Вельможа презрительно фыркнул, обрызгав слюной лицо продавца.

— Тысячу золотых, — упрямо повторил Алмазник.

— Да ты с ума сошел, — в голосе богача сквозило раздражение. Он начинал злиться.

— У этого камня есть цена. Я вам ее назвал. Если не хотите, не покупайте, — Алмазник сказал это равнодушно, а затем обернулся к девушке, выбиравшей дешевенькие камешки себе на бусы.

Вельможа позеленел, потом начал наливаться винным багровым цветом.

Он и ушел бы, если бы не группа богатых дам, нагло оттеснивших девушку и принявшихся разглядывать самые дорогие камни. Одна из них занесла руку над ячейкой с тем самым бриллиантом, и тут сердце вельможи не выдержало. Он выхватил камень, едва не ударив даму по пальцам, швырнул тяжелый кошель на прилавок и ушел — почти убежал.

Чуть позже Алмазник пересчитал золотые монеты. Их было восемьсот. Но все-таки это было в двенадцать раз больше, чем выручил бы за камень любой другой продавец.

В тот же вечер Алмазник обзавелся дорогим халатом и красивым конем. Причем жеребца ему уступили всего за каких-то триста монет — остальное скинули за великолепную пантомиму, усвоенную им от вельможи.

В караване старшим его никто не выбирал. Просто он начал приказывать, а остальные — слушаться по усвоенной за долгие годы привычке.

Караван возвращался домой. Начинался сентябрь. Листва на деревьях шелестела сухо, и уже изредка, блеснув в солнечных лучах, падал на дорогу желтый лист липы, украшенный иногда круглой сережкой на длинном хвостике. Прежде купцы ехали бы тихонько, вжав головы в плечи. Но не в этот раз. Сейчас плечи их расправились, голоса звенели в осеннем прохладном воздухе. Они были богаты! Ни разу еще караван вместе взятый не зарабатывал столько денег, сколько ныне пришлось на долю каждого.

Домой возвращались не главной дорогой, а широкой тропой, которая в одном месте вплотную подходила к краю Гнилых болот. Алмазник ехал, скучая, зевал и, привыкая к жизни богатого и властного человека, критически и с удовольствием рассматривал оправленные в золото камни, которые блестели у него теперь на каждом пальце. Очень он стал непохож на себя за этот последний месяц. Черноглазый и смуглый, с тонкой ниточкой темных усов, в восточном халате и чалме, на дорогом, пусть и не кинессйском пока еще, жеребце и блестящий всеми мыслимыми украшениями, он казался сыном какого-нибудь южного правителя. Даже Смарагд не узнал бы в этом юноше своего опального брата. Он мог бы скрыть ото всех свое происхождение, но, будто бросая вызов, всем и каждому представлялся: Алмазник.

Видя, что старший скучает, один из купцов решил развлечь его. Он подъехал к Алмазнику на своей низкой, с торчащей клоками шерстью, лошадке и кнутовищем указал куда-то налево:

— Видите, господин, вон там старую замшелую стену? Чудные вещи про нее рассказывают.

— Какие же? — лениво зевнул Алмазник.

— Говорят, что там, за стеной вот уже несколько веков живут уродливейшие звери и прекраснейшие красавицы. Говорят, хан Крибек, властитель…

— Крибек? — Алмазник выпрямился на лошади и даже привстал на стременах, чтобы разглядеть в темноте густого подлеска камни забытой стены.

— Что Крибек? — спросил он резко.

— Говорят, Крибек построил для чего-то этот лабиринт, — торговец пригнулся, будто над ним пролетел камень. — Говорят, он прогонял через него приговоренных к казни…

— А сейчас?

— Что сейчас, господин?

— Кто-нибудь бывает там сейчас?

— Нет, господин, что вы. С другой стороны — та самая Малышневка. И даже если кто-то перелезет через стену, его ждет там мучительная смерть. Все об этом знают.

Алмазник задумчиво хмыкнул и устроил привал. Не успели остановиться последние в караване купцы, как он, пришпорив коня, уже скрылся в лесу.

Поздно вечером, когда догорали последние привальные костры, он вновь проскакал неподалеку от лагеря. За ним по земле волочилась длинная лестница, украденная в крестьянском сенном сарае.

