Ошарашенный, он поднял глаза и понял, что свет только отражался от чистой речной воды. На самом деле он бил из-за туч, которые стремительно расходились, обнажая небо.

Паша обернулся, стремясь как можно полнее запомнить этот миг: ему казалось, будто солнечный дождь извергся на землю. Заблестела молодая, умытая дождем зелень деревьев и трав. Загомонили птицы. Прозрачная речная вода покрылась золотой сеткой солнечных бликов. Бурые спинки пескариков скользили под этой сеткой, и казалось, что течение перекатывает сотни золотых колечек, украшенных петерситом и темной яшмой. Теплый ветер ударил в лицо, тонкой лентой вплелся в волосы. Паша не выдержал и, как ребенок, раскинув руки, побежал навстречу ветру.

Он взбежал на ближайший пригорок и замер вновь: там, впереди, каменные белые стены отражали теплый металл солнечных стрел и горели, сдаваясь, желтым огнем. Замок. Настоящий замок, не руины. Яркие, крепкие полотнища флагов на флагштоках.

Это была другая страна. Паша опустился на колени.

Мальчика называли Крысеныш — другого имени у него не было. Он жил в трактире большого села: за пивными бочонками у него был похожий на нору закуток. Выходил он оттуда только по ночам, чтобы сделать в трактире всю грязную работу, за что и получал от хозяина еду и угол. Все остальное время он спал или просто сидел в своем углу, и только самые внимательные посетители трактира могли заметить, как в промежутках между бочками мелькает бледный серп его профиля, украшенный маленькими подслеповатыми глазками и неестественно острым носом.

Был полдень, девушки едва успевали разносить плошки с горячей похлебкой. В сторону бочек никто не смотрел, и Крысеныш мог заняться своим делом. Он сгреб в сторону тряпье, заменявшее ему постель, отодвинул несколько тонких дощечек и скользнул в вырытый им ход. Ход вел недалеко: в сарай, своей задней стеной примыкавший к стене трактира. Хранилась в сарае всякая рухлядь: ломаные столы и стулья, битая, но почти целая посуда, запачканные донельзя скатерти… Хлама этого было так много, что к задней стене от выхода пробраться было нельзя, и уже давно. Здесь шастали только крысы, да две кошки-охотницы, которые умудрялись выжить в схватках с ними, но неизменно оставляли в жертву кладбищу стульев то кусочек уха, то клочок кожи. Только они были свидетелями и живейшими участниками крысенышевой тайны. Там, куда вел его ход, он расчистил небольшую площадку. Скатертями, наброшенными на рухлядь, определил ее границы, превратив таким образом в комнату. Починил маленький столик и стул — они заняли свое место у дальней стены. Перетащил сюда часть своего тряпья и соорудил постель, накрыв ее свежей — украденной у хозяина — скатертью. Получилась вполне уютная комнатка: альков крысенышевой королевы.

Сам предмет поклонения спал, тяжело дыша и похрюкивая заложенным носом. Это была тоненькая девочка лет восьми. Ручки — тростиночки, на предплечье — синяк из тех, что появляются у светлокожих людей просто так, ни с чего. Волосы — тонкие, мягкие, спутанные. Челка, разбившись на прядки, прилипла к потному лбу. Девочка спала прямо в одежде: в рваных чулках и платье без рукавов, сшитом из куска грубой серой ткани. На пол сполз коричневый дорожный плащ, который служил ей одеялом.

— Золотко, — тихонько позвал Крысеныш, — проснись, поешь. Золотко!..

Девочка зашевелилась и, нехотя открыв глаза, зашлась в приступе мучительного кашля. Чтобы ее не услышали в трактире, она зажала в зубах край своего плаща.

Крысеныш любил эту девочку, потому что не знал больше ни одного человека, которого можно было бы любить. Он не помнил родителей, не знал, откуда пришел, где родился. Самым ранним его воспоминанием была ночь в лесу. Он был одет, его одежда промокла до нитки, под ногами похрустывал снег, с неба падали капли дождя, а он, радостный, плясал на залитой лунным светом поляне и грозил небу маленьким кулаком.

