок на арене появился маленький холщовый мешочек, из которого на стойку высыпались штук пять прозрачных камней и около десяти зеленых.

— Нехилая цена за пару пачек майонеза, да? — восхищенно прошептал Вадим.

Поели. Когда пришло время расплачиваться, Паша нашел нужный диск. Пока он рылся в карманах рюкзака, официантка приплясывала на месте от радостного возбуждения. Она поймала взгляд Солода и, лихорадочно тряся руками, указала ему на вожделенную добычу. Тот оценил: поднял вверх два больших пальца и оттопырил слюнявую нижнюю губу. Алмазник тоже обернулся — посмотреть. Усмешка исчезла с его губ, лицо потемнело. Он прищурил глаза и быстрым шагом направился к столику.

— Кто? Откуда? — спросил он резко и сухо, не терпящим возражения тоном.

— Мы? — от неожиданности Паша дал петуха.

— Не из Камней? Не местные? — вновь пролаял Алмазник, железной хваткой вцепившись в Пашино запястье.

Всего этого Крысеныш не слышал. В своей норке за бочками он разглядывал дар Золотко. Проводил пальцем по тонким линиям фигурки, всматривался в ее тонко очерченное лицо. Она была прекрасна — идеально выполненными деталями и экспрессивной небрежностью, взрослостью сюжета и детской наивностью некоторых черт… Крысеныш увидел руку настоящего, большого художника.

Крысеныш в этом мире был никем. На дар Золотка он смотрел со все возрастающей болью, которую рождала зависть. Хотя Крысеныш не знал, кто он и откуда, не умел говорить с камнем или железом, дерево дышало под его рукой. Дышало? Да, но не более того. Может быть, он еще сможет заговорить с дубом или березой… Может быть, тут дело в потерянном имени, и когда он вспомнит, как его зовут, справедливость будет восстановлена? — так думал Крысеныш. И тогда он создаст деревянный дворец, горделивый, со множеством недолговечных и почти живых куполов… А может быть, со всего света к нему съедутся любители причудливой резьбы или деревянных картин, лица с которых оживают, когда умирает дерево…

А вдруг не Художник? Вдруг бочар или плотник? Он сомневался. И мысль об очевидной одаренности Золотка занозой сидела в его голове. Он сжал в кулаке золотого ангела, сжал так, что кончики небесных крыльев вонзались в его ладонь. Другая рука, дрожа, скользила по дубовым доскам пивных бочонков. Пальцы слегка сжимались и разжимались. В глазах у Крысеныша потемнело. Положение стало невыносимым. Сойти с ума или получить подтверждение своей исключительности — сейчас, немедленно. Он хотел этого так яростно, так жгуче, что начал грезить наяву. На его глазах темное, пыльное и покрытое слоем кухонного жира дерево дубовых бочек начало расцветать прекрасными узорами природного рисунка. Линии и овалы сучков становились ярче и ярче, и казалось, будто странной формы лезвия прорезают дерево, словно масло. Нежданную и такую желанную власть почувствовал слабый худенький Крысеныш. «Вот сейчас, сейчас…» — шептал он лихорадочно, едва ворочая во рту пересохшим языком.

Потом он взорвался. И взорвалось очистительным залпом дерево пятидесяти бочек, освобождаясь от пива и обручей, пробок и кранов. Пивная волна как морская накрыла зал.

— Я думаю… — начал было говорить Алмазник, нависая над Пашей, но захлебнулся янтарным пивом Солода.

Бочки падали в зал, катились, выливая на пол остатки пива. Некоторые летели со скоростью пушечных ядер, подминая под себя и калеча. Началась паника. Люди бросились к выходу.

Только Бронза могучим крейсером двигалась навстречу потоку. И в ее пристальном, испуганном взгляде Алмазник прочитал, что ее волнует нечто большее, чем «что-здесь-черт-побери-происходит». Фру крикнула что-то в тот угол, Алмазник не услышал, что. Но зато он увидел: за двумя или тремя искореженными бочками стоял, скрючившись, закрыв голову тонкими, как веточки, руками, невзрачный, серенький мальчишка.