С лабиринтом, построенном древним трусливым ханом, Алмазник, в свойственной ему манере, решил не церемониться. Он решил попытать счастья с той его стороны, что была дальше других от Малышневки, приставил к наружной стене лестницу, забрался наверх, и, сразу определив, где бьется живое сердце лабиринта, направился туда, перекидывая лестницу от перегородки к перегородке. Он видел, что лабиринт лишился большинства, если не всех своих ловушек. Только в паре мест он почувствовал нечто неприятное — будто дунул снизу холодный, с гнильцой, воздух. Остальные же коридоры были пусты, покрыты волглым мхом, да устланы кое-где истлевшим теперь уже тряпьем — это все, что удалось ему разглядеть при помощи тусклого масляного фонаря. Магии заколдованной деревни он тоже не ощутил, и только у самого центра лабиринта на него накатила легкая тошнота и сердце беспокойно забилось в груди. Но Алмазник был уже на месте. Он видел прямо перед собой мягкий тусклый свет, бьющий из-под земли, словно сплетались в один жгут невидимые артерия и вена, и от земли к небу и обратно текли две струи рубиновой крови. Движение потоков было неравномерным, будто кровь перекачивало упрятанное в землю невидимое сердце.

Замирая от сладкого ужаса, Алмазник дополз до Столба Живой Жизни и спустил лестницу вниз.

Он упал во что-то холодное и липкое. Лампа его не горела, было темно. Он едва справился с охватившей его паникой, но заставил себя оглядеться и определить природу мокрого вещества. Дрожащей рукой он зачерпнул его в горсть, растер, понюхал — болотная жижа. И тут же, сразу, глаза его разглядели в кромешной темноте маленькую искорку света. Звезда, раздери медведь, это звезда! Алмазник сидел в вымоине под корнями старой, огромной сосны. Остов ее возвышался над болотом. Выход был узким, и Алмазник, даром, что был худощав, едва протиснулся наружу. Болото, в котором он очутился, было каким-то странным, не топким: вода, под ней слой отвратительной грязи, вокруг вертикальные и повалившиеся набок трупы тонких, умерших совсем молодыми берез, несколько старых сосен, тоже мертвых или умирающих. Открытое пространство было довольно широким, с трех сторон болото окружал темный лес. С четвертой деревья росли тоже, но между ними время от времени вспыхивали лучи яркого света, каждая такая вспышка сопровождалась громким раздражающим жужжанием. Туда Алмазник и направился. За тонкой полоской ольшаника он обнаружил дорогу — хорошую, покрытую чем-то очень твердым. Почти сразу послышалось жужжание, и мимо пронесся темный предмет, изливающий свет из двух круглых дыр впереди. Алмазник отшатнулся назад, но от дороги не отошел, решив наблюдать. Таких предметов мимо него проехало много, все они были темными и большими, все изливали яркий свет, но он не мог понять их природы, пока не увидел, как по дороге немного медленнее движется нечто светлое, низкое, с человеком внутри. Алмазник ликовал: здесь были самостные движители! Еще мальчишкой он видел такой при дворе Златоградского монарха. Во время коронации движитель по традиции объезжал столицу, чтобы каждый мог видеть престолонаследника. Соорудил такую машину придворный Огневик Златограда. Извергаемый им огонь он поместил в хитроумное устройство внутри железной кареты, которуюсделал ниже и длиннее обычной. Эти, местные, движители отличались от того лишь скоростью езды, да тяжестью и грубостью металла, из которого были изготовлены. Златоградцы не позволили бы себе такой топорной работы.

Как только рассвело, Алмазник осторожно двинулся вдоль дороги. Он искал людское поселение и скоро нашел его. Люди здесь одевались неярко, убого. Самым нарядным цветом был белый. Сидя в кустах, Алмазник, как мог, привел свой наряд в соответствие со здешней модой. Грязь с красных, тончайшей кожи, сапог, смывать не стал, халат вывернул наружу серо-черной полосатой подкладкой, сшитой из простой, теплой ткани, кольца и перстни с пальцев снял и, завернув в тряпицу, упрятал за пазуху.

По перерезанному дорогой селу Алмазник ходил около часа. Почти все было ему знакомо: деревянные срубы и жестяные бидоны, оконные стекла и убогие деревенские наряды. Знакомыми оказались даже буквы, вот только слово из них складывалось чудное, без значения: СЕЛЬПО. Состояние у Алмазника было странное, будто он опьянел от одного только воздуха. Он смотрел и видел, но границы у предметов были мягкими и размытыми. Люди двигались так же, как обычно, но в то же время медленнее, плавнее, будто их окружал не воздух, а вода. Слышал Алмазник тоже будто сквозь воду, глуховато; и от того еще чуднее казался диковинный акцент, омывавший знакомые слова и лишавший их привычной Алмазнику формы.