Хозяин трактира держал его у себя нелегально, потому что, во-первых, ему нужен был чернорабочий, а во-вторых, он не очень боялся милиции, которая разыскивала беглых высельчан. То, что мальчишка убежал из Выселок, было хозяину совершенно понятно: способностей не выказывает, никто его не ищет, имени нет. С самим Крысенышем Солод своими соображениями не делился — не говорит откуда, и плевать. Главное, чтобы помои таскал исправно и чистил нужник каждую ночь. В селе про него, конечно, тоже знали, но делали вид, что не замечают. Одни — потому что считали отвратительной травлю метисов, другие — потому что боялись трактирщика, у которого были кое-какие связи.

Замечала Крысеныша только фру Бронза. Да и то только потому, что целиком зависела от него. Он знал самую большую тайну фру и помогал хранить ее от посторонних глаз.

Это случилось в самом начале апреля. Небо было ясным и звездным. В свете растущего месяца поблескивала комьями застывшая на дороге грязь, да мерцали редкие островки нерастаявшего снега. Крысеныш тащил бадью с помоями, то и дело оскальзываясь в своих больших деревянных башмаках. Как и каждую ночь, он собирался вылить содержимое бадьи в яму под кустом бузины на задах Кузнецова. Он уже миновал последние огороды, как вдруг услышал жалобное попискивание: будто стонал потерявший мать котенок. Крысеныш начал всматриваться и увидел, что к гнилому забору тетушки Капусты привалилась худенькая, закутанная в дорожный плащ фигурка. Это была маленькая девочка.

— Эй, — тихонько позвал Крысеныш, осторожно поставив полную до краев бадью на землю.

Девочка вздрогнула и подняла на Крысеныша глаза, блеснувшие в лунном свете искорками белого золота.

— Ты кто?

Девочка молчала.

— Ты не бойся, я тебе ничего плохого не сделаю. Ты замерзла, наверное?… Может быть, есть хочешь?

Крысеныш запустил руку в карман и выудил оттуда корку хлеба и кусок сыра.

— На, — он протянул еду девочке.

Та посмотрела на него недоверчиво, но хлеб и сыр все-таки взяла. Крысеныш осторожно подсел к ней, и девочка незаметно для себя привалилась к его чужому, но теплому плечу. Она была еще маленькой, и такой худенькой, что насытилась почти сразу. Выронив из рук недоеденный хлеб, она уснула. Крысеныш уложил ее себе на колени и обнял, пытаясь согреть. Девочка прошептала что-то и тоже обняла мальчишку — нежно и крепко. Сердце Крысеныша дрогнуло и осыпалось каскадом золотистых искр. Он убрал с ее лица непослушную прядь давно не мытых волос. Девчонка была такой же одинокой и беззащитной замарашкой, как и он сам. Крысеныш был готов полюбить ее — ему надо было кого-нибудь любить.

Часы на доме сельского старосты пробили два. Девочка спокойно спала. Крысеныш тоже был готов уснуть. Он откинул голову, прислонившись затылком к забору, но тут увидел, что по дороге к ним направляется кто-то высокий и полный. Полный решимости защитить своего ангела, Крысеныш зарычал на незнакомца почти по-собачьи. Послышался приглушенный женский вскрик.

Она напряженно вглядывалась в темноту, пытаясь разглядеть, здесь ли девочка.

— Ты кто? — спросила она сурово.

— Это я, Крысеныш из трактира, фру Бронза, — ответил он, узнав суровую, мощного сложения старуху, которая иногда обедала у Солода.

— Ты что здесь делаешь?

— Я случайно увидел тут девочку… Мне показалось, ей нужна помощь.

— Про нее нельзя никому говорить.

— Да мне и сказать-то некому.

— Это верно.

— Конечно, я никому не скажу. Она такая… красивая, — прибавил мальчишка, сочтя, что его предыдущий ответ можно принять за увертку.

Фру Бронза тяжело опустилась на землю и прислонилась к забору рядом с детьми. Ветхие доски жалобно застонали.

— Это моя внучка, — пояснила она, аккуратно перекладывая девочку к себе на колени.

— Золотко, — прошептала Бронза, поглаживая внучку по щеке, — проснись, милая, я принесла поесть. Проснись, Золотко.

— Не будите ее, пусть поспит. Я дал ей хлеба и сыра.

— Ну и хорошо, а то она с утра ничего не ела. Вот что: ты, может быть, сможешь нам помочь… — Фру прищурилась, будто прикидывая, насколько можно доверять этому худенькому заморышу. — Мою внучку ищет милиция.